Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич - Страница 76

• Предыдущая
• 76/103
• Следующая

Идти в гости к Сомину Земсков отказался. Сомин не стал его удерживать, только спросил:

— Пистолет сейчас возьмёшь?

— Носи! — махнул рукой уже на ходу Земсков. — Может быть, он мне вообще уже не пригодится.

Теперь на душе у Земскова было совсем горько. Самое трудное для него надвигалось со всех сторон: он здесь не нужен. Земсков снова направился в станицу. Переходя дорогу, он увидел на дверях одного из обшарпанных домиков красный крест.

— Дурак я, дурак, — обругал он себя. — Вот куда надо было идти раньше всего!

В санчасти за столом, покрытым белой клеёнкой, что-то писал незнакомый доктор. Чужая девушка с погонами младшего лейтенанта медслужбы резала бинты. В углу на носилках, как обычно, храпел санитар. Доктор вопросительно посмотрел на Земскова. Девушка перестала резать бинты, быстро поправила косынку и тоже уставилась на незнакомого офицера, который стоял в дверях, не говоря ни слова.

— Пройдите за ширму, — сказал доктор, — сейчас я вас посмотрю.

Он никак не мог припомнить этого офицера, хотя чёрная шинель и морская фуражка говорили о его принадлежности к полку.

— Я — не лечиться. — Земсков подошёл ближе и заглянул во вторую комнату. Там было пусто.

— Так чего же вы хотите? — спросил доктор. Санитар сладко потянулся, привстал на своих носилках и, увидев Земскова, тут же вскочил:

— Доктор, это ж Земсков! Товарищ старший лейтенант, когда прибыли? А у нас тут перемены, — сообщил он, не ожидая ответа. — Вот капитан медицинской службы — наш полковой врач, а это сестра, тоже новая.

Земсков пожал руку всем троим:

— А где же остальные?

— Не знаете? — обрадовался санитар. — Наш военфельдшер сейчас — строевой офицер, а Людмила вовсе уехала.

— Куда?

— С Рощиным уехала в Лазаревскую, учиться на бодистку.

Земсков круто повернулся и вышел, забыв закрыть за собой дверь. Врач и сестра переглянулись.

— Какой он у вас странный, — сказала санитару девушка.

— Наверно, контузило, сотрясение центральной нервной системы! — профессионально объяснил санитар. — А был самый культурный офицер.

Земсков шёл, опустив голову, не разбирая дороги. Разболелась нога. Он успел уже много находиться за это утро.

Хриплый басовитый окрик заставил его остановиться:

— Капитан, вы почему не приветствуете?

Перед Земсковым стояли рыхлый подполковник и штабной писарь — сержант с толстой папкой. У подполковника было нездорового цвета квадратное лицо с толстыми бледными губами.

— Виноват, товарищ подполковник, — Земсков отдал честь и хотел идти дальше.

— Стойте! Вы кто же будете, товарищ нарушитель воинских уставов?

Писарь зашептал ему на ухо:

— Это Земсков — разведчик. Об нем сейчас говорили в штабе.

— Земсков? Ну, теперь ясно. Разгуливаете? Хороших разведчиков воспитали, нечего сказать! Яблочко от яблони недалеко падает! — Подполковник широко расставил ноги и засунул руки в карманы шинели. — Придётся мне вас задержать, капитан, для пользы службы.

Земсков вспыхнул, но сдержался. Он понял, что имеет дело с начальником политотдела, о котором так нелестно отозвался Головин.

— Командир полка приказал мне быть у него через час. Остаётся сорок минут. Разрешите идти?

Писарь снова зашептал что-то на ухо подполковнику. Тот нахмурился, издал нечленораздельный звук и пошёл дальше.

Земсков пересёк улицу и двинулся через обледенелые кусты. Он спустился к незамерзающей речушке, перешёл по бревну на другой берег. Расположение части осталось далеко позади, когда Земсков увидел спину человека, согнувшегося в три погибели. У ног его лежал длинный снаряд с хвостовым оперением. Человек услышал шаги и, не разгибаясь, крикнул:

— Не подходите! Опасно!

Земсков узнал голос Ропака и подошёл ближе, несмотря на предупреждение.

Инженер обрадовался и испугался одновременно:

— Андрей Алексеевич, дорогой, идите отсюда, прошу вас. Я занят таким делом… Но, ради бога, никому не говорите.

Оказалось, что Ропак, вопреки всем запрещениям, разбирает реактивные снаряды.

— Я давно хотел это сделать, а сейчас, после того, что было в штабе, я обязан доказать, что вы поступили правильно. Разрывы на спарках — не случайность! — Он снова взялся за ключ.

Земсков кивнул головой:

— Да. Мне говорил офицер из полка Могилевского. У них тоже рвалось, но неизвестно почему. Давайте помогу.

Четыре разобранных снаряда лежали рядом. Пятый разобрали вместе.

— Ну вот, — сказал Ропак тоном доктора, ставящего диагноз — извольте взглянуть, Андрей Алексеевич: три снаряда не вызывают никаких вопросов, а вот на двух… Будьте любезны, подайте мне тот стакан. Смотрите: на внутренней стороне глубокие продольные насечки. При воспламенении пороха в ракетной части корпус не выдерживает давления газа и тут же разрывается. В одних случаях дело ограничивается разрывом ракетной части, в других — от детонации взрывается и разрывной заряд тротила.

— Проклятый хорёк! — проговорил сквозь зубы Земсков. — Дайте мне, Марк Семёнович, эти стаканы. Я их отнесу командиру полка.

Ропак замахал руками:

— Что вы, милый мой, с ума сошли?

Только теперь инженер понял, что в его исследованиях заключалась двоякая опасность: разрыв снаряда и взрыв гнева Арсеньева. Но Земсков был неумолим:

— Мы обязаны все показать капитану третьего ранга, что бы ни было потом. Какое это имеет значение, когда речь идёт о жизни наших людей?

Ропак не соглашался. Земсков настаивал:

— Вспомните, как мы с вами везли снаряды из Развильного. Для чего? Чтобы спасти дивизион. Сейчас вы рисковали жизнью, разбирая снаряды. Зачем? Из любопытства? Пошли!

Инженер сдался:

— С вами не поспоришь, Андрей Алексеевич. Пошли. Только позову своих, чтоб покараулили здесь все эти потроха.

Через четверть часа Земсков, сильно прихрамывая, вошёл в штабной блиндаж и положил на стол два снарядных корпуса.

Весна началась неожиданно. Ночью хлынул тёплый дождь. Наутро со всех гребней с рокотом катились потоки. Дороги сразу развезло, а там, где не ходили и не ездили, ещё лежал ноздреватый снег. Небо очистилось куда быстрее земли. Юго-западный морской ветер безжалостно выметал серые клочья туч. Под его порывами не стонали, а пели голые кусты и обнажались тёмные склоны, готовя плацдарм для свежей зелени, которая где-то в глубине уже поднималась в решительное наступление. Дсин и Абин, соревнуясь в лихости, неслись скачками наперегонки к тому месту, где, сливаясь воедино, они устремлялись на север, в кубанские степи, словно показывая пример бойцам. Но бойцы не нуждались сейчас ни в каких примерах. В каждой части только и говорили о предстоящем наступлении. Разумеется, никто не сообщал официально о планах командования, но наступление казалось теперь таким же естественным делом, как приход весны. Оно могло начаться чуть раньше или чуть позже, но сама природа человеческого мышления не допускала сейчас ничего, кроме нашего наступления. Враг чувствовал, а может быть, и знал через свою разведку о том, что скоро начнутся крупные события. Его нервозность проявлялась в усилении артогня, в активности авиации. Но теперь уже не одни немецкие самолёты хозяйничали в воздухе. Ежедневно штаб армии сообщал зенитчикам всех частей воздушный пароль: «две красные, одна зелёная», или «белая, две красные». Ночью то и дело раздавался гул моторов и вспыхивали разноцветные ракеты: «Не стреляйте! Мы — ваши друзья — советские лётчики!» Чаще всего это были хлопотливые труженики фронта — двухкрылые «кукурузники». Их уважительно называли теперь лёгкими ночными бомбардировщиками. Днём появлялись настоящие бомбардировщики «ДБ», вёрткие истребители «Лавочкины» и изящные «Айркобры». А однажды Сомин увидел в поле своего бинокля двухкилевой стремительный самолёт незнакомой конструкции. Он оказался пикирующим бомбардировщиком Петлякова. На новые самолёты смотрели с обожанием, с гордостью: «Эти дадут джазу!» — восторгались бойцы. Но и старые знакомцы — «кукурузники» — тоже неплохо «давали». Весь полк следил за боем «Мессершмитта-109» и «По-2». Казалось, «кукурузнику» не миновать гибели. Руки тянулись к винтовке, к пулемёту, чтобы помочь ему. Все четыре орудия Сомина приготовились открыть огонь, но страшно было попасть в своего. «Кукурузник» вертелся волчком, в то время как быстроходному «мессу» приходилось всякий раз описывать огромную кривую для каждой новой атаки. Но вот, кажется, все кончено: «мессершмитт» устремился по прямой, в погоню за неуклюжим двухкрылым самолётом. Сейчас хлестнёт из пулемётов — и все. «По-2» удирал во все лопатки, как кролик от гончей, вытянувшейся в стремительном беге. «Кролик» мчался к крутому горному склону. В последний момент он вильнул в ущелье, где, казалось бы, не проскочить и велосипедисту, а разогнавшийся «месс» врезался со всего маха в скалу. Жаль — не слышно было советскому лётчику, с каким восторгом приветствовали на земле его победу.

• Предыдущая
• 76/103
• Следующая