Пламя любви - Картленд Барбара - Страница 16

• Предыдущая
• 16/55
• Следующая

Мона сегодня в ударе, думал Майкл, глядя, как она, впорхнув в комнату, радостно приветствует Хаулеттов, подставляет седому генералу щечку для поцелуя и интересуется, хранил ли он ей верность, пока она странствовала в чужих краях.

За ужином Мона вела беседу и развлекала гостей. Ни на секунду она не терялась, не лезла за словом в карман; о чем бы ни заходила речь, говорила живо и остроумно, улыбаясь каждому и каждого вовлекая в беседу.

Миссис Вейл на другом конце стола смотрела на дочь с такой радостью и гордостью, что Майклу даже жаль ее стало, так явно было ее беспокойство о том, чтобы вечер прошел гладко и Мона всем понравилась.

Изумительно вкусный, хоть и довольно скудный ужин был окончен, и миссис Вейл повела дам в гостиную.

— Не слишком увлекайтесь картами, — предупредила она мужчин, — а вы, Майкл, следите, чтобы генерал, увлекшись своими рассказами, не забывал пасовать.

Выйдя из столовой, Мона взяла под руку Дороти Хаулетт.

— Как поживаешь? — спросила она.

До свадьбы Моны Дороти Хаулетт была, пожалуй, единственным близким ей человеком в деревне.

В молодости жена доктора была хорошенькой, хоть и довольно заурядной внешности, но со временем сделалась совсем бесцветной. Однако лицо у нее было простое, доброе, открытое, как у ребенка, — и весь Литтл-Коббл знал, что женщины добрее и приветливее Дот Хаулетт в округе не найти. Все говорили, что у нее золотое сердце.

Доброта и безотказность Дороти вошли в поговорку — и в результате ей часто приходилось выполнять не только свои, но и чужие обязанности. Она кормила и обстирывала мужа, занятого своими больными, растила четверых детей, а с начала войны на попечении у нее оказались еще и трое эвакуированных.

Словно этого было мало, она взвалила на себя Общество помощи фронту, а кроме того, вызвалась руководить размещением эвакуированных в Литтл-Коббле и соседней деревушке — задача, требующая недюжинных дипломатических способностей и такта в сочетании со стальной волей.

Но Дороти Хаулетт не жаловалась. Работала она без выходных и праздников, ни минуты не оставляла на себя — и однако всегда выглядела счастливой, а мужа своего, судя по всему, обожала.

«Так вот что такое счастливый брак?» — спрашивала себя Мона.

Она смотрела на вечернее платье Дороти — пятилетней давности и уже расползающееся по швам, на седину в ее каштановых волосах, явно нуждающихся в стрижке и укладке.

После ужина и стакана портвейна (она пыталась отказаться, но уступила настояниям миссис Вейл) Дороти слегка раскраснелась. Говорила она много, с лихорадочной быстротой, стараясь не отставать от Моны.

— Как же я рада, что ты вернулась! — воскликнула она.

— Все здесь так добры ко мне, — ответила Мона. — Удивительно, сколько людей говорят, что рады моему возвращению! Я как-то не ожидала такого.

— Почему же? — спросила Дороти. — Все мы скучали по тебе — я-то уж точно!

— А почему? — с любопытством спросила Мона.

Дороти взглянула на нее с удивлением.

— Неужели не понимаешь? — ответила она. — Все мы хотим проснуться. Хотим услышать, что за пределами Литтл-Коббла есть другой, большой мир. Ты словно отблеск какой-то иной жизни, даже, может быть, другой цивилизации, ты как… как бы это сказать? Вот: ты как героиня голливудского фильма!

Мона рассмеялась:

— Спасибо, милая Дот! Никогда еще не слышала таких похвал в свой адрес. Если бы только они соответствовали истине! Но, увы, я вернулась усталой и разочарованной, чтобы сложить здесь свои бренные кости.

В голосе ее прозвучало какое-то сильное чувство; но, прежде чем Дороти успела задать вопрос или хотя бы задуматься об этом, к ним присоединилась миссис Вейл.

— Ну, что скажете о моей дочери? — гордо поинтересовалась она. — Похорошела, как вам кажется?

— Мама напрашивается на комплимент — причем себе, а не мне, — объявила Мона. — Бедная мамочка до сих пор считает, что ее гадкий утенок превратился в лебедя!

— Никогда ты не была гадким утенком! — возразила миссис Вейл. — Хоть ты и моя дочь, но скажу как на духу: никогда я не видела более очаровательного ребенка!

— Мамочка, милая! — воскликнула Мона. — Неужели ты не знаешь, что для любой матери ее ребенок — самый красивый на всем белом свете? В Сан-Франциско я разговаривала с негритянками — они показывали мне своих малышей, приглашали ими полюбоваться и, уверяю тебя, свято верили, что розовенькие голубоглазые ангелочки ни в какое сравнение не идут с их шоколадными негритятами!

— Что верно, то верно, — согласилась миссис Вейл. — Я всегда говорила: ничто не дает женщине такой радости, такой гордости, как дети. Вы согласны, Дороти?

— Конечно, — ответила Дороти Хаулетт.

— И ты, милая, однажды это поймешь, — задумчиво заключила миссис Вейл.

В этот миг дверь отворилась, и вошли мужчины. Мона вскочила на ноги.

— Вы как раз вовремя! — воскликнула она. — Спасите меня! Мало того что с самого моего приезда мамочка ищет мне мужа — теперь она требует, чтобы я родила ребенка! Только никак не могу понять, что же я должна сделать сначала, а что потом.

— Милая, как ты все переворачиваешь с ног на голову! — упрекнула ее мать. — Совсем не это я говорила. Не слушайте ее, генерал, она у меня иногда такая неугомонная!

— И прехорошенькая! — заметил генерал. — Не знаю, что за эликсир красоты вы открыли в Америке, но, если привозить его сюда в бутылках и продавать местным дамам, мы определенно сделаем на этом состояние!

— Отличная мысль! — рассмеялась Мона. — Вы станете председателем компании, я — управляющей…

— А я что буду делать? — поинтересовался Майкл.

Мона смерила его дерзким взглядом.

— Станешь спонсором, конечно, — ответила она. — На что ты еще годишься?

И по гневному блеску в глазах Майкла с удовольствием отметила, что стрела ее попала в цель.

Ей нравилось его дразнить, а деньги, как она знала, были для него больной темой. Майкл терпеть не мог разговоров о своем богатстве; ему неприятно было думать, что окружающие, особенно друзья, быть может, тянутся к нему только из-за его щедрости.

Тем временем миссис Вейл раздвинула столик для бриджа.

— Дети, хватит болтать ерунду! — приказала она. — Мы, старички, собираемся сыграть партию в бридж. Мона, нечего вам с Майклом тут пререкаться и отвлекать нас от игры. Почему бы вам не сходить в Длинную галерею и не пожарить себе каштанов? Диксон принес сегодня целую корзину.

— Отличная мысль, мамочка, — смиренно ответила Мона.

Однако, выйдя из комнаты вместе с Майклом, она расхохоталась.

— Мамочка просто прелесть, правда? — спросила она. — Ты когда-нибудь еще слышал настолько прозрачный намек? По-моему, именно это называется «пусть молодые люди получше узнают друг друга». Что ж, Майкл, следующий ход за тобой.

— И что, по-твоему, я должен делать? — мрачно поинтересовался он.

— Я тебе все объясню, — ответила Мона.

Они вышли в Длинную галерею: здесь уже ярко горел огонь и стояла приготовленная корзина каштанов.

— Жду инструкций.

— Ты садись в кресло, — приказала Мона, — а я грациозно опущусь на ковер у твоих ног. Для создания легкой непринужденной атмосферы. Дальше я буду жарить каштаны, а ты задавай мне разные вопросы. Например: «Что ты думаешь о жизни?» И таким путем рано или поздно дойдем до секса.

С этими словами Мона действительно опустилась на ковер. В своей пышной юбке она была похожа на озеро золотистого света.

Но Майкл молчал. Подождав немного, Мона бросила на него взгляд из-под ресниц.

— Не хочешь ли начать? — поинтересовалась она.

— Начинай лучше ты, — ответил Майкл. — Говорят, исповедь облегчает душу.

— Исповедь?! — воскликнула Мона. — Если я и решу кому-то исповедаться, то уж точно не тебе, Майкл Меррил! Уж слишком ты несгибаем и непримирим, совершенно не способен понять и простить чужую слабость. Сам-то ты со слабостью незнаком — всегда идешь напролом прямо к цели!

— Это не значит, что я не смогу тебя понять. Попробуй.

• Предыдущая
• 16/55
• Следующая