Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Липовецкий Владимир - Страница 45

• Предыдущая
• 45/177
• Следующая

Запольский пригубил кофе и посмотрел мне в лицо, ища согласия.

— Да, я уверен, — повторил он, — строй души закладывается в детстве и юности. Тогда не выпадешь из ансамбля. Мне вот повезло. Не только с дедушкой Платоном, первым моим учителем. Но и потом повезло, когда я отправился в долгое путешествие. Конечно, детская колония обернулась испытаниями — разлука, тоска, слишком раннее взросление… Но колония открыла перед нами и новые горизонты. И очень скоро я понял, что бесконечность — это не только звездное небо, в которое мы так любили всматриваться с Леней Дейбнером, пользуясь его биноклем. Бесконечна, загадочна и земля, по которой перемещалась наша группа. Сначала Урал. Потом мы оказались в Тюмени. А это уже Сибирь.

Помню, я отмечал в календаре каждый прошедший день. Неудержимо тянуло домой. Завяжи мне глаза, поверни несколько раз вокруг оси — все равно я обратился бы лицом к Петрограду. Мы, как птицы, чувствовали направление к родному гнездовью.

Но во мне жил и другой человек. Говорят, все открытия в мореплавании и науке сделаны благодаря человеческому любопытству. Наверно, оно заставляло меня время от времени поворачиваться и в противоположную сторону — на восток. Там, за горизонтом, находится Байкал — самое глубокое в мире озеро. А если поедешь еще дальше, то перед тобой откроется Великий океан.

Мог ли я думать, что вскоре так оно и случится.

…Но долгое время наша тюменская жизнь не обещала никаких перемен. Грегори Уэлч и Чарльз Коллис на наши вопросы отвечали уклончиво:

— Мы ведь с вами мужчины. Терпение и еще раз терпение. Будем надеяться на хорошие новости из Омска.

Два этих волонтера Красного Креста привлекали внимание своей одеждой. Френчи цвета хаки… Грубые башмаки и обмотки… Широкополые зеленые шляпы… Однако, несмотря на полувоенную форму, сразу было понятно, что перед вами люди штатские.

Уэлч и Коллис были неугомонны. С утра до вечера они занимались нашим бытом. Кажется, все проблемы остались позади, кроме одной. В белье завелись вши. И мы с этим смирились, как с неизбежным злом. Но только не наши опекуны.

— Скажите, как русские удаляют вшей?

— А так. Хозяйка топит печь. После этого выгребаются угли. Белье кладут в глиняную посуду. Плотно закрывают крышку. Горшки ставят в самое жаркое место. И насекомые погибают.

Американцы договорились с несколькими хозяйками, чтобы те растопили печи. Воспитателям велели собрать белье и обработать его. Но некоторые из них отказались: «Не для того мы получали высшее образование». Тогда Коллис и Уэлч пошли в эти группы, засучили рукава. И сами обработали завшивленное белье.

— Вы понимаете, какую они заслужили у нас любовь?! — Виталий Васильевич поднялся и несколько раз прошелся по комнате. На его лице были видны следы глубокого волнения. Он закурил и продолжил свой рассказ:

— Люди Красного Креста напоминают мне наших народовольцев. Такие же самоотверженные и бескорыстные. И необычайно обязательные. Они видели перед собой не толпу детей, а глаза и душу каждого ребенка.

От плохой пищи, от постоянного недоедания мое тело покрылось язвами и нарывами, которые не заживали. Грегори Уэлч заметил, как я страдаю. Он взял меня за руку и повел в лазарет. До сих пор, через много лет, помню облегчение и радость от прикосновения к моим двадцати двум ранам лопаточки с цинковой мазью и чистых бинтов.

Да благословит Господь имена и память этих людей!

Мы молча выпили по чашке кофе, а затем Запольский продолжил свой рассказ:

— В центре Тюмени стояла церковь. Кажется, построенная во времена Бориса Годунова. В воскресенье нас отпустили на прогулку. Погода стояла жаркая. И мы с Леней Дейбнером устроились в тени церкви, с интересом наблюдая за происходящим вокруг.

Здесь собралось много людей, в том числе и женщины, будто сошедшие с малявинских полотен. Все в цветистой одежде. Огромные яркие шали спускались с плеч ниже пояса. Очень красиво. Настоящий праздник красок.

Крестьянки громко смеялись. Но с приближением к церковной двери смех угасал, и в церковь они входили с другими лицами, покорными и благостными.

Неожиданно мы увидели картину, показавшуюся нам нереальной. Из-за угла улицы вышла колонна солдат. Они шли строем. Одеты в форму царской армии. Кокарды. Скатки через плечо. И песня «Соловей-пташечка». В Петрограде уже давно такого не было. Мы отвыкли. И смотрели во все глаза.

Сначала подумали — это парад, чтобы сделать соборный праздник еще торжественней. Но нет. Солдаты были при оружии. И мы с Леней решили, что перед нами воинская часть. И что она делает переход от казармы к боевому расположению.

Наверно, многие в эту минуту, смотря на марширующую колонну, любовались ее стройным шагом и бравым видом солдат. А у нас появилось чувство тревоги. И совсем не случайно. Вскоре стало известно, что армия генерала Пепеляева отступает под напором красных и что Тюмень в ближайшие дни будет им сдана.

Но случилось так, что белая армия отступила, а красные все еще были на подходе, где-то на севере. А что может быть хуже безвластия!

Абсолютной пустоты, как известно, не бывает. Преступники, бежавшие из тюрем… Дезертиры с той и другой стороны… Беженцы, гонимые страхом и голодом… Авантюристы, которых всегда было достаточно за Уральским хребтом… И наконец; потерявшие человеческий облик люди, бродившие, как медведи-шатуны, по сибирским лесам…

Встреча с ними грозила бедой.

Было, было от кого оберегать немногочисленным американцам сотни и сотни детей, среди которых находились не только подростки, но и парни, чьих щек уже коснулась бритва, а также и вполне зрелые девицы. Одних из нас могли поставить под ружье. Другим грозило насилие.

Вскоре мы увидели, что происходит, когда власть покидает город.

Невдалеке от дома, где мы жили, находились купеческие склады. Владельцы их, не без основания опасаясь прихода красных, бежали. И склады стали громить.

Кто-то сорвал увесистые замки. Одна за другой подъезжали телеги. Бабы тащили рулоны ситца и бязи, круги сыра и ведра с вареньем. Мужики выкатывали бочки с медом, грузили на телеги листы кровельного железа… И делали это с удалью, без всякого чувства неловкости за грабеж чужого добра.

Наблюдая за происходящим, я неожиданно подумал, что слышу смех и узнаю лица тех самых женщин в ярких шалях, что встретились нам недавно возле церкви. Но разбой и набожность — разве их можно совместить? В голове шестнадцатилетнего мальчишки это не укладывалось. Нет, наверное, я обознался…

А воспитатели наши меж тем находились в смятении. Они разделились на две части. Первые говорили: «Война перемещается на восток. Надо остаться в Тюмени и выждать. Немного терпения — и мы окажемся в тылу у красных. Это откроет нам путь в Петроград». Другие возражали: «Да, мы окажемся за линией фронта. Но в одиночестве и без поддержки Красного Креста… Нет, уж лучше разделить судьбу всей колонии. Вместе — оно надежнее». Доводы этой, второй партии были убедительнее…

И снова, в который раз, мы начали собираться в дорогу. Но теперь нас ожидали не вагоны, а палуба речного судна.

Судно оказалось очень маленьким, даже на наш детский взгляд. Не пароход, а пароходик. Название «Святой ключ» никак не вязалось с его помятыми, давно не крашенными бортами, ветхой надстройкой и запущенной, кое-как прибранной палубой…

Нам предстояло путешествовать на обыкновенном буксире, таскавшем по сибирским рекам всяческие грузы, чаще всего соль. Но другого выбора колонистам никто не предоставил.

Когда мы поднимались по шаткому трапу на борт «Святого ключа», нас провожали уже недалекие раскаты артиллерийской канонады. Вещи наши погрузили на прицепную баржу.

Капитан торопил с посадкой. Кто знает, вдруг шальной снаряд долетит до пристани.

…В Сибири целая россыпь больших и малых рек, сплетающихся в замысловатую сеть. Сначала мы плыли по Туре. Она впадает в Тобол. Тобол соединяется с Енисеем. А Енисей — с Обью, которая течет широко и неудержимо к Ледовитому океану.

• Предыдущая
• 45/177
• Следующая