Сказание о директоре Прончатове - Липатов Виль Владимирович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/54
• Следующая

– Мне нечего добавить к сообщению Виктора Андреевича. Мне утром подавать сводку в министерство, а как? Шутка ли, когда по молевому сплаву отстаем. Как я буду говорить с министром?

Управляющий трестом сел. Опять напряглась в зале деловая тишина. Прончатов скосил глаза на Анисимова, дернул губой, убедившись, что тот все заметил и оценил, продолжал глядеть на первого секретаря, который снова бесшумно перевертывал страницы другой папки.

– Кто еще будет говорить, товарищи? – снова негромко спросил он.

И опять сразу никто не отозвался. Молчали члены бюро, молчал довольный собой заведующий промышленным отделом – все молчали. Тогда Прончатов, повозившись, опять скосил глаза на Анисимова, тот опять это заметил, но вида не подал.

– Мм! – промычал Прончатов. – Мм!

– Мм! – ответил Анисимов.

Они уже поняли, что бюро шло не так, как должно было идти обыкновенное, привычное им бюро. Все в зале было не так, но Прончатов и Анисимов не могли понять, что было необычного. Они только смутно чувствовали, что члены бюро относятся к ним почему-то не очень серьезно, что в их молчании заключается нечто тайное, подспудное. Шло ли это от манеры первого секретаря, шло ли от другого, они тоже понять не могли.

– Кто же будет говорить, товарищи?

– А что тут говорить! – сказал начальник КГБ, отрываясь от блокнотных рожиц. – Безобразники, и все! Бе-зо-браз-ники! – подумав, по слогам произнес он и, утыкаясь опять в блокнот, добавил: – Наказать! Наказать!

– Кто еще?

– Выговор без занесения в личное дело! – страдая одышкой, сказал генерал. – Работать они могут, но не хотят!

– Еще кто?

Прончатов и Анисимов незаметно от членов бюро переглянулись, снова испытующе посмотрели на первого секретаря – он по-прежнему читал дело. И по-прежнему молчал весь зал заседаний. Это было так странно, что Прончатов и Анисимов уже открыто переглянулись, откровенно удивленно посмотрели друг на друга. Все это так не походило на обычные напряженные, бурные бюро, что они почувствовали растерянность.

– Это же комедия! – пробормотал Прончатов.

– Мгу! – отозвался Анисимов.

– Значит, никто не хочет говорить? – спросил Арсентий Васильевич, снимая руки со стола. Ему никто не ответил, и первый секретарь встал. Он и за столом казался громадным, а теперь представился двухметровым. Арсентий Васильевич снял очки, потер усталые глаза пальцами. Синее пятно на виске виделось особенно четко.

– Положение действительно ясное! – неторопливо заговорил первый секретарь. – Тем не менее у меня есть несколько вопросов.

Арсентий Васильевич повернулся к полукреслам Прончатова и Анисимова, несколько секунд смотрел на них, потом привычным, резким движением надел очки.

– Олег Олегович, – спросил он, – в прошлом году на двадцать девятое апреля вы сколько недодавали по молевому сплаву?

– Шесть процентов! – ответил Прончатов.

– А вы, Николай Иванович?

– Семь процентов.

Секретарь удовлетворенно покачал головой.

– Еще вопрос, – тускло сказал он. – А в позапрошлом году сколько было недодано по обеим сплавным конторам на двадцать девятое апреля?

– Шесть процентов, – ответил Прончатов.

– Семь, – сказал Анисимов.

– Спасибо! – поблагодарил первый секретарь, повертываясь к членам бюро и чуточку повышая голос. – Вопросы помогли мне окончательно уяснить суть дела, а она, товарищи, такова… – Он вдруг сдержанно улыбнулся. – Мы были правы, товарищи, когда предполагали фальсификацию…

Первый секретарь поднял папку на уровень глаз, близоруко заглянув в бумаги, читающим голосом продолжил:

– Вот уже три года подряд товарищи Прончатов и Анисимов в конце апреля оказываются в числе тех, кто недовыполняет месячный план. Их вполне резонно вызывают на бюро обкома и делают серьезное внушение… Горячо пообещав исправиться, директора возвращаются домой, и четвертого мая оказывается, что обе конторы значительно перевыполнили план. Видимо, происходит чудо…

Арсентий Васильевич положил папку, надев очки, так посмотрел сквозь них на Прончатова и Анисимова, что они затаили дыхание. Затем он спокойно продолжил:

– Мы обсудили предварительно на бюро ваш вопрос, товарищи Прончатов и Анисимов. Учитывая то обстоятельство, что вы прекрасные работники, бюро обкома считает возможным отнестись к вашей игре с месячными сводками снисходительно. – Он повернулся к своему помощнику и, помахивая указательным пальцем, мерно продиктовал: – В протокол надо записать так: «За порочную практику задерживания производственных сводок отстранить от должности директоров Тагарской и Зареченской сплавных контор товарищей Прончатова и Анисимова в том случае, если в апреле будущего года план окажется невыполненным». Записали? Отлично!

Первый секретарь неожиданно для всех сел на место и снял очки; несколько мгновений помолчав, он задумчиво сказал:

– Таким образом, план апреля будущего года уже можно считать перевыполненным, товарищи! – Он еще раз улыбнулся. – А теперь прошу голосовать. Кто «за»?

Арсентий Васильевич снова встал; теперь было видно, что он не только высок ростом, но и то, что у него холодные, властные глаза, квадратный подбородок и контуры губ тверды, хотя в уголках, их скрывается еле приметная усмешка.

– Единогласно! – подвел итоги первый секретарь. – Вы свободны, товарищи Прончатов и Анисимов.

Они осторожно поднялись со своих мест, повертываясь, чтобы идти к выходу, заметили, что все переменилось на бюро обкома: начальник КГБ уже ничего не рисовал в блокноте, секретарь обкома по промышленности глядел на директоров отстраняющими глазами, генерал непреклонно блестел опогоненными плечами. Сидели перед директорами люди, которые никоим образом не могли ответить на шутку, и Олег Олегович Прончатов на лету зажевал движение губ, которые собирались неловко улыбнуться.

Если милиционер с лицом главы большого семейства только проверял партийные билеты знакомых людей перед входом в обком, то на обратном пути он эти же билеты тщательно исследовал – ведь бывали уже случаи, когда в обком входили с партийными билетами, а выходили без оных и добродушному милиционеру приходилось звонить заведующему общим отделом, чтобы выпустить из здания человека, у которого нет больше партийного билета.

У Прончатова и Анисимова партийные билеты оказались на месте.

– Пока! – дружески улыбнулся им милиционер.

– Пока, пока, – ответили директора.

Они остановились на том же самом месте, где стояли раньше, и пристально поглядели друг на друга. Анисимов был красен и потен, Прончатов обычен. Усмехнувшись, они огляделись. Прошло минут тридцать, как они вошли в обком, но город за это короткое время переменился.

Обкомовскую неширокую улицу перепоясал надутый ветром кумачовый лозунг, на углу болталась гроздь разноцветных воздушных шаров; подметальная машина с ревом чистила асфальт. Город издавал такой шум, какой издает всякий город перед праздником, – ревели всполохами клаксоны машин, весело перекликалась толпа, галдели пионеры, идущие строем, гремел военный оркестр, репетируя парад. Город готовился произносить торжественные слова, пить, есть, петь, любить, плакать, радоваться, драться, наряжаться, смеяться и скучать…

– Умен, а? – спросил Анисимов, прищуривая один глаз. – Умен, собака!

– Умен! – ответил Прончатов.

– Последний разочек, – весело сказал Анисимов.

Алое полотнище бурлило на ветру. «Да здравствует 1-е Мая – день международной солидарности трудящихся!» – было написано на нем, и Прончатов вдруг почувствовал детскую радость. Бесшабашным движением руки он сбил на затылок шляпу, распахнул плащ, повернувшись к Анисимову, открыл в улыбке белые, как у негра, зубы.

– Последний нонешний денечек… – баритоном пропел он. – Пошумим так, что небу станет жарко!

– У Риты? – хлопотливо спросил Анисимов.

– Конечно! – проревел Прончатов. – Ее дурень опять в командировке. В научной! Двинули, Николаша!

Они пошли вдоль здания обкома, к центральной, самой шумной и веселой улице сибирского города. Всего двести метров теперь отделяло Прончатова и Анисимова от нее. Там, на конце двухсот метров, на центральной улице, ждали их распахнутые двери ресторанов, блестящие ради праздника такси, неоновые огни аэродрома, где зимой и летом водятся ананасы и черная икра; ждали их три городских джаза и филармония, тайны кулис областного театра, загадочная улыбка Риты – академиковой жены, который опять был в командировке. В научной!

• Предыдущая
• 27/54
• Следующая