Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/103
• Следующая

— Там создаётся прочная оборона, — пояснил Арсеньев.

«Опять — прочная оборона, — с досадой подумал Николаев. — Сначала говорили о прочной обороне на Дону, теперь на Кубани. Какие ещё реки есть впереди?»

Комбат Сотник думал о том же, но по-своему: «Всего четыре часа… Побыть бы подольше в этой станице. Что от неё останется через четыре часа?»

Пономарёв — командир третьей батареи, стоявшей у самой дороги, прикидывал, сколько залпов потребуется на четыре часа, если танки появятся через часок. Впрочем, они могли появиться и быстрее.

Ни у кого из троих комбатов не было вопросов.

— Командир взвода ПВО — ПТО!

Сомин вскочил:

— Есть, товарищ капитан-лейтенант.

— Ваши орудия поставите рядом с третьей батареей. Окопаться. Подготовиться к стрельбе по танкам, но в случае появления авиации — сосредоточить весь огонь на ней. Все.

Командиры подразделений разошлись. Сомин вошёл во двор, где стояло его орудие. Бойцы ели абрикосы. Поужинать вчера не успели, а завтрака ещё не было. Гуляев разогрел на своём камбузе вчерашний суп из овсянки, но Горич обнаружил, что суп прокис, и приказал вывернуть котёл в канаву. Орденоносный кок только теперь закладывал новую порцию «шрапнели», сопровождая свои действия проклятиями по адресу военфельдшера.

С тех пор как Сомин стал командиром огневого взвода, у него появилось множество разных забот, неизвестных раньше. Даже мысли какие-то новые приходили в голову: «Скоро начнётся бой. Люди голодные. На абрикосах далеко не уедешь. Достать хотя бы молока».

Сомин вошёл в избу. Белкин и Лавриненко остановились у порога. В чисто прибранной горнице пахло мятой. Она была разложена пучками под половиками из сурового полотна. У стола без скатерти сидела тучная старуха. У неё на шее висел большой потемневший крест. Солнечный свет слабо пробивался сквозь занавески. На медных скобах кованого сундука с высокой выпуклой крышкой вздрагивал отблеск огонька лампады.

Сомин поздоровался, остановившись на пороге. Хозяйка встала, пошла навстречу, опираясь на палку:

— Времена, времена настали, — бормотала она, — спаси, господи, люди твоя…

— Нам бы молока, хозяюшка, — нерешительно попросил Сомин, — а мы вам… — он задумался, что бы предложить старухе взамен.

— Ишь ты! Раненый… Болит рука-то?

— Не очень, хозяюшка. Значит, продадите молочка?

— Дам, болезный, отчего не дать. Денег не надо. Что деньги — тлен.

Она полезла в шкаф за посудой, но вдруг спохватилась:

— А ты не комсомол?

— Комсомол, — сказал Сомин.

— Плохо, соколик, плохо. Знать, пришла тебе пора. Вот и ручку поувечило. Сказано в писании, — она перекрестилась, тяжело повернувшись к образам, — всю землю опутает проволока, и полетят птицы железные пить кровь из живых людей. Се есть света земного конец и спасутся праведные, а неправедные будут гореть в бегучем огне.

Сомин не стал вступать в антирелигиозный диспут и вышел.

— Правильно говорит старуха, — заметил Лавриненко. — Разве не опутали всю землю разными проводами, и вот железные птицы — тоже.

— Надо было тебя к этой бабке командировать, — засмеялся Белкин. — Ты у нас «преподобный», всю библию знаешь, как старшина роты Устав внутренней службы. А насчёт огня, так это ж фрицы горят от наших «катюш».

Пророчество насчёт железных птиц не замедлило осуществиться. Так и не попив молока, бойцы заняли места на орудии. Занятый отражением самолётов, Сомин не заметил, как прибыла машина разведки. Следом показались на дороге первые танки.

Бой развернулся, как обычно. Батареи стреляли по очереди. Танки несколько раз отходили и снова пытались прорваться.

В восемь часов пятьдесят минут в станице уже не было никаких частей, кроме дивизиона моряков и роты пехоты. Артсклад ушёл. Должно быть, он уже приближался к Кубани. Но теперь в дивизионе не осталось и одного батарейного залпа, чтобы прикрыть свой отход. Пожалуй, в таком безвыходном положении Арсеньев ещё не бывал.

Танки уже подходили к околице, стреляя на ходу из пушек и пулемётов.

— Снаряды все, — сказал Яновский.

Арсеньев кивнул:

— Знаю. Будем отбиваться гранатами. Уйти невозможно.

Яновский пожал ему руку:

— Пойду на третью батарею. Там труднее всего, — он быстро пошёл по деревенской улице. Между двумя хатами стояли оба тридцатисемимиллиметровых автомата. Яновский услышал голос Сомина.

— По головному, бронебойным… Курс сорок пять. Дальность — десять. Скорость — двадцать…

«Как быстро меняются люди, — подумал Яновский, — спокойный голос, уверенность, а ведь знает, что вряд ли выберемся отсюда».

— Короткими… Огонь! — выкрикнул Сомин. Он стоял, широко расставив ноги, у летней кирпичной кухоньки, какие бывают на Дону и Кубани в каждом дворе. У той же кухоньки, с другой стороны, стоял комбат Сотник.

«Ну, здесь обойдётся и без меня», — решил Яновский. Он пошёл к боевым машинам и, обернувшись, на ходу, крикнул:

— Правильно действуешь, младший лейтенант!

«Тут есть ещё кто-то, кроме нас», — подумал Сомин, не принимая это обращение на свой счёт. — «Наверно, пехотинцы или бронебойщики. Это хорошо!» — Он не мог оторваться ни на миг от бинокля, чтобы обернуться.

— Скорость — больше десять. Огонь!

Яновский увидел, как завертелся на сбитой гусенице головной танк. «Молодцы! Но все равно — разве удержишь. Надо подрывать боевые машины. Второй раз в жизни приходится самим уничтожать технику. И какую!»

Позади дивизиона раздался характерный густой рёв реактивных установок. Над головой Яновского с шипением неслись снаряды. «Дивизионный залп? Нет — полковой! Откуда?»

Впереди, за околицей, на лугу и на шоссе, разрывы множества снарядов сливались в сплошной грохот. Каскады выброшенной в воздух земли заслонили танки, и Яновский понял: «Генерал Назаренко не забыл о моряках». Пока они сдерживали танки, подошла подмога. В самый критический момент невидимый морякам командующий дал полковой отсечный залп, прикрывая отход дивизиона.

— По машинам! — скомандовал Яновский.

В другом конце станицы раздался голос Арсеньева:

— По машинам!

Боевые установки уходили одна за другой. Яновский вспомнил о пехотной роте, остававшейся вместе с моряками:

— Солдаты! На машины!

Матросы сбрасывали пустые ящики с транспортных машин, солдаты садились вперемежку с моряками.

— Давай, давай, браток! — кричал Шацкий, усаживая на свой «студебеккер» пехотинцев в зелёных касках. — Давай все сюда. Машина крепкая, выдержит!

Уже захлопывались борта автоматических пушек Сомина, уходил санитарный автобус, а над ними снова неслись в сторону врага огненные реактивные снаряды.

Отъехав на полкилометра от станицы, моряки увидели стоящий на позициях гвардейский полк «катюш» подполковника Могилевского.

Арсеньев затормозил. Вдали, на пригорке, стояли несколько военных. Капитан-лейтенант узнал генерала Назаренко, а рядом с ним сутулого, узкоплечего подполковника Могилевского. Оба они тоже узнали Арсеньева. Генерал помахал рукой, а Могилевский взял у радиста микротелефонную трубку и что-то сказал. Арсеньев, конечно, не слышал его слов, но ему хорошо была знакома эта гневная короткая фраза:

— По фашистским захватчикам… Залп!

Под Армавиром, где река Уруп сливается с Кубанью, в небольшом леске у дороги шёл военный совет. Казалось, все повторяется, как прежде. Генералы понимали, что город будет оставлен, а Кубань, как и Дон, не станет тем рубежом, на котором кончится отступление.

— Где сейчас находятся ваши полки РС? — спросил командующий армией у генерала Назаренко. Получив ответ, командующий сделал вывод: — Значит, задержать своим огнём переправу войск противника вы не в состоянии. Будем искать другой выход.

— Думаю, что смогу задержать, — сказал Назаренко.

На этом участке у него был только морской гвардейский дивизион, который в штабе армии называли «Ростовским». Тогда ещё не было приказа о присвоении частям почётных наименований по названиям населённых пунктов, да и странно было бы присваивать их после сдачи очередного города. Но разные бывают сдачи городов!

• Предыдущая
• 45/103
• Следующая