Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/95
• Следующая

Акундинов, опасаясь перегибать палку, сел, отметив про себя, что пан Мехловский опять начал называть его на «вы».

— Не знаю, пан, кто вы на самом деле. Но, видите ли, пан Каразейский, — издевательски сказал пан Стась, — вы никак не можете быть сыном покойного царя Василия Шуйского.

— Как это понимать?

Пан Станислав Мехловский не спешил удовлетворить чужое любопытство. Он встал, слегка прихрамывая, прошелся по кабинету и подошел к столу, который по счастливой случайности не пострадал. Потом собственноручно (!) налил вина в красивые хрустальные бокалы. Подавая один из них гостю, магнат сообщил:

— После свержения Шуйского гетман Жолкевский приказал отправить бывшего царя к королю Сигизмунду. Так вот, я был в том посольстве…

— Простите, пан Станислав, — удивился Тимофей. — Сколько же вам лет?

— Мне… — хмыкнул пан, потягивая вино, — нынче исполнится шестьдесят.

— Ух ты! — присвистнул Акундинов. — А ведь столько-то и не дашь!

— А сколько бы дали? — спросил явно польщенный пан.

— Думал, не больше тридцати.

— Я, конечно же, не женщина, — заметил магнат с усмешкой, — но все равно польщен.

— И что, в Польше все так молодо выглядят?

— В Польше, пан Иоанн, обычно не доживают и до сорока. Мы — щит Европы. Польское рыцарство несколько столетий ведет войну то с татарами, то с турками. Мы остановили татар под Легницей. И пусть в сражении пал князь Генрих, который стал бы великим королем, но мы преподали кочевникам такой урок, что они и думать забыли о Европе.^[45] В то же время мы сражались с немецкими крестоносцами, не пустив их на Русь.^[46] Мы — богоизбранный народ, потому что стоим, как щит, между Востоком и Западом. «Заливает, пан, — подумал Тимофей. — Всем известно, что щитом между Востоком и Западом стоит Русь!», а пан продолжал витийствовать: — Сейчас только Польша способна защитить Европу от Османской империи. И, кроме того, настоящая чума — казаки, которых тайно поддерживает ваш царь Михаил!

Пан Мехловский, севший на любимого конька, разошелся не на шутку. Он, кажется, уже и забыл, что первоначально-то речь шла о Василии Ивановиче Шуйском! Тимофей, однако, не перебивал.

— Так о чем это я? — спохватился пан, наливая новый бокал. — А, о покойном Василии Шуйском. Так вот, пан Каразейский (выговорил он на сей раз без запинки и без насмешки), я сопровождал посольство в Краков. А потом я был среди тех, кто допрашивал священника, принимавшего исповедь.

— Это как — допрашивать священника? — удивился Акундинов. — Да неужели такое можно?

— Нужно, пан Иоанн, — усмехнулся Мехловский. — Не забудьте, что Василий Шуйский, батюшка ваш, был хотя и бывшим, но царем.

— Пострижение в мнихи царя Шуйского было незаконным, — сказал Тимофей, вспоминая разговоры, которые слышал когда-то. — Клятву-то за него князь Тюренин давал. Стало быть, Тюренин-то постриг и принял. А Василий Иоаннович как был русским царем, так им и умер.

— Тем более, — согласился магнат. — Нельзя упускать такой шанс. А правители, они всегда много знают…

— А тайна исповеди?

— На то был приказ короля, — пояснил пан Станислав. — А его величество Станислав, король польский, великий князь литовский, великий князь московский и прочая, был ревностным католиком. Что для него исповедь православного царя? А православный поп, которого вздернули на дыбу, так тот — пыль…

— И что же поведал вам поп?

— Много чего интересного для польской короны, но вас это не касается. Что же до вас лично, то в исповеди царь Василий упоминал о своей жене Марии и двух дочерях. Покойных дочерях, — подчеркнул пан. — О сыне своем, законном или бастарде, он ничего не говорил.

— Я, пан Станислав, родился еще до того, как Василий Иоаннович покинул Русь, — со скромной гордостью ответствовал Тимофей. — Моя мать была неродовитой дворянкой, поэтому царю неможно было объявить, что у него есть сын, когда он имел законную супругу.

— Ладно, — сказал Мехловский как-то покладисто. — Предположим, я вам поверил. Тогда скажите-ка, мой друг, — сколько вам лет?

— Тридцать пять, — с неким усилием сказал Тимофей.

— Эх, пан, — покачал головой хозяин, — могу сказать, что вы себя состарили лет на десять. Так?

— Почти, — сознался Акундинов, понимая, что дальше врать нет смысла. — На восемь.

— Ну вот, — усмехнулся Мехловский, усаживаясь в кресло и берясь за трубку. — В крайнем случае, я мог бы позвать лекаря, который бы определил ваш возраст более точно… Так что вы, дражайший пан, родились через шесть лет после смерти царя Василия. Если бы вы заявили, что являетесь, скажем, сыном младшего брата Василия, что умер в Кракове десять лет назад, в это с натягом, но можно бы еще поверить… Но! — поднял пан трубку, аки жезл. — Младший брат царя был отправлен к королю вместе со старшим. Так что, пан Каразейский, вам было бы нужно назваться кем-нибудь другим. Ну, скажем, сыном Димитриуса…

— Гришку Отрепьева убили еще раньше, чем умер Шуйский, — заметил Акундинов.

— Точно, — кивнул пан. — Ну тогда даже и не знаю…

— Пан Мехловский, — осторожно заметил Тимофей. — Ну, а кроме вас, об этом кто-нибудь задумается? В Речи Посполитой хоть кто-нибудь твердо помнит, когда на Руси свергли одного царя, потом другого?

— Не знаю, — неопределенно сказал пан Станислав, выбивая пепел прямо о подлокотник кресла. — Может, кто-то и вспомнит.

— А может — и никто не вспомнит. А уж если сравнивать, сколько мне годков да сколько лет было бы сыну Василия, ну кто ж это делать-то станет?

— Пожалуй, что вы и правы, пан… Каразейский. Что же, пусть так и будет. В конце концов, это даже забавно.

— Вы поможете мне стать царем? — вопросительно заглянул Тимофей в глаза пака.

— Подождите-ка, а вы что, собираетесь стать русским царем? — озадаченно спросил Мехловский. — И пан Каразейский об этом говорит всерьез?

Пан Станислав расхохотался. Смеялся он искренне и долго. От напряжения шрам побагровел, а из глаза, уцелевшего по случайности, вытекла слеза…

Акундинов, успевший слегка успокоиться, опять напустил на себя убедительно-обиженный вид:

— Ну а почему бы и нет? Как ваши любимые римляне говорили? Paulatim summa petuntur.^[47] А что, разве Гришка Отрепьев да Мишка Молчанов царями не стали?

— Про Отрепьева, что царем стал, — то нелепица, бздура, — усмехнулся пан. — Знавал я того хлопа, что от бояр Романовых пришел да у Вишневецких жил. А Димитриус, что на престоле русском оказался, — совсем другая персона. И зря его прахом в сторону Ржечи Посполитой выстрелили. Ой, зря. Тут уж, пан Иоанн, можете мне поверить. А Молчанов или кто он там был-то на самом деле? — так ему же свои разбойники голову отрезали. А остальных самозванцев — сколько там их было? Восемь, девять? Кого повесили, кого утопили. Выбор богатый!

— Ну так и хрен-то с ним! — отмахнулся Тимофей. — Все веселей жить, чем так прокисать, как пень трухлявый…

Пан Станислав опять посмотрел на самозванца. Задумчиво пыхнул трубочкой, выпуская дым из носа, рта и даже ушей. Помедлив чуток, сказал:

— А знаете, пан… Вначале вы мне показались дураком. Ну а теперь — авантюристом. Вообще я не хотел спрашивать ваше имя и род занятий. Но теперь засомневался. А может, в ваших жилах течет и голубая кровь?

— Возможно, — не стал отрицать Тимофей. — Все-таки я был зятем архиепископа Вологодского и Великопермского. Думаю, что за кого попало он бы свою дочь замуж не отдал.

— У архиепископа — дочь? — удивился было магнат, но вспомнил: — А, у схизматиков же нет целибата! Ну а кто же ваши родители?

Что такое целибат, Тимофей не знал. Хотел было обидеться на «схизматиков», но не решился:

— Отец — стрелецкий сотник. Мать — из посадских. Ну, по-вашему, из мелкой шляхты. Мне думается, — солидно проговорил он, — что я им был отдан на воспитание. Кем вот только, не знаю… Может, князем Лыковым? Иначе зачем же меня было учить латинскому да греческому? И учил-то меня сам князь, воевода Вологодский Лыков Борис Иванович, самолично. Вместе с товарищем своим, боярином Патрикеевым. И, — напустил Тимоха на себя загадочный вид: — слышал я как-то оговорку, что мол, «не тут тебе надобно бы жить, а в других палатах, княжеских»… Так что, может, я и не царских кровей, но все одно — Рюрикович.

• Предыдущая
• 37/95
• Следующая