Стрежень - Липатов Виль Владимирович - Страница 36

• Предыдущая
• 36/41
• Следующая

Зацепить коряжину нелегко — она раскачивается. Но это не самое страшное, главное в том, что к ней опасно подплыть — внизу ветки. Если подплывешь, а карча в этот миг поднимется вверх — что тогда?! Не вонзится ли в тело острый сук?

Степка раздумывает недолго; в следующее мгновение он уже вразмашку плывет за Ульяном, который подбирается к стволу со стороны комля, где нет сучков. Волны бьют Степку, отталкивают, топят. Ульян покачивается рядом. Теперь ему нужна помощь Степки, который должен повиснуть на стволе, чтобы можно было закрепить веревку.

— Заплывай слева! — кричит Ульян и выплевывает воду.

Степка берет влево.

— Поднырни немного!

Степка подныривает, затем бросается на карчу, хватается за два торчащих сучка. Ульян накидывает петлю, крепко привязывает веревку. Карча так велика, что от тяжести их тел только немного уходит в воду.

Дальнейшее происходит быстро и суматошно, они подплывают к лодке, Ульян первым выбирается на борт, а когда то же самое хочет сделать Степка, оказывается, что в лодке полно воды. Степке влезать в лодку нельзя: перегруженная — утонет. Он не знает, что делать, а времени нет, совсем нет: «Чудесный» в пятидесяти метрах от них.

— Без меня! — кричит Степка и, повернувшись, крупными саженками плывет к берегу. Проплыв немного, он снова поворачивается к лодке, чтобы проверить, все ли хорошо. Ульян сильно гребет, карча медленно движется за лодкой, вернее ее движения не видно, но она должна двигаться, так как нос лодки приближается к той линии, по которой пойдет катер. А через некоторое время видно, что и карча подается к середине Оби.

Успокоившись, Степка собирается плыть дальше; для этого ему нужно повернуться лицом к волнам. Он делает это и — его топит плескунец. Тогда Степка набирает побольше воздуха и ныряет, чтобы плыть под водой, где тише и теплее, чем на поверхности… Так, то ныряя, то хватая воздух расширенным ртом, он плывет к берегу. Сначала оглядывается на лодку, а потом уж и не смотрит на нее: карча выведена из опасной зоны. Степку сносит течением.

Уставший, полузадохнувшийся, он выходит на берег далеко от выборочной машины, и только тут ему становится по-настоящему холодно — дождь сечет кожу, ветер пронизывает. Степка сует руки под мышки, сгибается и жалостливо смотрит на свои ноги, посиневшие, дрожащие.

Над Обью сумрачно, холодно, неуютно. Мокрый, замерзший, Степка уныло шагает по песку. Он кажется себе неловким, неумелым, неудачливым, несчастным. Он уже не жалеет себя, а злится на то, что у него такие синие длинные ноги, растопыренные пальцы. Вот и Наталья утром сказала, что Виктория не любит его. Да, наверное, не любит. От этого хочется зареветь на весь мир. Да и за что его любить? Чем он хорош? Разводит глупые мечтания, видит во сне космические корабли, а ведь это мальчишество, ерунда, глупые фантазии. Никакого подвига он никогда не совершит, так как на это у него не хватит ни воли, ни характера.

— Эх!.. — вздыхает Степка. — Дела как сажа бела!.. Тоскующий, одинокий, он бредет по песку, завязая в нем по щиколотку.

— Дурак ты, Степка! — сам себе говорит он. — Брось мечтать о подвигах! Работай, учись, возьми себя в руки…

Зубы Степки выбивают чечетку. Он замерз так, что еле идет. В этот миг ему не верится, что в мире бывает солнце, голубое небо; думается, что мир всегда такой холодный, тоскливый, неуютный.

— Эхма!.. — печально вздыхает Степка.

Над Обью висят низкие, войлочные тучи. Видимо, заненастило надолго.

Виктория улыбается, морщит губы. Сняв мокрую одежду, переодевается в сухое, теплое, присаживается возле печки, установленной в землянке.

«Я не струсила!» — гордо думает Виктория, причесывая влажные волосы. Они у нее длинные, красивые. «Я хорошо вела себя!» Ей вновь представляется разбушевавшаяся река, лодка, она в ней; оставшись в лодке одна, Виктория не растерялась, сумела веслами удержать лодку. На ладонях вздулись мозоли; они приятны как свидетельство, что вела она себя великолепно. Ладони можно показать матери — смотри и не обвиняй дочь в пустяках! Она, Виктория, оказывается, способна на подвиг… Ничего плохого нет в том, что сегодняшнее она называет подвигом — пусть небольшой, пусть не очень яркий, но это подвиг. После сегодняшнего она уверилась, что может сделать и большее.

Смотри, мама, как ведет себя твоя дочь! Она выросла смелой, решительной, не боящейся трудностей. Она, Виктория, смеется над теми молодыми людьми, которые боятся жизни, теряются в ней, со страхом идут на производство. Она другая! Она добьется всего, чего захочет, — будет хорошим врачом, может быть, защитит диссертацию и станет ученым. Упорства и воли у нее хватит.

Виктории было десять лёт, она училась в третьем классе, когда однажды учащиеся остались после уроков делать елочные игрушки, которых тогда мало было в магазинах. Молоденькая учительница поставила перед ними крохотного длинноносого Буратино. Он глядел на ребят бесстрастным, холодным взглядом.

«Каждый должен сделать по одному Буратино», — сказала учительница.

Виктория посмотрела на модельку, аккуратно нарезала палочки для ног и рук, лицо сделала из картона, взяла краски и нарисовала губы, брови, розовые щеки. Когда Буратино был готов, учительница похвалила: «В точности как из магазина! Молодец, Виктория!»

Буратино был действительно очень похож на купленного в магазине — глядел на свет божий бесстрастными, холодными глазами. Никто больше из ребят не мог сделать такого, хотя и у других были хорошие. Но они имели другое выражение лица: у одних игрушка была веселой, у других — лукавой, у третьих — грустной, у четвертых — дерзкой. Только у Виктории Буратино был точно как в магазине!

Именно этот случай вспоминается Виктории, когда она думает о своем сегодняшнем подвиге. Да, еще в детстве у нее были воля, настойчивость, характер!

— Решено! — звонко говорит Виктория. Она не может останавливаться на полпути: это расслабляет волю. Нет, она доведет до конца дело с газетной заметкой. После того что случилось с ней сегодня, после победы над разбушевавшейся стихией, Виктория не может промолчать. Пусть рыбаки думают о ней все, что им угодно, но она должна быть непреклонной — для самой себя. Подачек ей не нужно, жалости — тоже.

Виктории хочется петь.

— Мой жребий брошен! — поет она на мотив оперы (какой — она не помнит) и выходит из землянки. — Мой жребий брошен! — поет Виктория, шагая прямо на тетку Анисью. — Возврата нет!

— Это чего заверещала? — интересуется тетка Анисья, удивленная тем, что обычно строгая, гордая девушка ведет себя сегодня явно несолидно. — Что это с тобой, девонька? Ты, часом, не сказилась?

— Нет, нет, я не сказилась! — поет Виктория. — Ничуть! А в общем-то, не ваше дело-о-о-о! Не ваше дело-о-о-о-о!

— Шибко грамотная! Ты объясни путем! — обижается Анисья.

— Я сплетниц не л-л-л-лю-б-лю! — проходя мимо нее, поет Виктория.

— Шилохвостка! — ругается повариха, но сама понимает, что уж кто-кто, а Виктория Перелыгина не шилохвостка, нет, совсем не похожа она на тех вертлявых и пустячных барышень, которых таким словом называют в Нарыме. Она не легкомысленна, не кокетлива, не носит узких брючек, не мажется помадой и пудрой. Виктория и без того красивая — тоненькая, стройная, белолицая. Нет, Виктория не шилохвостка! А кто же? Батюшки-светы, как это она, Анисья, не может найти слово? Господи, помилуй! Это как же так, что даже обругать Викторию тетка Анисья не может? Повариха огорченно всплескивает руками, и вместе с этим всплеском находится слово. — Зануда! — обрадованно кричит тетка Анисья, но Виктория уже не слышит ее: стоит на берегу, наблюдая, как рыбаки тянут тяжелый, мокрый невод.

Над Обью серо и холодно, дождь льет, словно нанялся и старается на совесть; в тальниках журчат ручьи, корни подмыты, выпирают, под осокорями глубокие лужи; песок на берегу перемешан с водой — подави его, потечет грязная жижа. Спецовки на рыбаках сделались черными, с зюйдвесток падают крупные капли. Виталий Анисимов и Стрельников зашли глубоко в воду, Степка и Наталья тянут невод у береговой кромки, Ульян Тихий помогает им.

• Предыдущая
• 36/41
• Следующая