Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/103
• Следующая

Сомин уже выходил из комнаты, когда комиссар снова остановил его:

— И не делайте глупостей! Вы их натворили достаточно. Теперь умейте держать ответ, как положено моряку. Наше главное дело — воевать, гнать немцев от Москвы!

Может быть, Сомину показалось, что в глубине глаз Яновского заиграла чуть заметная улыбка? Может быть, показалось, что его назвали моряком? Неужели комиссар сумел прочесть мысль, мелькнувшую в уме Сомина: «Выйти сейчас из избы и… Ничего нет. Ни Маринки, ни части. А отец и мать? Им сообщат, что он — преступник, отдан под суд. Не лучше ли сразу, пока наган ещё при нем?»

Какой нелепой кажется сейчас эта мысль! Гнать немцев — вот что главное! Все остальное — второстепенно. Гнать от Москвы фашистов!

— Разрешите идти на орудие, товарищ комиссар?

— Идите.

Яновский тут же сообщил Арсеньеву о том, что он отменил его распоряжение и отправил Сомина на орудие. Казалось, с таким трудом налаженные отношения между командиром и комиссаром будут безвозвратно испорчены. На мгновение Яновский усомнился в том, стоило ли из-за одного сержанта рисковать единством в командовании части, да ещё накануне серьёзных боев. «Нет, мы с Арсеньевым все равно будем заодно, потому что цель у нас одна, — решил Яновский, — но никогда, ни в каком вопросе я не буду действовать вопреки своей совести. Сомин в армии — без году неделя. Он уже успел научиться многому. Он — не трус, не подхалим, не трепещет за свою шкуру. Это — честный человек, который дорожит службой в морской гвардии. Мы, бесспорно, воспитаем из него командира. Надо лепить человеческий характер, строить его, как дом, кирпич к кирпичу, а выбросить — проще всего».

Арсеньев стоял, опершись сжатыми кулаками о стол. Челюсти его напряглись, глаза посветлели от гнева.

— Может быть, ты возьмёшься командовать дивизионом? — спросил он. — А мне оставь пятерых с лидера и мой флаг.

«Самого тебя ещё надо воспитывать, тебя — героя, боевого флотского командира, — думал Яновский, глядя на него. — Что же говорить о мальчишке? Кто сразу родился готовеньким, отшлифованным, отполированным?»

— Нет, дорогой друг, — произнёс он вслух, — литейного цеха мало. А токари, фрезеровщики, шлифовщики для чего?

Он сдержал негодование, которое нарастало в нем против Арсеньева.

— Слушай, Сергей Петрович, нас обоих послала на сухопутный фронт партия, послало наше правительство, наше командование, так что нервам своим воли не давай. Не к лицу это тебе. А таких, как Сомин, у нас — полдивизиона. И все-таки будет у нас отличная боевая часть под твоим командованием.

— Ты отменил мой приказ, — тихо сказал Арсеньев, закусывая изо всех сил незажженную папиросу.

Яновский щёлкнул зажигалкой:

— Прикуривай! Плохо ты помнишь свои приказы. Ты сказал: «Приведут — отправить в трибунал». Так? А его никто не приводил. Сам бежал за дивизионом изо всех сил. К передовой бежал, аж чуть сердце не лопнуло. Хуже смерти для него мысль, что выгонят из части. Разве можно отдавать таких людей?

В дверях показался офицер связи. Он принёс пакет. Арсеньев рванул его по диагонали, прочёл и сказал:

— В шесть утра — играем! Три дивизионных залпа. Вот сюда! — Он указал точку на карте, и оба они склонились над ней. Теперь обоими владела только одна мысль: гнать немцев от Москвы! Все остальное казалось мелким и не заслуживающим внимания.

Наутро началось наступление. В грохоте артиллерийской подготовки потонуло все личное, что было у каждого. Конечно, Сомин не забыл о свой беде, но среди тех дел, которые происходили сейчас у него на глазах, некогда было тосковать, мучиться и вспоминать.

Враги уходили на запад, а вместе с ними как будто отходил и мороз. Стало теплее. Небо посветлело, поголубело. В нем чуть заметно угадывался приближающийся перелом в сторону весны.

Теперь стреляли ежедневно. Дивизион давал залп и быстро менял позицию. Орудийная стрельба слышалась непрерывно, и время от времени к ней присоединялись густые раскаты реактивных установок. Где-то впереди пехотинцы — рослые сибиряки в белых полушубках — вместе с танками опрокидывали заслоны врага и гнали его от Москвы. Но в морском дивизионе никто по-прежнему не видел ни одного вооружённого немца. Их видели только пленными и мёртвыми. Замёрзшие трупы валялись по обочинам дорог.

После очередного огневого налёта дивизион приводил в порядок материальную часть. Автоматические орудия, батареи ПВО — ПТО тоже чистили, хотя стрелять из них сегодня не пришлось. Самолёты противника появлялись теперь редко.

— Скоро — войне конец, — сказал медлительный Писарчук, накладывая густое масло на щётку банника.

Сомин с удивлением обернулся на это замечание и увидел улыбку Белкина, который в это время протирал замшей коллиматоры орудия. Дубовой радостно закивал своей большой костистой головой:

— Фашистская армия деморализована, она бежит под нашими ударами!

— Вот чёртов учитель! — рассмеялся Белкин. — Как по книге читает! А ты вспомни, как сиганул с орудия, когда начали бить миномёты.

Сомин не вмешивался в этот разговор. Ему и самому казалось, что война идёт к концу. Он даже жалел, что ни разу не пришлось побывать в настоящем бою. «Вот Косотруб, Шацкий, Клычков, — думал он, — те повоевали — кто на море, кто на суше, а я… только опозориться успел. Как покажусь на глаза Маринке? После того, что было, я не могу прийти к ней просто так: „С победой, Мариночка, давай начнём сначала!“ — Неужели она потеряна для меня навсегда? В её глазах я — бесчувственный пьяный грубиян и больше ничего. Нет, лучше не думать о ней совсем…»

Но мысли снова упорно возвращались к тёмной даче, где он погубил свою любовь, и только голос лейтенанта Земскова вернул Сомина к действительности:

— Заканчивайте скорее! Через десять минут выходим.

Бойцы заработали быстрее. Вскоре загудели моторы. Как обычно, орудие Сомина шло в хвосте колонны. Снова поплыли за стеклом машины милые подмосковные места. «Куда сейчас идём?» — думал Сомин. Лейтенант, ехавший на другой машине, не смог бы ему ответить на этот вопрос. Не знал этого и Арсеньев, которому было приказано привести дивизион в Москву. Он вёл свои машины по знакомым дорогам, полагая, что часть перебрасывают на другой участок фронта. Того же мнения был и комиссар: «Где-нибудь требуется подбавить огонька».

Ни командир, ни комиссар и, конечно, никто из их подчинённых не могли предположить, что через несколько дней весь дивизион — люди и машины, оружие и боезапас окажутся на длиннейшем железнодорожном составе, идущем не на соседний участок фронта, а далеко на юг, где ждёт их новая жизнь, совсем непохожая на ту, которая была до сих пор.

Сомин стоял у своего орудия, укреплённого стальными тросами на железнодорожной площадке. Внизу гулко прогрохотал мост, мелькнула и скрылась церквушка с покосившимся крестом. Горький паровозный дым стлался рядом с эшелоном, цепляясь за голые сучья и почерневшую солому крыш.

Ловко перебравшись по буферам с соседней платформы, Косотруб перемахнул через красный борт и оказался рядом с Соминым:

— Отвоевались, салага! Едем на курорт!

— Куда? — Сомин уже не удивлялся тому, что этот черт Валерка все знает раньше других. Косотруб уселся на вздрагивающий борт платформы и начал сворачивать самокрутку.

— Одесса-мама, Ростов-папа! Ясно?

Вокруг Косотруба собрались все бойцы расчёта Сомина.

— Сейчас пойдёт травить, — заметил Белкин. Но вместо того, чтобы выложить свои сенсационные новости, Косотруб вскочил и схватил Сомина за плечо:

— Воздух! Правый борт дистанция тридцать кабельтов!

Бойцы, не ожидая приказания Сомина, бросились по своим местам. Сомин поднёс к глазам бинокль, но раньше, чем он успел поймать самолёты в поле зрения, Косотруб уже уселся на прежнее место:

— Отбой! Закуривай, салажата, наши!

Теперь Сомин увидел два истребителя «МиГ». Они пронеслись над составом и снова развернулись назад. Бойцы опять собрались вокруг Косотруба. Только Сомин с биноклем в руках стоял в стороне.

• Предыдущая
• 20/103
• Следующая