Пламя любви - Картленд Барбара - Страница 20

• Предыдущая
• 20/55
• Следующая

Да, в Париже она была счастлива, как нигде и никогда больше! Но Париж не длился вечно. Лайонелу предложили перевод в Египет.

Соглашаться было не обязательно — но он согласился, и из-за этого его решения они с Моной в первый раз поссорились.

Тогда она сбежала, бросив и Париж, и квартиру, и все его подарки. Ничего не объясняя, не предупреждая о своем приезде, примчалась в Аббатство.

— Вот и я! — объявила она с порога, словно готовясь защищаться от упреков.

— Милая, ты потеряла работу? — спросила миссис Вейл.

Мона вспомнила: она говорила матери, что получила в Париже работу, якобы закупает там одежду для какого-то английского магазина.

— Я потеряла все, — коротко ответила она.

И это было правдой.

Прошло три дня — и Лайонел устремился на поиски. Он звонил, он писал. Он примчался в Лондон и требовал, чтобы она с ним встретилась. Слабость то была или неизбежность — но она согласилась.

«Только чтобы попрощаться», — говорила она себе, прекрасно понимая, что сама себя обманывает.

Ее провели в номер, снятый Лайонелом в «Клэридже». Гостиная была пуста; мгновение спустя он вышел из спальни.

Лицо его было хмуро и решительно; но стоило им увидеть друг друга… забыто было все, кроме неудержимой радости оттого, что они снова вместе.

Снова она таяла в его объятиях, гладила по голове, прижималась щекой к его щеке…

— Любимая моя, как ты могла? — спрашивал он.

И она отвечала, плача и смеясь:

— Должно быть, я сошла с ума! Милый, милый, как я могла подумать, что смогу жить без тебя?

И они поехали в Египет. Все решилось так, как хотел Лайонел. Он всегда добивался своего. Страдала она, но, если бы решилась с ним расстаться, страдала бы куда сильнее. Ей вспомнились слова, сказанные однажды няней: «Так устроен мир: одни дают, другие берут, — и тех, кто берет, на свете гораздо больше».

Лайонел, несомненно, принадлежал к «тем, кто берет». Он властно требовал от жизни всего, что она могла дать. Требовал, чтобы его желания всегда удовлетворялись, — и все, чего желал, хотел получать только на своих условиях.

«И всегда побеждал», — устало подумала Мона.

А расплачивались по его счетам всегда другие. Не деньгами, как она после смерти бедного Неда, — страданием, одиночеством, несчастьем, угрызениями совести и мукой загубленной жизни.

В гостиной у Хаулеттов Мона ожидала Дороти.

Доктор с семьей обитал в уродливом кирпичном доме с высокими квадратными комнатами, в которых любая мебель смотрелась как-то нелепо; однако Дороти Хаулетт делала все, что могла, чтобы оживить свое неказистое жилище и придать ему уют.

Не ее вина в том, что годы и нелегкая жизнь стерли глянец с мебели, что желтые занавески выцвели, а паркет потемнел. Гостиная выглядела скромно, даже бедно, и все же в ней чувствовалась атмосфера дома.

Там и сям были расставлены фотографии, на подоконнике стояла корзинка с выпечкой, из-под дивана выглядывала игрушечная машинка, а возле камина мирно прикорнул серый персидский котенок.

Здесь не было ни роскоши, ни претензий. Ковры дешевые, но подобранные со вкусом; массивные, неуклюжие на вид, но прочные и удобные кресла, и горка поленьев перед камином.

Дверь отворилась, и вошла Дороти Хаулетт.

— Извини, Мона, что заставила тебя ждать, — проговорила она извиняющимся тоном. — Все из-за этого ходячего кошмара в юбке!

Не было нужды уточнять, о ком она, — в Литтл-Коббле имелся лишь один «кошмар в юбке», и все его знали.

— Что она устроила на этот раз? — сочувственно спросила Мона. — Только ради бога, Дот, не смотри так озабоченно, от этого ты выглядишь лет на десять старше.

Дороти Хаулетт сняла шляпу и обеими руками пригладила седеющие волосы.

— О своих годах я давно уже не думаю, — ответила она. — Но несколько лет жизни она у меня точно отняла! — Взяв полено, она сунула его в камин, и пламя весело затрещало. — А теперь, — проговорила Дороти, усаживаясь, — мои ребята придут из школы не раньше четырех, так что у нас есть почти три часа, чтобы поболтать.

— Слава богу! — воскликнула Мона. — По-моему, легче получить аудиенцию у короля, чем застать тебя одну.

— Знаю, — поморщившись, ответила Дороти, — но что же тут поделаешь? Мало мне своих четверых ребятишек — приходится заботиться еще о троих эвакуированных. А помогает мне всего одна девушка пятнадцати лет от роду — очень старается, но, откровенно говоря, ей самой еще нянька нужна. И этого мало — еще мое Общество!.. Мона, но что же мне делать с Мейвис Гантер?

— А что она натворила? — спросила Мона.

— То, что она творит, в газетах называется «саботаж», — ответила Дороти. — Я просто вне себя: она увела у меня двух лучших участниц! На них я всегда могла положиться — не только отлично вяжут, но и варенье варят, и вообще делают все, что попросишь!

— Увела? Как?

— Чистым шантажом. Право, было бы смешно, не будь это все так противно. Одна — миссис Уотсон: помнишь, полная такая, живет на Вязовой аллее?

— Помню.

— У нее есть дочка, слабого здоровья, но большая умница. Мать ее обожает и очень хочет, чтобы девочка получила приз в воскресной школе. Так вот, миссис Уотсон передали — разумеется, через третьи руки и в самых обтекаемых выражениях, — что, если она не бросит ОПФ и не перейдет в Вязальный клуб, на приз ее Вера может не рассчитывать.

— Невероятно! — воскликнула Мона. — Она что, с ума сошла?

— Ничуточки. Просто у Мейвис Гантер такой ум.

— А вторая женщина?

— Это миссис Янг, ты, скорее всего, ее не знаешь. Сама она прекрасный человек во всех отношениях, но муж у нее пьяница и бездельник, постоянно сидит без работы. Уже некоторое время они получают помощь от прихода, иначе ее детям просто пришлось бы голодать. Ей передали: если не сделает того, чего Мейвис Гантер от нее хочет, церковной помощи больше не увидит.

— Господи, Средневековье какое-то! — воскликнула Мона. — С этим надо что-то делать!

— Да, но что? — вздохнула Дороти. — Деревенские жители рассуждают здраво. Понимают: что бы там ни было, а Артур все равно будет их лечить на совесть, я им тоже мстить не стану, — вот и, памятуя, с какой стороны у бутерброда масло, или как там по пословице, подчиняются ей.

— И кто стал бы их за это винить?

— Я их винить точно не стану, — ответила Дороти, — но знаешь, Мона, эту женщину я уже просто убить готова!

— Мне особенно жаль ее мужа.

— Стенли Гантера? Да у меня сердце кровью обливается, как подумаю о нем. Только представь себе, изо дня в день засыпать и просыпаться рядом с этой тварью!

— С ним она все такая же мерзкая? — спросила Мона. — Я помню, как она его тиранила в былые годы.

— Ты не поверишь — еще хуже стала! — ответила Дороти. — Чего только ему не говорит, и все на людях, никого не стесняясь! Как змея, подползет, когда он меньше всего этого ожидает, и прямо плюется ядом! Почти не скрывает удовольствия, когда ей удается выставить его дураком в глазах у всей деревни или как-нибудь унизить перед его друзьями!

— Убийство — для таких слишком мягкое наказание, — проговорила Мона. — Знаешь, Дороти, теперь я понимаю, что люди везде одинаковы. Такие, как Мейвис Гантер, встречались мне в самых разных слоях общества, — и везде одно и то же: жестокость, страсть к мучительству и стремление к власти любой ценой.

— Да, власть — вот чего она хочет, — задумчиво ответила Дороти. — Потому она меня и ненавидит. Хотя я ведь не напрашивалась — это леди Бьюмонт, жена главного мирового судьи, предложила мне организовать в нашей деревне отделение ОПФ. Надо было отказаться, но я подумала: это ведь наш долг. Мы так мало можем сделать, чтобы помочь фронту!

— Мало? — воскликнула Мона. — Бог с тобой! Не сомневаюсь, ты делаешь больше многих и многих — и уж точно больше всех здесь, в Литтл-Коббле.

— И все же это гораздо меньше, чем нужно, — ответила Дороти. — Но если бы ты знала, какие войны у нас тут ведутся! Представляешь, что сказала Мейвис Гантер на последнем собрании Вязального клуба? Твоя мать мне передала. Кто-то из женщин предложил связать что-нибудь для летчиков — и знаешь, что она ответила? «Это еще к чему? Ведь никто из нашей деревни не служит в ВВС!»

• Предыдущая
• 20/55
• Следующая