Томас Пейн - Гольдберг Николай Моисеевич - Страница 25

Не удивительно, что в русском переводе труда Рейналя, изданном «по высочайшему его императорского величества повелению» в Санкт-Петербурге в 1805–1811 гг., «Революция в Америке», где были и ссылки на «Здравый смысл» и заимствования из сочинения Пейна, помещена не была.

Для русских революционеров, в частности А. И. Герцена, Пейн был символом прогрессивных сил (см. 28, стр. 100).

Лишь в начале XX в., почти через сто лет после смерти Пейна, отрывки из его трудов впервые увидели свет на русском языке. Буржуазный либерал П. Г Мижуев в книге «Великий раскол англосаксонской расы» поместил извлечение из пейновского «Здравого смысла», снабдив его выразительным примечанием, с намеком на царскую цензуру, что возможно опубликовать только самое небольшое извлечение по соображениям, которые, как он надеялся, будут весьма понятны читателю.

Только при Советской власти труды Пейна стали достоянием широких кругов читателей и предметом изучения в нашей стране. Научный анализ мировоззрения Пейна был предпринят еще в довоенные годы профессором Б. Э. Быховским. В 1959 г., к 150-летию со дня смерти Пейна, в СССР впервые вышло научное издание «Избранных сочинений» Пейна. Исследованием Пейна занимались профессор М. П. Баскин, академик А. М. Деборин, ученые В. В. Воронов, Б. С. Громаков, Л. Н. Гончаров, X. Ф. Сабиров.

Творчество Томаса Пейна, выходца из народа, великого революционера и демократа, отстаивавшего интересы угнетенных масс, идеи мира и социального прогресса, привлекает внимание советской исторической и философской науки.

Печатается по изданию Т. Пейн. Избранные сочинения. М., 1959

Некоторые авторы настолько смешали [понятия] общество и правительство, что между ними не осталось никакого или почти никакого различия; между тем это вещи не только разные, но и разного происхождения. Общество создается нашими потребностями, а правительство — нашими пороками; первое способствует нашему счастью положительно, объединяя наши благие порывы, второе же — отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое — это защитник, второе — каратель.

Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худшем случае — зло нестерпимое; ибо, когда мы страдаем или сносим от правительства те же невзгоды, какие можно было бы ожидать в стране без правительства, несчастья наши усугубляются сознанием того, что причины наших страданий созданы нами. Правительство, подобно одеждам, означает утраченное целомудрие: царские дворцы воздвигнуты на развалинах райских беседок. Ведь если бы веления совести были ясны, определенны и беспрекословно исполнялись, то человек не нуждался бы ни в каком ином законодательстве; но раз это не так, человек вынужден отказаться от части своей собственности, чтобы обеспечить средства защиты остального, и сделать это он вынужден из того же благоразумия, которое во всех других случаях подсказывает ему выбирать из двух зол наименьшее. И так как безопасность является подлинным назначением и целью правительственной власти, то отсюда неопровержимо следует, что какой бы ни была ее форма, предпочтительнее всех та, которая всего вернее обеспечит нам эту безопасность, с наименьшими затратами и с наибольшей пользой…

Мои идеи о форме правления основаны на законе природы, который никакая изощренность не способна поколебать, а именно — чем проще вещь, тем труднее ее испортить и тем легче ее исправить, когда она испорчена; исходя из этого положения, я хотел бы сделать несколько замечаний насчет столь хваленой конституции Англии. Бесспорно, она являла собой нечто благородное в те мрачные времена рабства, когда была создана. Когда тирания правила миром, малейшее отступление от нее было уже замечательным освобождением. Легко, однако, показать, что конституция эта несовершенна, подвержена потрясениям и не способна дать то, что как будто бы обещает…

Я знаю, как трудно преодолеть местные или старинные предрассудки; и тем не менее, если мы решимся исследовать составные части английской конституции, то найдем, что они являются порочными остатками двух древних тираний, к которым примешаны кое-какие новые республиканские элементы.

Во-первых, остатки монархической тирании в лице короля.

Во-вторых, остатки аристократической тирании в лице пэров.

В-третьих, новые республиканские элементы в лице членов палаты общин, от доблести которых зависит свобода Англии.

Оба первых учреждения, будучи наследственными, не зависят от народа; поэтому в конституционном смысле они ничем не способствуют свободе государства.

Утверждать, что конституция Англии является союзом трех взаимно сдерживающих сил, — просто смешно: либо слова эти лишены всякого смысла, либо заключают в себе грубое противоречие.

Утверждать, что палата общин контролирует короля, можно лишь при двух условиях:

Во-первых, что королю нельзя доверять, не следя за ним; или, другими словами, что жажда абсолютной власти есть недуг, присущий монархии.

Во-вторых, что палата общин, будучи предназначена для этой цели, или более мудра, или, скорее, достойна доверия, нежели королевская власть.

Но так как та же конституция, которая дает право палате общин контролировать короля, отказывая ему в налогах, дает затем королю власть над палатой, позволяя ему отвергать другие ее законопроекты, то это в свою очередь предполагает, что король более мудр, нежели те, которые уже были сочтены более мудрыми, чем он сам. Чистый абсурд!..

Едва ли нужно доказывать, что король представляет собой важнейший элемент английской конституции и что его влияние просто-напросто основывается на том, что от него зависит раздача должностей и пенсий…

Чем ближе форма правления к республике, тем меньше дела у короля. Довольно трудно найти подходящее имя для английской формы правления…

Ведь это республиканскую, но не монархическую часть конституции Англии прославляют англичане, а именно — свободу выбора палаты общин из своей среды. И не трудно увидеть, что с падением республиканских добродетелей наступает рабство. Потому-то и несостоятельна конституция Англии, что монархия отравила республику, а корона поглотила палату общин.

В Англии король только и делает, что воюет и раздает должности; иначе говоря, разоряет нацию и сеет в ней ссоры. Хорошенькое занятие для человека, получающего в год восемьсот тысяч фунтов стерлингов и вдобавок боготворимого! Один честный человек дороже для общества и для господа, чем все коронованные негодяи, когда-либо жившие на земле…

На тему о борьбе между Англией и Америкой написаны целые фолианты. По различным мотивам и с разными намерениями люди всех званий вступали в полемику, но все было бесплодно, и период дебатов закончился. Оружие как последнее средство решает сейчас спор. На него пал выбор короля, и [амер.] континент принял этот вызов…

Никогда еще солнце не светило более достойному делу. Это вопрос не какого-нибудь города, графства, провинции или королевства, это вопрос целого континента, составляющего по крайней мере одну восьмую часть обитаемого мира. Это не вопрос дня, года или эпохи; в борьбу фактически вовлечено потомство, и оно до скончания века будет в той или иной степени подвергаться влиянию настоящих событий…

Когда дело перешло от споров к оружию, наступила новая эра в политике и возник новый ход мысли. Все планы, предложения и т. п. до девятнадцатого апреля, т. е. до начала военных действий [2], подобны прошлогоднему календарю, отслужившему свое и теперь устаревшему и ненужному. Что бы в то время ни выдвигалось защитниками разных сторон в споре, все заканчивалось одним и тем же, т. е. союзом с Великобританией. Единственное разногласие между партиями заключалось в методе осуществления этого решения. Одни предлагали насилие, другие — дружбу…