Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Липовецкий Владимир - Страница 96

• Предыдущая
• 96/177
• Следующая

Первую крылатую вестницу ребята увидели на верхушке мачты. Она вертелась как флюгер, с любопытством разглядывая суетливых пассажиров.

На следующий день показалась еще одна птица. Эта была куда крупнее прежней. Но местом для своего отдыха она выбрала не мачту, а спину черепахи, которая всплыла из глубины, чтобы подышать и осмотреться.

— Есть еще один признак близости земли, — сказал Френкель. — Это запахи, которые приносит береговой ветер.

Федя обрадовался. Теперь он не сомневался — первым увидит Калифорнию его Кузовок.

Расчеты оказались верными. Первого августа в час ночи «Йоми Мару» вошел в бухту Сан-Франциско. А ранним утром сквозь рассеивающийся туман колонисты увидели огни города. Мало кто из них лег спать в эту ночь.

Вместе с лоцманом на борт поднялся агент пароходной компании мистер Морроу. Он сообщил, что уже сегодня колония высадится на берег, а пароходу еще некоторое время придется постоять на якоре.

Морроу вручил Аллену пачку свежих газет. Давно уже Райли не держал их в руках. Половину первой полосы «Сан-Франциско кроникл» посвятила прибытию юных петроградцев. Газета сообщала о предстоящей церемонии встречи, устройстве жилья, а также о развлечениях, которые ждут детей…

От капитана Райли Аллен получил уточненные данные о расстоянии между русским и американским берегом, между Владивостоком и Сан-Франциско. Оно оказалось меньше, чем предполагалось, — «всего» 4495 миль.

— Так много лет спустя я описывала этот город сказочной, золотой Америки в одном из своих стихотворений. Калифорния… Субтропическое, сверкающее небо… Неугасающее, всегда летнее солнце… Край, где, казалось, не может не быть счастливой жизни.

С этих слов началась моя беседа с Ириной Венерт.

Есть поэты с мировым именем. Есть поэты национальные. Есть и такие, чье имя известно в отдельном городе или округе. Ирина Венерт была поэтессой Петроградской колонии. Но от этого не менее почитаемой среди друзей. Никто не умел выразить их чувства так, как она. Ее стихотворения переписывали в тетрадки, учили наизусть, посылали в редких письмах домой.

Новизна впечатлений наполняет юное сердце надеждой. А она так нужна была детям, оторванным от дома. Чего не умел сказать, чем не умел поддержать воспитатель, то удавалось Ирине, ее стихам.

Невысокая худощавая женщина отделилась от группы колонистов, опираясь на палочку. Вязаный берет не мог прикрыть густых волос, обрамлявших ее доброе лицо с грустным взглядом.

Я не сразу понял, что эта женщина направляется ко мне, и не сделал нескольких шагов навстречу, о чем сразу пожалел.

— Я Венерт, — сказала она. — Ирина Анатольевна. Вы получили мое письмо?

Ее глаза смотрели пытливо и по-прежнему грустно.

— Получил. Такое короткое…

— Для заочного знакомства, думаю, достаточно. Кроме того, я боялась: вдруг не дойдет.

— С чего бы это?

— Вы живете так далеко… На противоположном конце России.

— Из Хабаровска к вам, в Ленинград, я летел всего восемь часов.

— Конечно, умом я понимаю. Но в свое время мы добирались из Петрограда во Владивосток так долго. И это осталось в сознании. В такие минуты совсем забываешь о самолетах и скорых поездах. Наши письма шли домой совсем в противоположном направлении, вокруг света — через Америку и Европу.

— Вместо ответного письма я прибыл сам.

— Это хорошо. Хочется так много рассказать. Но боюсь, мне придется лечь в больницу.

Пока мы говорили, Ирина Анатольевна собрала своей палочкой несколько больших багряных листьев — они упали с дерева, под которым мы стояли.

Перехватив мой взгляд, она покраснела:

— Впадаю в детство.

— Возвращаетесь в детство…

— Да, вы правы. И возвращаюсь все чаще. Не присесть ли нам на скамейку? Я вас на время отниму у своих друзей.

Только что мы вышли из особняка, когда-то принадлежавшего балерине Кшесинской, возлюбленной последнего российского императора. Теперь здесь музей. Бывшие колонисты собрались по одному печальному поводу, о котором я еще расскажу. И теперь расходились по домам.

Мы нашли свободную скамейку. Тут-то я и услышал стихотворение о Сан-Франциско. Ирина Анатольевна прочла мне его без всякого предупреждения.

— Все мне прочили будущее поэтессы. Но проза бытия оказалась сильнее. Она меня не отпускала. Не дала воспарить. Извините за мудреное слово.

Венерт помолчала и покачала головой:

— Я прожила трудную жизнь. И ничего не добилась. Среди колонистов есть ученые, музыканты, крупные инженеры… А я вас ничем не могу удивить.

— Вы называете внешнюю сторону жизни.

— Да, конечно. Есть оболочка, а под ней содержимое. Здесь я несколько богаче. Но будь у меня визитная карточка, то на ней, ниже моей фамилии, стояло бы простое слово — машинистка.

— Ирина Анатольевна, я знаю в Хабаровске женщину, к пишущей машинке которой стоит очередь журналистов и писателей. Каждый хочет, чтобы только она напечатала его рукопись. Эта женщина не только поставит в нужном месте запятую или тире, но и выправит рукопись. Одно предложение уберет, а нужную строку добавит.

— Это мне знакомо. Я тоже строгий корректор и редактор. Ладно, хватит об этом. Когда вы уезжаете из Ленинграда?

— В конце недели.

— Вот и хорошо. Может быть, посмотрите мои последние сочинения? Хочется, чтобы после меня что-то осталось. Не издать ли мне в конце жизни поэтический сборник?

— Это надо непременно сделать. Я постараюсь вам помочь. А пока прочтите мне до конца стихотворение о Сан-Франциско.

— Сами потом дочитаете. Лучше я вам расскажу об этом городе. Мы там были всего три дня. Но каких три дня!

Лицо Венерт изменило свое выражение. Наверно, таким оно бывает, когда бабушка рассказывает внукам сказку.

— Необыкновенное это впечатление, когда впервые в жизни подымаешься на судно. Но и не менее яркое ощущение, когда после долгого путешествия, сходишь на берег. Только что были океан и палуба, к качанию которой мы успели привыкнуть. А теперь снова земля, уже забытая. Я читала в книгах, что моряки ходят вразвалку. Но забавно было видеть это, наблюдая за подругами!

На причал подали много-много машин. В Сан-Франциско мы въезжали ранним утром. Этот чудесный город (нам сообщили, что он расположился на семи холмах) лежал перед нами, утопая в зелени. Красивые белые здания казались дворцами.

Гладкое шоссе было еще пустынным. По сторонам дороги мелькали небольшие коттеджи. Нам сказали, что мы направляемся к военным казармам, где нас и поселят.

Вдруг нашу дорогу перегородила мальчишечья орава. Каким-то непостижимым образом они узнали о нас. Наверно, из газет. «Йоми Мару» пришел ночью, а сейчас утро. Неужели эти американские дети, как и мы, провели бессонную ночь?

Славные мальчишки! Они везде одинаковы. В любом уголке земли. Наша колонна остановилась. Языки были разные. Но мы отлично понимали друг друга. Американские дети держали в руках апельсины и другие подарки. Мне досталась жевательная резинка со вкусом мяты.

Нашим провожатым стоило большого труда продолжить дорогу. В пути мы увидели много интересного. Например, как моют улицы. Несколько человек окружили какую-то незнакомую машину. Она качала воду. Другие люди держали в руках шланги и палки со щетками. И этими щетками мыли асфальт, как дома моют пол. И так не только в центре, но и везде. Чистота необыкновенная. Большая разница с тем, что мы видели во Владивостоке. Там царили война и анархия. А здесь — мир и порядок.

По сторонам дороги росли ярко-зеленые кусты. Почти в человеческий рост. Они были усыпаны шапками пышных цветов — красными, розовыми, палевыми, белыми… Мама научила меня любить и понимать цветы. Я присмотрелась к кустам. Невероятно, но это была наша старая-старая знакомая — домашняя герань. В благодатном климате она росла почти без всякого ухода, огромная и красивая. Я обратила также внимание на то, что фасады домов закрыты завесой плюща.

• Предыдущая
• 96/177
• Следующая