Пламя любви - Картленд Барбара - Страница 6

• Предыдущая
• 6/55
• Следующая

— Пора, — эхом откликнулась Мона; однако, когда дверь тайной комнаты закрылась за ними, ей показалось, что за этой панелью она оставляет что-то бесконечно дорогое.

Быть может, никогда больше не суждено ей испытать такого восторга, от которого останавливается время и не знаешь, часы ли пролетают за стеной, дни или столетия. Но он остался позади — Мона снова стояла в знакомой ей с детства гостиной.

Лишь час провели они в тайной комнате, но вошла в нее резвая девочка, а вышла — влюбленная женщина. За один час Мона стала взрослой.

И теперь, стоя в темноте с закрытыми глазами, Мона вновь ощущала то сладкое, головокружительное безумие. Голос Лайонела… его руки… губы… Она их чувствовала — прямо сейчас… Пошатнувшись, Мона бросилась к двери, ощупью нашла выход, вылетела обратно в гостиную.

Воспоминания о былом счастье оказались слишком сильны. Она открыла дверь в прошлое… но то, что когда-то было почти невыносимым блаженством, теперь обернулось невыносимой болью.

Мона закрыла за собой дубовую панель и опустилась на ковер перед камином. Глаза и губы ее были сухи.

Глядя перед собой невидящим взглядом, она думала о том, что теперь знает, каково это — быть старухой, живущей лишь воспоминаниями, без надежды на будущее.

Дверь отворилась, и вошла миссис Вейл.

— Ну вот, во всем доме закончили, — бодро проговорила она, — только гостиная и осталась. Слава богу, здесь хотя бы есть ставни! — Она подошла к окну и начала закрывать ставни. — Скоро и ты приучишься постоянно помнить о затемнении. А как хорошо было бы снова увидеть освещенные окна, яркие огни на улицах и знать, что можно оставить шторы незадернутыми и через пять минут в дверь к тебе не постучится патруль! Знаешь, мы с няней часто представляли тебя главной героиней «Огней Бродвея». Но увидеть «огни Пикадилли» нам, похоже, придется не скоро! Кстати, о Нью-Йорке, — продолжала миссис Вейл, закрыв последнюю ставню и подходя к камину. — Хочешь, покажу тебе альбом вырезок, куда я вклеивала все твои открытки?

— Мои открытки? — переспросила Мона.

— Да, милая, все, что ты мне присылала за эти годы. Так интересно их рассматривать — настоящий дневник в картинках! Помнишь, пока ты жила в Англии, я собирала все заметки о тебе и твои фотографии в газетах? А потом ты уехала — и в альбоме получился пропуск. Разумеется, мне и в голову не приходило, что ты уезжаешь так надолго, и все же я начала подклеивать в альбом открытки, которые от тебя приходили. Сейчас у меня уже почти полный альбом. Хочешь посмотреть?

— Конечно, с удовольствием! — ответила Мона. — Но, мама, какая же ты скопидомка — похоже, вообще ничего не выбрасываешь!

— Что правда, то правда, не люблю расставаться с вещами, — признала миссис Вейл. — Представляешь, мы с няней недавно, разбирая хлам на чердаке, нашли там нижнюю юбку, в которой шла под венец моя матушка, и галстук, в котором венчался твой отец! Ах, дорогая моя, сколько с этим связано воспоминаний! А еще я нашла там атласный пояс, в котором выезжала на свой первый бал. Трудно представить, но талия у меня тогда была восемнадцать дюймов[4]! Теперь-то уж, конечно, мне этот пояс не носить!

— Зачем же ты его хранишь? Ждешь, пока тонкие талии опять войдут в моду? — спросила Мона.

— Да нет, милая, что ты! Вряд ли мы когда-нибудь снова начнем затягиваться в корсеты — и слава богу! Но ведь никогда не знаешь, что может пригодиться — особенно теперь, когда мы на всем экономим. Из пояса можно сделать повязку на голову, или воротничок, или еще что-нибудь в этом роде… Так, погоди — куда же я засунула твой альбом?

Миссис Вейл открыла один за другим несколько ящиков в бюро времен королевы Анны и наконец в самом нижнем ящике нашла то, что искала.

— Вот он! — проговорила она. — Здесь хранится вся твоя жизнь. «Монин альбом» — так мы с няней его и называем. Начинается он с твоего рождения.

Миссис Вейл открыла альбом на первой странице и продемонстрировала вырезку из «Таймс», где сообщалось о рождении дочери у «Мэри, жены Стивена Торнтона Вейла, из Аббатства, Литтл-Коббл, Бедфордшир». Затем, быстро перелистнув страницы, перешла к ровным рядам открыток.

— Вот они все, — проговорила она, — и над каждой я поставила дату. Сена в сумерках — какая прелесть! Вид на Неаполитанский залив мне тоже очень понравился. Помню, как мы с твоим отцом проводили там медовый месяц. А вот Египет — целая страница, оттуда ты прислала много открыток. Тебе понравился Египет?

— Нет, — изменившимся голосом ответила Мона.

Но миссис Вейл, по-видимому, ничего не заметила.

— Мне тоже часто думается, что красоты Египта слишком уж преувеличивают, — заметила она. — А эта из Вены. Я всегда любила Вену, но теперь, когда ее захватили эти ужасные нацисты, боюсь, она никогда уже не станет прежней. А вот в Нью-Йорке ты меня разочаровала — прислала всего пару открыток, да и те самые обыкновенные. Неужто в Америке не на что посмотреть, кроме статуи Свободы и Эмпайр-стейт-билдинга?

— Это то, что обожают показывать иностранцам сами американцы, — ответила Мона. — Дай мне альбом, мамочка, я хочу посмотреть целиком.

Она взяла альбом, пересела по другую сторону камина и, положив тяжелую книгу себе на колени, принялась перелистывать страницы назад, к началу.

— Как я рада, что тебе понравилась моя придумка! — радостно проговорила миссис Вейл. — А я, бывало, говорю няне: вот представь, приедет к нам мисс Мона и мы все, что наклеили, ей покажем… Ах, да вот же он!

С этими словами она сдвинула диванную подушку и вытащила из-под нее недовязанный шарф.

— Так, на чем я остановилась… две изнаночных, две прямых. Представь, вчера пришлось три ряда распустить и начать заново!

Она продолжала болтать, не замечая, что дочь ее уже не слушает.

Мона быстро листала альбом: мимо фотографии из «Татлера» — «прелестная юная дебютантка из старинного бедфордширского семейства», мимо моментальных снимков с теннисного турнира, где она выиграла первый приз, мимо всего этого — к тому, что искала. Заголовки желтых газет, фотографии и длинные-длинные столбцы интервью.

Они занимали несколько страниц: миссис Вейл тщательно выискивала и сохраняла все, что писали о ее дочери.

«В этом альбоме — моя история, — думала Мона. — И вот тот роковой момент, когда история Моны Вейл пошла по неверному пути».

А ведь все могло бы сложиться иначе! Из каких тривиальных мелочей строятся порой ловушки, которые расставляет нам судьба!

Одно случайное решение, принятое от скуки, изуродовало жизни нескольких человек. Один неверный шаг, одно «да» там, где было так легко сказать «нет», — и широкая, прямая дорога к счастью обернулась темным и извилистым путем страданий.

Она была тогда в Лондоне — тосковала по Лайонелу и злилась оттого, что, на ее взгляд, он задерживался за городом дольше, чем требовалось.

Отпуск дипломата так недолог — уже совсем скоро он вернется в Париж, и один бог знает, когда еще им удастся свидеться! А все оттого, что они скрывают свою помолвку! Но ведь Лайонел уже получил место, на хорошем счету у начальства — ничто не мешает ему объявить, что он обручен!

Да, со свадьбой придется подождать, это Мона понимала. Но к чему это нагромождение лжи? Зачем притворяться, что они с Лайонелом просто друзья, когда на самом деле между ними нечто совсем иное? Однако Лайонел был тверд как алмаз.

— Милая, мне приходится думать о карьере, — снова и снова объяснял он ей. — Ты ведь желаешь мне успеха? Пойми, в начале карьеры один неверный шаг может нанести неизмеримый вред, в сущности, может изуродовать все наше будущее! Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Если и ты меня любишь, что стоит тебе несколько месяцев подождать, зная, что потом мы соединимся навеки? Или ты ревнуешь? Милая, ты же знаешь, для ревности у тебя нет причин.

Нет, к другим женщинам Мона его не ревновала — ревновала к карьере, державшей Лайонела вдали от нее, ко времени, которое они проводили в разлуке, к тем дням и ночам, когда они тосковали друг по другу, к месяцам одиночества, когда она была в Англии, а Лайонел в Париже.

• Предыдущая
• 6/55
• Следующая