Сказание о директоре Прончатове - Липатов Виль Владимирович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/54
- Следующая
В следующих абзацах высказывалась мысль о том, что, выполняя решения XX съезда КПСС, надо смелее выдвигать на руководящие должности молодых специалистов. А еще ниже было сказано: «Проводя серьезную работу с руководящими кадрами районных предприятий, учреждений, строек, колхозов и совхозов, Пашевский райком КПСС, рекомендуя на должность директора Тагарской сплавной конторы Прончатова О.О., собирается и впредь вести с ним большую воспитательную работу, направленную на укрепление личной дисциплины и ликвидацию таких недостатков в характере, как самолюбование, зазнайство, поспешность в принятии некоторых решений. Пашевский райком недостатки в характере Прончатова О. О. считает недостатками роста и примет все меры для того, чтобы новый директор работал в тесном контакте с партийной и профсоюзной организациями, чтобы все важные решения принимались на основе коллегиальности».
– Лихо! – сказал Прончатов. – Сегодня отправляешь?
– Отправляю! – ответила Тамара и опять шепнула: – Отец приезжал в райком! Прошел к Сердюку и грохнул кулаком по столу: «Надо в директора Прончатова!» Чем ты купил папаню, Олежка?
Переглядываясь с Прончатовым, радуясь его приходу, Тамара Нехамова меж тем подошла к дверям кабинета, хотела уж было открыть их, как остановилась, и что-то изменилось в ее лице. Оно вдруг приобрело грустное выражение, глаза стали по-матерински тревожными; Тамара уже глядела на Прончатова исподлобья, руки деревенским движением сложила под грудью. Потом она покачала головой и бабьим грудным голосом сказала:
– Ну, иди, иди к Леониду…
Пока она говорила это, Прончатов уже успел открыть дверь в кабинет второго секретаря, занес ногу за двойной порог, и потому у него не было времени разобраться в том, что произошло с Тамарой Нехамовой. Будь бы у него свободная минута, он бы насторожился, но времени не было, так как секретарь райкома Гудкин уже поднимался навстречу. И Прончатов быстро подошел к нему, дружески хлопнув ладонью по плечу, сказал:
– Здорово, Ленька!
Узнав Прончатова, секретарь райкома недовольно поморщился, почувствовав удар по плечу, по-заячьи нервно дернул верхней губой. У Леонида Гудкина было все, что требовалось секретарю райкома: высокий лоб с залысинами, представительная фигура, твердые губы; и все это сейчас было направлено против Прончатова. Лоб нахмурился, губы скривились, фигура выражала негодование.
– Остолоп! – с ненавистью сказал Гудкин. – Мы добиваемся твоего назначения директором, Сердюк час назад схлестнулся с Цыцарем, скоро приезжает Цукасов, а ты разводишь шашни! – Он засопел. – Мы заботимся о тебе, а все Пашево и Тагар болтают о твоем романе с племянницей Полякова.
– Ленька! – тихо сказал Прончатов. – Слушай, Ленька…
Под ногами Прончатова цвел экзотическими цветами китайский ковер, бил ему в глаза солнечный зайчик от книжного шкафа, гордая прядь на лбу распрямилась, перестав быть колечком.
– Ты чего? – удивленно спросил Гудкин, стараясь заглянуть в склоненное прончатовское лицо. – Врут, что ли?
– Конечно! – совсем тихо ответил Прончатов. – Я эту племянницу только издалека два раза видел…
Он хотел еще что-то добавить, но раздумал и только огорченно махнул рукой, словно хотел сказать: «Словами не поможешь!»
Потом он мягко посмотрел на секретаря райкома.
– Какая же сволочь набрехала? – зло сказал Гудкин. – Слушай, Олег, если найти источник дезинформации… – Он тоже не договорил, а только выругался: – Ач, черт побери! Вот мне небось не припишут племянницу… никто не поверит.
Олег Олегович поднял голову, покусав нижнюю губу, стал глядеть, как по липовому саду, прихрамывая, идет старик с метлой. Звали его Касьяныч, много лет назад он бригадирствовал в колхозе прончатовского отца, потом пошел на войну, потерял руку, охромел на левую ногу. «Надо как-нибудь зайти к нему», – подумал Олег Олегович и вздохнул.
– Ты прав, Гудок! – сказал он. – Тебе племянницу не припишут. От тебя всегда ладаном пахло, а я… – Он опустил голову. – Я давно руководил бы трестом, если бы походил на старика Касьяныча.
– Не хвастайся!
– Я не хвастаюсь, Гудок! – опять грустно сказал Прончатов. – Ты же знаешь, что я привязан к Ленке, не желаю себе лучшей жены, проживу с ней, банально выражаясь, до гробовой доски.
Старик Касьяныч начал подметать асфальтовую дорожку. Единственной своей рукой он обвил черешок метлы, деревянную ногу выставил вперед, зрячий глаз искоса навел на асфальт – и пошла писать губерния! Словно постукивающий и шуршащий механизм, состоящий сплошь из шарнирных соединений, Касьяныч споро продвигался вперед, оставляя за собой вычищенный до блеска асфальт. Железно шуршала метла, методично постукивала деревяшка, бренчали неснимаемые медали на груди…
– Черт с тобой, Олег, живи как хочешь! – опять обозлился Гудкин. – Что у тебя произошло с Цыцарем?
Милая ты моя деревня, родной ты мой Пашевский район! Двух часов не прошло с той минуты, как Прончатов разговаривал по телефону с заведующим отделом обкома, а Гудкин уже знает о ссоре. Ну хоть связывай руки, зашивай рот…
– Поругался! – задумчиво сказал Прончатов. – Решил ускорить события!
– Идиот!
Гудкин выругался, но лицо у него оставалось спокойным. Мало того, секретарь райкома неторопливо положил подбородок на руки, прищурившись, стал глядеть на стол с таким видом, точно перед ним была шахматная доска, а он разыгрывал труднейшую партию. У него действительно был громадный лоб, мудрый изгиб губ. Гудкин напряженно молчал, а Прончатов терпеливо ждал. «На Леньку можно положиться!» – мирно размышлял Олег Олегович.
Минут через пять Гудкин как бы очнулся – он потряс головой, хлопнув ладонью по столу, удовлетворенно ухмыльнулся.
– Ты прав, Олег! – сказал он. – Пора объявлять Цыцарю войну!
Гудкин энергично вышел из-за стола, Прончатов тоже поднялся; они подошли к окну, раскуривая папиросы, обменялись многозначительными взглядами. Затем Прончатов сквозь зубы спросил:
– Вишняков написал жалобу на меня?
– Ого-го какую!
Они стояли друг против друга; даже со стороны было видно, как они дружны, крепко-накрепко связаны одной судьбой и одной работой, как они уверены в обоюдной дружбе. Им для общения требовалось очень мало слов, порой хватало взгляда, движения, жеста. Еще через несколько секунд они сдержанно улыбнулись друг другу, затем, не сговариваясь, вернулись к столу.
– Вишняков бьет хитро, – безмятежно сказал Гудкин. – О сплетне ни слова, зато две страницы о коллегиальности. Нужно отдать ему должное – факт с партийным собранием хорош! Кстати, почему ты не выполнил решение?
– Глупейшее решение! – тоже спокойно ответил Прончатов. – Вишняков хотел, чтобы на рейде ежесуточно дежурили молодые инженеры. А мне от них нужна мозговая работа…
– Тем не менее факт играет… – Гудкин вдруг засмеялся. – Тамара Нехамова молодец! Перепечатывая письмо Вишнякова, она сохранила все орфографические ошибки… Сердюк их заметил!
Теперь они оба глядели на старика Касьяныча, который уже подмел асфальтовую дорожку и, сидя на зеленой скамейке, одной рукой склеивал самокрутку. Прончатов и Гудкин были татарскими мальчишками, когда Касьяныч ходил по поселку с гармошкой, таскал за собой шумную стаю девчат, и не было такой, которая бы не хотела пойти с белокурым трактористом к березовой роще на берегу Кети. Женился Касьяныч на самой красивой девке, и она теперь стала старухой, видной, красивой старухой…
– В следующую субботу отчетно-выборное профсоюзное собрание, – сказал Прончатов и по тому, как насторожился Гудкин, понял, что сказанное важно для секретаря райкома.
– Кто передвинул собрание на месяц вперед? – спросил он.
– Вишняков.
– И тебя собираются выдвинуть в состав завкома?
– Да, я дал согласие.
Их внимание опять привлек старик Касьяныч. Кончив перекур, он поднялся со скамейки, волоча метлу, неторопливо пошел по асфальтовой дорожке навстречу окнам гудкинского кабинета. Он шел той самой размеренной, трудовой и расчетливой походкой, которой каждый день шествовал из Тагара в Пашево и обратно, так как, работая вахтером и садовником в райкоме, Касьяныч упрямо оставался жить в Тагаре, хотя ему несколько раз предлагали квартиру в райцентре. Отказываясь, он говорил: «Я тагарский!» – и вот каждый день, в шесть часов утра, прихрамывая, отправлялся за восемь километров в райцентр, а в седьмом часу вечера возвращался, запыленный и усталый.
- Предыдущая
- 29/54
- Следующая
