Джордж Беркли - Быховский Бернард Эммануилович - Страница 21

Лозунг Мандевиля «private vices — public benefits» (частные пороки — общественное благо) не проповедь аморализма, а констатация его в реально существующем обществе. Он выражает не должное, а сущее. «То, что я называю пороками, это общепринятые (fashionable) нормы поведения, нравы века. Хотя я продемонстрировал путь к светскому процветанию, я без колебаний предпочел путь, ведущий к добродетели» (47, стр. 31). Он приводит слова Бейля: «Les utilites du vice n’empechent pas qu’il ne soit mauvaise (польза, приносимая пороком, не устраняет того, что он является злом)». Видя, что движущей силой развития современного ему общества служат пороки, а отнюдь не добродетели, Мандевиль сформулировал этическую теорию, которая была честным, откровенным теоретическим выражением существующей практики. Обнажив во всей ее уродливой неприглядности лицемерную сущность господствующей морали, он вызвал всеобщее негодование не столько мнимой проповедью аморализма, сколько своим изобличением ханжества, обычно прикрываемого религиозным морализированием.

Мотивы Пьера Бейля явно звучат в рассуждениях Мандевиля о том, что нравственность определяется не религиозными верованиями, а социальным строем, законами, политикой правителей. В отношении нравственного совершенства «у христианина нет преимущества перед магометанином или язычником» (47, стр. 62). И при всей своей неприязни к католицизму Мандевиль не признает, что Реформация послужила поворотным пунктом в прогрессе нравственности (47, стр. 67). «Религия — религией, а торговля — торговлей»,— бросает он англиканским ханжам.

Тысячу раз прав был Маркс, утверждая, что «Мандевиль был, разумеется, бесконечно смелее и честнее проникнутых филистерским духом апологетов буржуазного общества» (2, стр. 395). Именно поэтому он и подвергся осуждению и ненависти этих апологетов, в том числе и епископа Клойнского.

Возглас Критона: предоставьте нам и нашим слугам остаться при том образе мыслей, который установлен нашими законами, как нельзя лучше выражает консервативную сущность мировоззрения Беркли и его этических принципов. «В морали,— возвещает он,— вечные правила поведения являются такой же неизменной универсальной истиной, как и геометрические положения. Ничто в них не зависит об обстоятельств или условий, будучи истинным всегда и везде, безо всяких ограничений или исключений» (8, VI, стр. 53). Мимолетным радостям и преходящему счастью земного бытия он противопоставляет вечное потустороннее блаженство. Еще в юношеских философских тетрадях он писал: «Тот, кто действует, не стремясь к достижению вечного счастья, должен быть неверующим, по крайней мере не быть уверенным в грядущем „суде“» (8, I, стр. 93).

Этические выступления Беркли, направленные против приверженцев автономной морали, не вносят ничего нового в историю этических учений. Если о его гносеологических построениях мы говорили как о своего рода новаторстве (с отрицательным знаком), то этические его рассуждения лишены всякого теоретического интереса. В них нет ничего, кроме воинствующего обскурантизма.

Философия Беркли подвергалась самой ожесточенной критике с разных позиций, сначала современными философами, а затем на протяжении всей последующей истории философии. Сам Беркли изображал себя непоколебимым рыцарем, атакуемым со всех сторон. «Выглядит так,— писал он,— будто человек твердо стоит на том же месте, в то время как его противники выбирают и изменяют его положение, его добрую волю и свободу идти своим путем, и нападают на него со всех сторон и на разные лады, с близкого и с далекого расстояния, пешими или верхом на конях, легко- и тяжеловооруженными, врукопашную или тяжелым оружием» (8, III, стр. 321). Причем одни противники обвиняли его именно в том, в отсутствии чего упрекали другие. А лидер нынешних апологетов берклианства профессор Люс обвиняет всех критиков Беркли подряд, как справа, так и слева, в том, что объектом их критики было не подлинное учение Беркли, а «карикатуры и извращения» берклианства.

Мы познакомились выше с тем, как церковные ортодоксы восприняли попытку Беркли реформировать методы философской борьбы против атеизма. Консервативных теологов привело в бешенство новаторство ирландского философа.

Даже леди Персиваль поразило расхождение Беркли с библейским мифом о сотворении мира (см. стр. 201). Но нет никакой необходимости верить в библейский миф, чтобы признать существование мира до появления человека. И перед Беркли стояла двойная задача: не только убедить своих противников в совместимости его учения с библейской догмой, но и (что было гораздо труднее) со здравым смыслом, а тем более с научными воззрениями. Иезуитские патеры выступали единым фронтом с англиканскими теологами: Турнемин и Дефонтен — с дублинскими епископами Кингом и Брауном. Об оценке ими взглядов Беркли можно судить по словам епископа Уорбертонского о том, что это «самые жалкие, низкопробные и ничтожные из всех софизмов» (цит. по 29, стр. 63).

Шотландские философы, в свою очередь претендовавшие на то, что религиозная вера и здравый смысл тождественны, с нескрываемой яростью набросились на Беркли. Рид, Битти, Освальд осыпали его насмешками. «Скандальным абсурдом» называл принципы Беркли Джеймс Битти. «Нет такого вымысла в персидских сказках,— писал он,— в который я мог бы поверить с такой же легкостью. Ни одно глупейшее измышление самого ничтожного суеверия, которое когда-либо опозорило человеческую природу, не было более противным здравому смыслу и более чуждым любому принципу человеческой природы». Что значит, язвил он, «сломать шею»? «Моя шея, сэр, может быть идеей для вас, но для меня это реальность, притом весьма существенная». Негодование шотландцев понятно: утверждая, что вера в бытие бога столь же надежно покоится на здравом смысле, как и вера в бытие материального мира, они не могли терпеть имматериализма Беркли. Они не могли примириться поэтому и с утверждением Беркли, будто его точка зрения совпадает со «здравым смыслом».

Перед нами явление, кажущееся парадоксальным: ревнители религии подвергают Беркли критике справа за отрицание им материальной действительности, материи как объективной реальности. Тем не менее эта парадоксальная ситуация — исторический факт.

Коренная противоположность идеалистической критики Беркли справа и его материалистической критики слева состоит в том, что те, кто критиковал его в пределах идеалистического лагеря, признавая реальность телесного мира, считали его вторичным, производным по отношению к духовному миру, существование которого они не только признавали объективным и независимым от материи, но и первичным, основоположным. В одном случае материя утверждалась во славу божию, в другом — именем антирелигиозного научного познания мира таким, каков он есть в действительности. Не следует забывать, что критика справа была критикой рационалистически закамуфлированной аргументации Беркли с позиции прямолинейного фидеизма. Для шотландской школы здравый смысл и вера идентичны.

Любопытен эпизод, вошедший в историю философии под названием «аргумент Джонсона». Доктор Джонсон в беседе с Бозуэлом о философии Беркли во время прогулки, толкнув пинком ноги придорожный камень, воскликнул: «Вот чем я его (Беркли) опровергаю!» По поводу этого эпизода Люс с негодованием и презрением замечает: «Доктора Джонсоны всех времен пинают ногой свой камень и опровергают своего Беркли» (46, стр. 304).

Это опровержение ногой, а не головой заслуживает, однако, внимания. Ведь по сути дела здесь делается попытка опровергнуть ложные теоретические построения практикой, показать, что дела не соответствуют словам, поведение противоречит рассуждениям. Шотландец Томас Рид возражал Беркли таким же образом: «Решившись не доверять своим чувствам, я разбиваю себе голову о столб, попавшийся мне на пути, я попадаю в грязную лужу, и после двадцати таких мудрых и осмысленных поступков меня хватают и сажают в сумасшедший дом» (51а, IV, § 20). Обратите внимание на то, что Рид упрекает Беркли в недоверии к непосредственным чувственным данным, совпадающим у Рида со «здравым смыслом», поскольку Беркли свою концепцию строит, претендуя именно на рационально неопосредствованные чувственные данные. «Аргумент» Джонсона того же рода.