Остров Разочарования - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 85

Мальчик выждал минут пятнадцать и, принимая все необходимые меры предосторожности, последовал за отрядом.

Издалека, с лужайки возле Священной пещеры, за разворотом событий наблюдали Фламмери, Цератод, Фремденгут и Мообс. Кумахера среди них не было. Он залег в кустах у тропинки и охранял Северный мыс от возможной агрессии. Фламмери смотрел в бинокль.

В его окулярах со стереоскопической четкостью чуть покачивал верхушками деревьев первозданный роскошный лес во всей красе яркого солнечного полдня. Причудливо вилась меж деревьев и цветов тропинка райской красоты. Тишина. Мир. Пенье птиц. Бабочки сказочной красоты.

И вот наконец на тропинке появилась голова идущего гуськом отряда воинов Нового Вифлеема.

— Началось неизбежное, — сказал Фламмери, передавая бинокль Цератоду. — Цветные идут убивать цветных. Если господу будет угодно, это принесет самые благодетельные плоды для окончательного умиротворения этого несчастного острова.

— Я хотел бы напомнить, что лично я полагал, что еще не исчерпаны были все возможности мирного разрешения конфликта, — вздохнул Цератод, но от бинокля не отказался. — Бог свидетель, я принял все возможное, чтобы мы жили с ними в мире.

Фламмери благочестиво кивнул головой в знак согласия.

Фремденгут с безразличным видом ждал, пока дойдет его очередь на его бинокль.

Но Мообс, очередь которого была следующей за Цератодом, уже почти ничего не увидел. Он с досадой передал Фремденгуту бесполезный в данный Момент бинокль и с досадой фыркнул:

— Они завернули в самую чащу. Ничего не видно… Пока они не будут возвращаться назад, ничего больше не увидишь…

На это Фремденгут с похвальной выдержкой и любезностью возразил:

— Если все пойдет благополучно, мистер Мообс, мы значительно раньше должны будем увидеть огонь… Огонь и дым… Пожары неизбежны, мистер Мообс.

Фламмери скорбно вздохнул.

Такое незначительное существо, как Боб Смит, не удостоилось попасться на глаза режиссерам разыгрывавшегося сейчас кровавого спектакля. А если Мообс и увидел в бинокль какого-то мальчишку, мелькнувшего на тропинке вскоре после того, как скрылись за поворотом воины Нового Вифлеема, то никакого внимания этому обстоятельству не уделил.

Когда Боб добрался наконец до околицы Эльсинора, он увидел, воинов Нового Вифлеема и Доброй Надежды, столпившихся возле входа в пещеру. Преподобный отец Джемс, потный и торжественный, пробрался к самому входу в пещеру и сквозь каменные завалы, преграждавшие доступ в нее, прокричал:

— Во имя господа праведного и милостивого! Признайте, что сегодня понедельник!

Из-за камней отвечал надтреснутый голос преподобного, отца Лира:

— Святотатцы!.. Осквернители святого дня воскресного!.. Слуги дьявола!..

— Трубы, трубите! — возопил преподобный отец Джемс в священном негодовании.

Воины стали плясать, все ускоряя ритм и благоговейно приводя себя в то блаженное состояние полнейшего одурения, которое па острове Разочарования, как и в очень многих местах цивилизованного мира, почитается похвальным и многообещающим приближением к божеству. Детям моложе семнадцати лет не полагалось смотреть на эти пляски.

Обнаружив, что, помимо собственного желания, он преступил этот жесточайший запрет, Боб Смит, хоть и был храбрым мальчиком, обомлел. Он не хотел умирать, но он отлично был осведомлен, что богу совершенно неинтересно, что это у Боба получилось нечаянно. Можно себе представить поэтому его удивление, когда он просчитал до десяти, двадцати, до ста и все еще оставался жив. Но когда он начал сначала и снова досчитал до ста и все же не почувствовал ни малейших признаков приближения смерти, то не на шутку возликовал. Теперь он убедился, что запрет распространяется только на обыкновенных мальчиков, но никак не на тех чрезвычайно редких мальчиков, которые, подобно ему, умеют зажигать воду и без вреда для себя выходить из помещений, находящихся под самыми страшными заклятьями. Так как всем известны примерно такие же рассуждения двух популярных американских мальчиков середины девятнадцатого столетия — Тома Сойера и Гека Фина, то мы считаем себя вправе не излагать более подробно дальнейшие умозаключения Боба Смита — мальчика из каменного века.

Как бы то ни было, но Боб успокоился, повеселел, вдоволь налюбовался новым для него, волнующим зрелищем священной пляски, а когда его дядя Джек, довертевшись до полного умопомрачения, в изнеможении хлопнулся на траву неподалеку от юного Смита, Боб осторожно дотронулся до его плеча и прошептал, что имеет сказать ему нечто необыкновенно важное.

Увидев невредимым и здесь, в Эльсиноре, мальчика, которого он вчера вечером оставил в заклятой отцом Джемсом Большой мужской хижине, Джекоб Смит сразу пришел в себя.

Они поспешно удалились поглубже в чащу, благо никого во время описанного выше массового общения с богом не интересовало окружающее. Боб в самых общих чертах поведал восхищенному дяде о новых чудесах, сотворенных желтобородым и черноусым джентльменами уже после того, как их заперли в Большой мужской хижине, и передал приказание желтобородого: сказать Полонию, чтобы он немедленно отправился в Священную пещеру, где его с нетерпением ждет белоголовый.

Когда вчера грубо заперли обоих белых, Джекоб не сомневался, что немедленно свершится нечто из ряда вон выходящее. Он беззаветно верил в сверхъестественные возможности желтобородого джентльмена. Но огонь с неба не покарал на месте преподобного отца Джемса, а двери сами по себе не растворились, и Джекоб впал в состояние мучительного смятения. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы попытаться под покровом ночи, а тем более в светлое время суток, пробраться к запертой хижине и отодвинуть засов на ее двери. Раз чары самого желтобородого оказались бессильными против заклятья отца Джемса, то где уж тут соваться обыкновенному смертному!

Желтобородый сказал, что не из-за чего воевать людям острова Разочарования. Джекоб верил желтобородому: не надо воевать, если такой человек считает, что все можно прекрасно оговорить без того, чтобы проткнуть стрелами и копьями множество людей и размозжить им черепа топорами. Но ведь что бы там ни говорить про покойного Яго (человек он, конечно, был дрянной), погиб же он все-таки не от чего-нибудь другого, а от колдовства. Так сказал белоголовый, так сказал белый с сиянием на макушке, так сказал и отец Джемс, которому ведь тоже очень много — ох, как много! — таинственных сил подчинено.

Так терзался бедный Джекоб Смит сомнениями всю прошлую ночь и все нынешнее утро, и его очень обрадовало рассказанное юным Смитом, потому что он усмотрел в этом бесспорное и окончательное доказательство превосходства Егорычева по меньшей мере над отцом Джемсом.

Полоний, не мешкая, тотчас же собрался в путь, уже по ту сторону каньона был пойман Егорычевым и приведен в Большую мужскую хижину через дверь, которую желтобородый открыл, словно не было на ней заклятья.

То, что Егорычев чудесным способом оказался на воле, что он преспокойно открыл заклятую дверь и втащил туда безумно оравшего и всячески сопротивлявшегося Полония и, главное, то, что Полоний, переступив вместе с Егорычевым заколдованный порог, нисколько не пострадал, — все это подкосило еще не успевшую как следует окрепнуть веру новоявленного старейшины Нового Вифлеема в самого себя. Он пал духом, не стал упираться, рассказал и о задании, которое ему поручил белоголовый, и как он его выполнил, и даже о том, какой ответ принес от белоголового гонец, посланный к нему преподобным отцом Лиром из Эльсинора.

Пока Егорычев отсутствовал, Сэмюэль Смит на Собственный страх и риск учинил дополнительный допрос Розенкранцу, вконец обмякшему от обилия свалившихся на него чудес. Так удалось узнать, что накануне гибели Яго, как раз в то время, когда Смит с Егорычевым ходили в Новый Вифлеем, Яго, Розенкранц и Гильденстерн были в Священной пещере, ставили на какой-то бумаге оттиски своих пальцев и вдоволь наглотались чудного золотистого напитка, от которого становится очень весело и под тобою необыкновенно смешно качается земля. Больше всех выпил Яго, который, вернувшись домой, в сильно пьяном виде поехал на лодке освежиться и назад уже не вернулся.