Гассенди - Быховский Бернард Эммануилович - Страница 22

Историко-философское значение «Физики» Гассенди состоит в том, что подобно тому, как «Логика» перерастает у него в гносеологию, «Физика» перерастает у него в онтологию: первая дает решение одной из сторон основного вопроса философии, вторая — другой его стороне; первая — в плоскости соотношения бытия и познания, вторая — бытия и сознания, материи и духа.

Упрек Рошо в том, что, «пожалуй, его (Гассенди. — Б. Б.) единственная вина в том, что он не понял необходимости новой метафизики, оживляющей физику» (61, стр. 201), совершенно несостоятелен и вызывает недоумение, что его делает знаток философии Гассенди. Прав А. Койрэ, придерживающийся прямо противоположного мнения: «Он (Гассенди. — Б. Б.) привнес для новой науки эффективную онтологию… в которой она нуждалась… Никто другой… не способствовал подобно ему сокрушению классической онтологии, основанной на понятиях субстанции и атрибута, потенциальности и актуальности» (43, стр. 61, 68). Такого же взгляда с полным основанием придерживается и Блош: «Атомизм — это не только физика, он предполагает онтологию, которая превращает субстанцию не в принцип перманентности или постоянства, а в принцип движения и действия» (28, стр. 178).

Решение коренного вопроса онтологии, как и коренного вопроса гносеологии, данное Гассенди, является в основе своей материалистическим: самодвижущиеся, материальные атомы являются самодостаточной причиной для уяснения всего многообразия реальной действительности как предмета философии природы, включая психофизическую проблему. На критический вопрос: «Как может чувствующая и способная чувствовать вещь быть порождена нечувствующей вещью?» (4, т. II, стр. 343) — он дает недвусмысленно материалистический ответ, соответствующий материалистической онтологии, локализуя эту способность «в мозгу, а не в другой части тела» (4, т. II, стр. 444).

Иной вопрос, являются ли его онтология и его гносеология последовательно материалистическими. Этот вопрос будет предметом нашего специального рассмотрения в дальнейшем.

Расставаясь с неоэпикурейской натурфилософией, хотелось бы обратить внимание па два непосредственных се отголоска — на две совершенно разные книги, написанные под прямым ее влиянием двумя совершенно различными почитателями и приверженцами Гассенди.

Первая из них вышла в Лондоне, за год до смерти Гассенди, т. е. до опубликования «Свода философии». Она написана Чарлтоном (1620–1707), ее полное заглавие: «Эпикуро-гассендо-чарлтонианская физиология, или Фабрика естественной науки, возведенной на гипотезе атомов, основанной Эпикуром, исправленной Пьером Гассенди и развитой Уолтером Чарлтоном, доктором медицины и врачом Карла, покойного монарха Великобритании». На 475 объемистых страницах своего труда Чарлтон дает пространное систематическое изложение неоэпикурейской натурфилософии, основанное на работах Гассенди, с которыми его познакомил Гоббс.

Как и для его провансальского вдохновителя, «первая нить» философии Чарлтона — самодвижение атомов. «Если, — пишет он, — возникновение, увеличение и уменьшение есть не что иное, как результат движения… то физиолог (этот термин употребляется им, как и Гассенди, в том же обширном смысле, что и „физик“. — Б. Б.), бесспорно, обязан сосредоточить свое внимание на движении, его причинах, видах и всеобщих законах, как первом звене в цепи всех своих естественнонаучных теорем» (33, стр. 435).

Следуя Гассенди, Чарлтон высказывается против софизмов элеатов, отрицающих движение, утверждая не только непреложную реальность движения, но и то, что в природе нет ничего предшествующего ему как источнику всего, что в ней происходит.

Против перипатетического учения о форме и материи он выдвигает три основных принципа: 1) первичность атома как самодвижущегося начала; 2) понимание движения как перемещения (locomotion); 3) противопоставление такого понимания движущей силы аристотелевскому переходу возможности в действительность в результате внедрения формы в материю.

Весьма показательно, что резкой критике подвергли воззрения английского гассендиста кембриджские неоплатоники. Их лидер Генри Мор выступил в 1659 году против Чарлтона с памфлетом «Противоядие от атеизма», которому Чарлтон противопоставил свое учение как «противоядие против нашего невежества». В том же духе, что и Мор, ополчался против Чарлтона и неоплатоник Джон Смит, охарактеризовав его эпикуреизм как «замаскированный атеизм» (цит. по: 50, стр. 185). Эта конфронтация «линии Платона» — «линии Демокрита» в английской философии середины XVII века очень поучительна.

Автором второй книги, проливающей свет на характер воздействия Гассенди на умы его приверженцев, был один из его личных учеников и обожателей Савиньян Сирано де Бержерак (1619–1655). В отличие от «Физиологии» Чарлтона книга эта — не научный трактат, а художественное произведение в жанре научной фантастики. Написанная в 1649 году, она вышла в свет через два года после смерти ее автора. Ее первоначальное название: «Иной мир». Опубликована она была под заглавием: «Государства и империи Луны».

Любознательного путешественника Доминго занесло в Новую Францию (Канаду). Из беседы с просвещенным правителем этой страны он узнал, что тот разделяет убеждение Коперника и Галилея, что Солнце — это центр мира и вокруг него вращается Земля. «Кстати, — добавил вице-король, — я читал об этом предмете несколько книг Гассенди». От своего собеседника он узнал также о том, что и на Луне есть жизнь. Совершив полет на Луну, Доминго обнаружил, что именно там расположен райский сад — Эдем, обитатели которого — четвероногие разумные существа.

Вот что поведал ему на Луне поселившийся там демон Сократа. Он объездил всю Землю, но нигде не мог найти страны, где бы даже воображение могло быть свободным. Это и заставило его покинуть наш мир для Луны. «Видите ли, — сказал он, — если вы не носите четырехугольной шапочки, клобука или рясы и если ваши слова идут вразрез с принципами, которым учат эти суконные доктора, то, как бы умно вы ни говорили, вы все-таки идиот, сумасшедший или атеист. У меня на родине меня хотели посадить в тюрьму инквизиции за то, что я утверждал в лицо педантам, что существует пустота…» (22, стр. 189). Он побывал и во Франции, в которой все «без различия классов» повторяют то, что твердил «педант Аристотель», «ученость которого вы так превозносите» и который, «очевидно, прилаживал свою философию к принципам, вместо того чтобы выводить принципы из философии» (22, стр. 203). Впрочем, находясь во Франции, демон Сократа познакомился и с Гассенди, который «пишет как истинный философ» (22, стр. 173). Иное дело на Луне: «Я продолжаю здесь жить потому, что люди здесь любят истину, что нет здесь педантов, что философы здесь руководятся только разумом и что ни авторитет ученого, ни авторитет большинства не преобладает здесь над мнением какого-нибудь молотильщика зерна, если этот молотильщик рассуждает умно. Одним словом, в этой стране безумцами почитаются лишь софисты и ораторы» (22, стр. 175).

Сочинение Сирано — своеобразная утопия. Она существенно отлична и от «Утопии» Томаса Мора и от «Города Солнца» Томмазо Кампанеллы. Это не социально-экономическая, а интеллектуально-философская утопия, подвергающая критике духовную атмосферу, царившую на Земле, и противопоставляющая ей культуру свободной научной мысли, основанной на материалистическом мировоззрении.

Вот как представляются автору этой утопии основоположения истинной философии, которой учил его Гассенди, опиравшийся на учение «одного великого поэта и философа нашего мира», т. е. Лукреция, в свою очередь развивавшего учение Эпикура и его предшественника Демокрита.

Суть этого учения в материальном единстве мира. «В природе нет ничего, что бы не было материей» (22, стр. 176). Совершенно ложно убеждение жителей Земли в существовании некой духовной сущности, «Если вы хорошенько вникнете в то, что такое представляет из себя материя, вы познаете, что она едина, но что, как великолепная актриса, она только играет множество различных персонажей во всякого рода одеждах» (22, стр. 190). Все без исключения, самые сложные и разнообразные творения природы, самые запутанные проблемы физики, минералы, растения, животные, даже деятельность органов чувств, допускают объяснение сочетаниями непрерывно движущихся атомов. В их движении нет никакого чуда. «Неужели вы никогда не отделаетесь от употребления таких слов, как „чудеса“»? (22, стр. 262). «Вы скажете: непонятно, чтобы в мире была пустота… Я смею утверждать, что, не будь пустоты, не было бы движения…» (22, стр. 193–194). А затем демон Сократа говорит на Луне то, чего никогда не говорил (во всяком случае не писал), не смел и не мог говорить на Земле Пьер Гассенди. «Я его спросил, — рассказывает Доминго, — что он может противопоставить авторитету такого великого патриарха, как Моисей, который определенно сказал, что бог создал мир в шесть дней. В ответ на это, — саркастически сообщает Доминго. — этот невежда только рассмеялся» (22, стр. 210). Разве может кто-нибудь как-нибудь понять, как из ничего могло возникнуть нечто? «Этот невежда» снова расхохотался, когда услышал о бессмертии души, которая «принуждена выходить из нашего тела» (22, стр. 265), и о грядущем воскресении. Сознавая, что он ничем не может опровергнуть аргументов демона, его собеседник ответил, явно имея в виду аргументацию Декарта: «Но дело в том, что так сказал бог, а бог не может лгать». — «Не спешите, — возразил он, — вы уже прибегаете к аргументу: так сказал бог; но прежде нужно доказать, что бог существует. Что касается меня, то я отрицаю это совершенно» (22, стр. 268).