Годы прострации - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 46

— На семьдесят! — воскликнул я. — И только?

Продавец рассмеялся:

— И где они берут этих людей?

— Ума не приложу, — ответил я.

Мухаммед опять принялся нахваливать 50-дюймовый плазменный экран. Я опять соврал, сказав, что должен подумать.

Продавец вздохнул:

— Никто больше ничего не покупает. У всех уже все есть. — Он замер на секунду, словно пораженный какой-то мыслью. — А что будет, если ваще перестанут покупать? Меня выпрут с работы.

По пути в магазин я припоминал то, что однажды услыхал от своей матери. Речь шла о фермере, разводившем опарышей. Звали его Эрни, и мать была в него сильно влюблена. Она цитировала наизусть любовные стихи, которые он сочинял в ее честь. С отцом она познакомилась, когда еще встречалась с Эрни. Уж не сын ли я этого опарышного фермера? И не от него ли я унаследовал литературный дар? Очевидно, что с отцом у меня нет ничего общего. Он полагает, что стихи пишут только тюфяки и педики. Однако я к нему привязан. И для меня было бы ударом узнать, что мы не одной крови.

Полночь

Не могу много писать. Я совершенно разбит. Мать отказалась отвечать на мой вопрос, является ли тот, кого я последние тридцать восемь лет называю папой, всего лишь человеком, за которого она вышла замуж. Вместо ответа она велела мне связаться с Эрни и попросить его предоставить образец ДНК для тестирования.

Терапия.

Бернард принимал заказ от преждевременно облысевшего молодого человека на книгу, изданную в Америке, под названием «Дерзновенность надежды», автор — некий Барак Обама. Когда молодой человек назвал свое имя, Дрю Читси, Бернард хохотнул:

— С такой кликухой в жизни непрухи не оберешься, а?

Дрю Читси озадаченно посмотрел на него:

— Прошу прощения?

— Родители на вас точно отыгрались, — продолжил Бернард. — У вашей матери были тяжелые роды?

Челюсть мистера Читси поползла вниз. Он повернулся ко мне, взглядом моля о помощи.

— Бернард, — пояснил я, — имеет в виду устаревшее обозначение полового акта, «дрючиться». Ну как в выражении «Иной раз дрючиться все равно что поле пахать».

Читси, которому на вид едва перевалило за двадцать, сказал:

— Никогда не слышал такого термина.

— А я раньше частенько его употреблял, — беззаботно продолжал Бернард. — Бывало, звоню кому-нибудь из подружек: «Привет, Глэдис (или Марсия, или как там ее звали, эту дуру), слабо подрючиться вечерком?»

Лицо Дрю Читси побелело как простыня. Похоже, он переосмысливал всю свою предыдущую жизнь.

— Вчера я записывался в библиотеку, — бесцветным тоном произнес он, — и теперь понимаю, почему пожилая библиотекарша хихикнула. А на моей свадьбе… викарий… когда он спросил: «Согласны ли вы, Дрю Читси…» — прихожане громко засмеялись.

Когда Читси ушел, я упрекнул Бернарда:

— Впредь, пожалуйста, не комментируй имена и внешность посетителей. Они в нашем магазине антикварная редкость.

— Это ты мне говоришь, — отозвался Бернард. — Да я в эскимосском борделе видел больше клиентов, чем здесь за целый день.

Когда я усомнился в осведомленности Бернарда насчет эскимосских борделей, он обиделся:

— Я представлю документальное свидетельство.

Под давлением Грейси согласился выйти из дома и купить рождественскую елку (я считаю неправильным ставить и наряжать елку ранее последней недели перед Рождеством). Одолжили у матери «мазду», и Георгина повезла нас в первый из трех садовых центров. Мать по-прежнему отказывается вписывать нас в автостраховку, и нервы мои всю дорогу были на пределе. Я каждую минуту ждал, что нас остановит полицейский. Почти все елки были затянуты в зеленую сетку, как индейки, и невозможно было определить, насколько ровные и симметричные у них ветки.

В третьем садовом центре Георгина вспылила:

— Адриан, если мы сейчас же не выберем елку, клянусь, завтра я куплю в «Вулвортсе» синтетическую.

Мы сидели в кафе в окружении людей среднего возраста, одетых в практичные и удобные для автомобилистов куртки и обувь. Я так устал, что мог бы запросто уснуть, положив голову на стол. Сказал жене, пусть она выберет елку, любую, а мы с Грейси подождем ее в машине. Георгина, печатая шаг, вышла через автоматические двери и вскоре затерялась среди хвойных деревьев. Вновь мы увидели ее, когда уже стемнело. Рождественская елка была слишком большой и не влезала в машину, пришлось крепить ее сверху на крыше. Веревку мы нашли в багажнике.

Возникает вопрос: зачем мать держит в багажнике мотки старой веревки? Кажется, такого сорта запасливость свойственна только маниакальным убийцам?

Несуразно высокая елка упирается в потолок. И фея, насаженная на верхушку, горбится, как Квазимодо. Гирлянды с лампочками ярко сияли, пока мы методично развешивали игрушки и шары. А когда мы сели полюбоваться проделанной работой, лампочки перегорели.

Неужели у нас ничего не может быть хорошо?

Терапия.

Салли пытается забронировать билет на самолет в Канаду. Энтони попал в больницу, и она хочет за ним ухаживать. Я успокаивал ее: современные пластические хирурги отлично восстанавливают поврежденные ткани на лице. А про себя надеялся, что ей не удастся купить билет. Она нужна мне здесь, в Лестере.

Позвонил мистер Карлтон-Хейес спросить, как Бернард и Хайтиш восприняли известие о том, что мы закрываемся. Я признался, что до сих пор ничего им не сказал.

— Ах ты господи, — вздохнул он, — значит, придется мне самому это сделать. — Я принялся извиняться, но он меня остановил: — Я не должен был вас об этом просить, дорогой мой, у вас доброе сердце, и мне следовало предвидеть, что столь огорчительное поручение причинит вам боль.

Пообещал мистеру Карлтон-Хейесу, что в конце рабочего дня Бернард и Хайтиш узнают, что в новом году контракт с ними продлен не будет.

Полночь.

Я не смог. Скажу им завтра, прямо с утра.

После терапии мать подбросила меня до работы. Хайтиш ковылял по залу в гипсе, Бернард сидел на диване и читал «Ярмарку тщеславия» (книгу, а не журнал). Я попросил их внимания и выложил новость: магазин закрывается.

Лицо у Бернарда вытянулось:

— Так вот, значит, как. Пойду и довершу смертоубийство. Англия не нуждается в старых пердунах вроде меня, геморрой и гнилостный запах изо рта здесь не приветствуются. Синие пти-и-цы-ы над скалами Дувра-а[60]…

— Мне положена компенсация по сокращению? — перебил Хайтиш.

— Я это выясню, — ответил я.

— А я встречу Рождество в работном доме, — сказал Бернард.

И тут я пригласил его провести Рождество со мной и моей семьей.

Зачем? Зачем? Зачем я открыл рот и позволил этим словам сорваться с языка?

Бернард отвесил мне поклон:

— Премного благодарен, юный сэр. За мной бутылка.

Позже я погуглил «действующий закон о компенсации» и сообщил Хайтишу, что ему ничего не положено, поскольку он проработал у мистера Карлтон-Хейеса менее двух лет.

— У одного моего родственника франшиза KFC[61], — задумался Хайтиш. — Попрошу его взять меня на работу.

— Что такое KFC? — полюбопытствовал Бернард. — Крысиный футбольный клуб?

Мы смеялись дольше и громче, чем того заслуживало невежество Бернарда. Наверное, нам просто нужно было расслабиться.

В магазин ворвалась мать и спросила, можно ли оставить у нас пакеты с рождественскими подарками. Я помог ей дотащить покупки до подсобки. Она взяла с меня честное слово не заглядывать в пакет из «Маркса и Спенсера». Уже уходя, она заметила: