Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине - Липатов Виль Владимирович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая

– Я сейчас, я сейчас, Иван! – бормотала сквозь слезы Настя. – Я сейчас кончу, вот-вот кончу, накрашусь и… Ой, сейчас, Иван!

Шатнувшись, Настя ушла в спальню, пробыла там долго, минут двадцать, а когда вернулась, Иван только губу прикусил – стала рыжей, коротковолосой, похожей на всех артисток сразу: надела парик и густо накрасилась да намазалась.

– Выход номер первый! – сказала Настя. – Роковая рыжая женщина ждет жгучего брюнета…

Она села, положила ногу на ногу, закурила длинную сигарету, пустила дым в потолок.

– Еще минутку помолчи, Иван! – попросила Настя. – Ты хочешь купить сто конвертов и пронумеровать их, чтобы я тебе в армию писала. Пустая затея!

Настя в эту минуту была точно такой, какой возвращалась с другого берега Оби в красном голом купальном костюме.

– Не буду я на твои письма отвечать, Иван!… Помолчи, я же просила… В армию я тебе напишу письмо только одно. Потерпи… Беда случилась, очередная беда! Я тебя, Иван, люблю. Какой уж там полярник! Не любила я его, а вот тебя люблю! И ничего мне теперь не страшно, не обидно – ведь на любовь не обижаются.

– Настя!

– Я тебя сегодня вообще прошу молчать, Иван! – властно прикрикнула жена. – Ты сегодня наговорился всласть.

Такого не бывало с Иваном, чтобы спать хотел так, что не было сил подняться, раздеться и улечься в кровать, – слабый, никлый, выжатый. Спать, спать, спать! Думать не надо, слушать не требуется, видеть ничего нельзя, кроме снов.

– Я спать пойду, Настя. Мне, чувствую, выспаться надо. Что-то сильно я устал. – Он сквозь зевоту улыбнулся. – Мой дядя Евграфий, который последний пьянчужка был, всегда мамке говорил: «Эх, сеструха, от водки проспаться можно, проспавшись, сеструха, опохмелиться можно, а вот от жизни-жизнюхи не опохмелишься, а проспаться можешь только возля трех берез!» Это у нас раньше на кладбище только три березы росли…

Дней за пятнадцать до ухода Ивана Мурзина в армию деревню Старо-Короткино опять потрясли волнения, да посильнее тех, что вызвал уход Любки Ненашевой от преподавателя русского языка и литературы. Участником этой истории оказался человек, которому не только нельзя было с Любкой Ненашевой по одному тротуару рядом ходить, а полагалось таким, как Любка, правильно разъяснять вопросы брака, семьи и любви.

Короче говоря, колхозный парторг Филаретов А. А. два вечера подряд разгуливал с Любкой по деревянному тротуару, о чем-то горячо беседовал с ней, и поначалу в деревне думали, то он среди Любки ведет разъяснительную работу, склоняя ее пойти трудиться на молочнотоварную ферму. Однако дня через три после этого на кинофильме «С легким паром» парторг Филаретов А. А. сидел не рядом с Любкой, а позади, то есть мог наклоняться к ней и беседовать о чем угодно, причем Любка, закидывая голову назад, тихонечко смеялась, точно ее щекотали, а человек пять слышали, как Любка прямо сказала: «Ой, как интересно!»

На следующий день случилось целое происшествие: парторга и Любку приметили на самой укромной скамейке в деревне – переулок, тупик и забор, образующий у скамейки острый угол, так что заметить сидящих можно только вблизи. Этим и занялась Авдотья Мурзина, какая-то тетка Ванюшки, и, накрыв с поличным голубчиков, пошла прямой дорогой к жене Филаретова А. А., учительнице математики Ларисе Федоровне. Жена парторга, занятая трехлетним сыном, тоже Филаретовым А. А., то есть Сашкой, Авдотью Мурзину встретила не по-людски.

– Подите прочь! – сказала она грубо. – Сашенька, не слушай тетю. Папа на собрании… Извольте покинуть мой дом, гражданка Мурзина.

Неизвестно, бегала ли в этот вечер учительница Лариса Федоровна смотреть на укромную скамейку, но обиженная Авдотья Мурзина, вместо того чтобы рассказать про скамейку одной соседке, пол-улицы обегала, и вся деревня наутро говорила, что Филаретова А. А. из партийных секретарей выводят, потому что он семью бросает и женится на Любке Ненашевой, как только она разведется с Маратом Ганиевичем. Конечно, вся деревня встала на дыбы, и жене парторга Ларисе Федоровне ничего другого не оставалось, как начать слежку за мужем в большой тайне. Она добилась успеха, так как только один Филаретов А. А. из всей деревни не знал, какие ведутся насчет него разговоры, и, конечно, привел Любку еще раз посидеть на укромной скамейке. Любка, наоборот, все знала, отец пообещал выпороть ее солдатским ремнем, и не очень удивилась, когда раздался голос учительницы Ларисы Федоровны:

– Боже, а я не верила! Александр!

Парторга в деревне уважали и любили за доброту и справедливость, знали, что с женой Ларисой Федоровной он живет душа в душу, и поэтому весь справедливый гнев деревня обрушила на шалавую Любку, от которой нет никому покоя в Старо-Короткине: одного мужа бросила, словно картофельную шелуху, Ванюшку Мурзина тоже обманула, замуж не вышла, хоть к нему на сеновал и бегала, а теперь добралась до партийной власти, которая тоже – живой человек. У сельповского магазина все та же Авдотья Мурзина, обиженная женой парторга, так рассуждала:

– А ведь на Любку, эту хворобу, закону, кроме тунеядства, нету. Так, бабоньки? Теперь такой оборот. Скажем, милиция Любку за тунеядство привлекает, так куда ее выселить можно, если Старо-Короткино и есть край света! Нет, бабы, вы как хотите, а я управы на заразу не знаю! Вот ты попробуй эту Любку обидь, так и Ванька Мурзин и Филаретов А. А. тебе голову открутят… Братья у нее к тому же боевые – хулиганье попросту.

Целых две недели, пятнадцать длинных дней, ни Любки на улицах, ни Филаретова А. А. видно не было. Он подъезжал на «газике» к колхозной конторе, забирался в свой большой кабинет и до тех пор работал, пока потемну опять не подлетал к крыльцу «газик». Это парторг Филаретов А. А. и председатель Яков Михайлович подрабатывали очень важный перспективный план всеобщего развития.

В армию из колхоза провожали четверых, двое из них – трактористы; за несколько дней до прихода знаменитого парохода «Пролетарий» колхозное правление во Дворце культуры устроило молодежный вечер-провожание. Говорили речи, пели песни про Советскую Армию, танцевали «Казачок» под песню о Катюше, которая «выходила на берег крутой». Председатель колхоза скромно рассказал, как его под Злынкой ранило миной, председатель ревизионной комиссии советовал в армии беречь ноги, правильно навертывать портянку, а парторг Филаретов А. А. целый вечер просидел грустный в уголке, так как родился через год после войны и при своем большом образовании армейскую службу знал мало.

На пароход «Пролетарий» Ванюшку провожала мать, Настя, дядя Демьян и еще человек двадцать Мурзиных – все родня. Понятно, что пришли с гостинцами, многие, конечно, имели при себе бутылку, но с шести утра по деревне сторожко похаживал бравый лейтенант из военкомата – сопровождающий призывников до города Ромска. В семь часов при всем колхозном руководстве лейтенант сказал железно: «Рекрутчины не будет! Если хоть один из четверых напьется – всемирный скандал!» Из призывников и без лейтенанта никто с утра не выпил, все были тверезые, но деревенский, то есть провожающий, народ, конечно, хватил спиртного. Три гармошки играли на берегу. Молодые женщины, помахивая белыми платочками, плясали.

День выдался как нарочно теплый, безветренный; над пустынной Обью кружились шумные по-утреннему бакланы, с высокого берега открывалась река во всей широте и весенней полноводности, и противоположного берега у реки в это время года не было – так она разлилась, что по Оби сейчас можно было из Старо-Короткина проплыть, скажем, в Тискино, которое в обычное время отделяла от реки суша в двадцать три километра шириной.

Мать, сердито расталкивая подвыпившую родню, жалась к Ванюшке; родни было так много, что ответить на вопрос, кем ему кто доводится, Иван не мог. Двоюродные тетки, внучатые бабки, материны свойственники – одним словом, Мурзины, которых до войны в деревне было две трети населения. Теперь оставалось меньше – только на войне полегло двадцать шесть Мурзиных. Разговаривали мужчины о военной службе, старались наставить призывника на правильный со всех сторон путь.

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая