Джордж Беркли - Быховский Бернард Эммануилович - Страница 26

Объекты математики не реальные вещи. Все ее понятия не специфическая форма отражения действительности, а система совершенно произвольных, искусственно созданных духом условных знаков, символов. «Удалите из арифметики и алгебры знаки и спросите, что остается?» (8, I, стр. 93). Основное заблуждение математиков в том, что имена (nomina) выдаются ими за идеи. И то, «что признается за отвлеченные идеи и теоремы относительно чисел, в действительности не относится ни к какому предмету... за исключением лишь названий и цифр» (9, стр. 155-156).

Неприязнь Беркли к «пустым абстракциям» математиков, упорные нападки на великое научное открытие Лейбница и Ньютона отчетливо показывают, насколько чужд ему весь дух тогдашней науки. Выступая против рассуждений современных ему математиков, Беркли надеялся разделаться с пустыми формулами, употребляемыми «механическими и геометрическими философами» (50, стр. 88). А поскольку механический материализм был тогда единственной формой материализма, полемические стрелы, пущенные в механицизм, были тем самым стрелами, нацеленными в материализм вообще.

Метафизический материализм был в XVIII в. единственно возможной формой подлинно научного миропонимания, адекватным философским выражением научной мысли своего времени. При всей относительности истин механицизма, он был не только неминуемой ступенью в историческом развитии познания мира, но и стимулятором научного прогресса. От стихийно-материалистической диалектики античной мысли к высшей форме диалектического синтеза путь пролегал через механистический анализ. «Анатомия» мироздания предшествовала его «физиологии», изучение «скелета» — познанию «организма». Нельзя было постичь Вселенную в ее движении, не остановившись, чтоб разглядеть ее строение, ее механизм. Механистический материализм был не философским заблуждением, а плодотворной исторической необходимостью. Прежде чем изжить себя, он совершил великое историческое дело.

Берклианская критика механистического материализма при всей ее кажущейся ныне справедливости в то время не способствовала движению научной мысли, а тормозила его. Галилеевское сведение качественного многообразия бытия к количественной однородности и механистической бесцветности первичных качеств открыло перед наукой широкие горизонты. Во времена Беркли дискредитировать механистический материализм значило сбить научную методологию с правильного пути вперед, который неизбежно проходил через квантификацию, механизацию и анализ природы.

«Не будем слишком быстро осуждать Беркли за неприятие им научных новшеств, — предлагает Леруа. — Его, пожалуй, скорее можно было бы обвинить в упорном стремлении сохранять всегда непосредственную близость к конкретному» (42, стр. 98). Ведь Беркли якобы «заново открыл природу во всем ее разнообразии, полноте и целесообразности» (27, стр. 10). Не был ли он предтечей того «умного идеализма», который век спустя расчистил почву для высшей формы материализма? Не был ли его антимеханицизм предшественником диалектического идеализма? Враждебными глазами всматриваясь в материализм, каким он был тогда, Беркли уловил историческую ограниченность присущей ему формы и использовал ее, разумеется, не для преодоления ограниченности данной формы материализма, а для наступления на материализм, как таковой. Серости, бесцветности, однообразию механистической картины мира он противопоставил многоцветный, качественно многообразный, пестрый мир, каким он дан в чувственном восприятии объективной реальности, какой она предстала в механицизме, — феноменальный калейдоскоп ощущений. Материя, как ее понимали тогдашние материалисты, — это для

Беркли прямая противоположность «реальному» чувственному миру. «С одной стороны, качественные ощущения, подобные пестрой картине, а с другой — количественные и механические данные... якобы соответствующие реальностям, недоступным никакому восприятию. Последние и есть материальные вещи — одним словом, материя» (44, стр. 147). Для Беркли «реальный» мир — это мир цветов, звуков, вкусов, тепла и холода, а не бесчувственный мир чисел и протяжения, это не «материальный» мир абстракций, а мир «идей» — конкретных, непосредственных чувственных ощущений. Сведя «первичные качества» ко «вторичным», признав их не менее релятивными и субъективными, Беркли впал в противоположную механицизму метафизическую односторонность — отверг количество во имя качества, точно так же, как, придерживаясь номинализма, он отверг общее во имя единичного.

Борьба Беркли против метафизики механистического материализма велась не с позиции диалектического идеализма, а с позиции столь же метафизического, субъективистского релятивизма. Во всей его критике основных понятий механистического естествознания — абсолютного пространства, движения, бесконечности, причинности, закономерности — нет ни грана диалектики, хотя бы идеалистической. Если механицизм был в то время закономерным путем прогресса науки, релятивизм — также диалектически закономерным противодействием научному прогрессу.

Беркли не был ни грезящим духовидцем, ни затворником в башне из слоновой кости. Он был воинствующим идеалистом. Не случайно все его произведения — философские, религиозные, научные — остро полемичны. В любую сферу идеологии он вступает, как на поле брани. Такой же боевой, воинственный характер носят его выступления на экономическом или политическом поприщах, которых он отнюдь не чуждался, реагируя на актуальные социально-экономические проблемы, волновавшие его современников.

Неизвестно, был ли он знаком с гениальными идеями Томаса Мора. Никаких отзвуков на открытие Рафаилом Гитлодеем острова Утопия мы у него не находим. В незыблемости и нерушимости частной капиталистической собственности Беркли был так же непоколебимо убежден, как и в существовании бога. Вопроса о возможности иного экономического строя для него не существует. Все его экономические вопросы, а их 595 в его главном экономическом трактате «Вопрошатель» («The Querist»), написанном в 1735—1737 гг. и изданном анонимно, направлены на укрепление и совершенствование установившегося существующего общественного строя—мануфактурного периода капитализма накануне промышленного переворота.

«Разве действительная цель и задача людей не богатство?» — гласит исходная аксиома экономического учения Беркли (8, VI, стр 105). Как же его достигнуть? Каков реальный источник богатства? Ответ Беркли направлен против физиократов, с одной стороны, против меркантилистов — с другой.

Источником богатства не является земля. «Разве не было бы ошибочным думать, что земля сама по себе есть богатство?» — приводит Маркс риторический вопрос Беркли (2, стр. 377). Источником богатства не являются, и деньги сами по себе. Деньги лишь внешнее, производное выражение богатства, а не его движущая сила. «И разве мы,— продолжает Маркс цитату из „The Querist“,— не должны рассматривать прежде всего трудовую деятельность народа как то, что образует богатство и делает богатством даже землю и серебро, которые не имели бы никакой стоимости, если бы они не были средствами и стимулами к трудовой деятельности?» (2, стр. 377). Труд — вот подлинный источник богатства, утверждает Беркли за сорок лет до выхода в свет «Богатства народов» Адама Смита, предвосхищая основоположение английской классической политической экономии.

Эта установленная Марксом связь является в настоящее время общепризнанной[11].

Путь к национальному богатству лежит, таким образом, в расширении сферы применения труда и в повышении его производительности. К этому ведет всесторонняя индустриализация страны, к которой настойчиво призывал Беркли в своих экономических работах, в частности в своем «Опыте о предотвращении разрухи в Великобритании» (1721).

На вопрос о том, чем можно стимулировать трудовое усердие народа, лежащее в основе роста национального благоденствия, Беркли отвечал: развитием потребностей. «Разве создание потребностей не является самым надежным средством усердия народа? И разве если бы наши крестьяне привыкли питаться говядиной и обуваться, они не стали бы более прилежными?» (8, VI, стр. 106). Беркли не делает, однако, напрашивающегося вывода об улучшении условий труда и повышении заработной платы.