Остров Разочарования - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 31

И он величаво удалился, озабоченный не столько приведением в порядок своей физиономии, сколько прилично оправданным выходом из затянувшегося спора с Егорычевым. Переубедить, а тем более поставить на колени Егорычева не удалось. Разговор имел все данные разгореться в крупную ссору, а то и в открытый разрыв. Кто знает, как повернется дело в дальнейшем, но пока что разрыв с Егорычевым был бы неразумным и уж во всяком случае несвоевременным. К тому же — и это было не самым последним из побуждений, заставивших достойного Цератода подумать о бритье, — при этом чрезвычайно деликатном разговоре, присутствовал кочегар Смит. Смиту лучше не присутствовать при таком сравнительно откровенном обмене мнениями. Смит должен верить Цератоду во всем, во всех его помыслах и поступках. Уже кое-что упущено: этот болван все больше и больше подпадает под влияние большевика Егорычева. Нет, нужно впредь поступать и выражаться более осторожно. Если удастся удержать Смита при себе, Егорычев будет во сто раз менее опасен.

Спустя несколько минут к примерно такому же выводу пришел и Фламмери. Правда, за Мообса он был спокоен.

— Я полагаю, что в дальнейшем вы будете более осмотрительны и демократичны, — сказал он и ласково улыбнулся. — Будем надеяться, что на этот раз ваш промах не будет нам стоить очень дорого. Мы с вами люди высокой культуры, и мы не можем ни на минуту забывать, что несем перед господом и нашими правительствами моральную ответственность за жизнь и благополучие людей, которые имели несчастье попасть к нам в плен.

— Кстати о пленных, — сказал Егорычев, не выказывая ни малейших признаков благодарности за прощение, высказанное ему между строк мистером Фламмери. — По-моему, пора накормить их и вывести на прогулку. Как вы думаете, Мообс, насчет того, чтобы покараулить их, пока они будут насыщаться и пополнять свои запасы кислорода?

Мообс молча, одними глазами спросил разрешения капитана Фламмери. Фламмери разрешил, и Мообс нехотя направился в пещеру.

— Не забудьте держать автомат наготове! — крикнул ему вслед Егорычев. — Не особенно доверяйте их миролюбию и не вступайте с ними ни в какие собеседования! Одна неудачная фраза может создать нам уйму новых затруднений!

— Мне кажется, мистер Егорычев, вы избрали не совсем удачную форму обращения с Мообсом, — промолвил Фламмери с искусно разыгранной мягкой укоризной. — Иногда ваша просьба звучит, как приказание.

— Охрана военнопленных — дело военное, — сказал Егорычев.

— Ну да, конечно, — недовольно промычал Фламмери. — Но как вы, однако, любите играть в солдатики!

Егорычев промолчал.

Как раз в это время из пещеры, конвоируемые Мообсом, показались Фремденгут и Кумахер. Они щурились на ярком солнечном свете, потягивались, зевали. Фельдфебель, приседая на корточки и вытягиваясь, наспех проделал несколько гимнастических упражнений, к неудовольствию Фремденгута, который хотел использовать все прогулочное время на прогулку и попутную разведку обстановки.

Егорычев следил за ними издали. Пленные шагали гуськом, по-военному подтянутые, но не спеша, наслаждаясь свежестью и золотым покоем утра. Судя по тому, что они не обменивались между собою ни единым словом, они или уговорились об этом заранее, или досыта наговорились у себя в закутке.

У того места, где меньше часа тому назад островитяне вязали ремнями отчаянно сопротивлявшегося Сморке, Кумахер вдруг нагнулся и поднял что-то тонкое, легкое, сквозное, блеснувшее на солнце нежным золотистым блеском. Это были очки казненного ефрейтора. Кумахер поспешно сунул их в карман, опасаясь, как бы Мообс их не отнял. Но Мообсу очки были ни к чему, и он решил, оставить их пленным на память об их злополучном коллеге. Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что они не слышали воплей Сморке, а между тем это было именно так. Не надо забывать, что, кроме густой стены деревьев и наружной двери пещеры, пленных отделяла от событий, происходящих за ее пределами, еще и внутренняя дверь, ведущая из основного помещения в место их заключения. Для того чтобы они не могли подслушивать, что происходит и о чем говорят в передней части пещеры, Егорычев еще накануне вечером прикрыл эту дверь двумя плотными шерстяными одеялами, а поверх одеял для верности повесил еще шинели обоих ефрейторов.

Как бы то ни было, но пленные и не подозревали о гибели Сморке. Наоборот, обнаружив на лужайке его очки, они вполголоса обменялись несколькими отрывистыми фразами, которые ничего не могли сказать человеку, не посвященному в их ночную беседу, но означали между тем, что, скорее всего, Сморке где-то совсем поблизости, что он в великой спешке как-то потерял очки (они знали, что в кармане он всегда носил с собою запасные, точно такие же золотые — возможно, что именно эти, из кармана, он и уронил), но что раз он на свободе, то есть еще надежда вырваться из этого позорного плена (подумать только: двое безоружных обезоружили и взяли в плен двух вооруженных до зубов эсэсовцев, а третьего убили!). Ефрейтор Сморке на редкость бойкий и распорядительный парень. Значит, есть основания надеяться, что он выручит их из заточения и восстановит поруганную эсэсовскую честь еще до конца недели. Было чрезвычайно важно, чтобы вся эта операция была закончена именно до конца недели.

Дело в том, что, по расчетам барона фон Фремденгута, подводная лодка с подкреплением людьми и некоторым дополнительным вооружением, оборудованием и материалами должна была всплыть на внутреннем рейде острова Разочарования не позже девятого — десятого июня. Пока Сморке на свободе, можно рассчитывать, что он сделает все от него зависящее, чтобы освободить своего майора и фельдфебеля из плена. Хотя, с другой стороны… Время от времени майору приходило в голову, что ефрейтор Сморке сможет сделать неплохую карьеру и на том, что он один из всего гарнизона избежал пленения и что ему, пожалуй, нет расчета рисковать шкурой ради того, чтобы спасти воинскую честь и карьеру обоих своих начальников. Больше того, в случае, если ему удастся выручить их из заточения, и эта его заслуга и та, что он один остался на свободе, должны быть преданы забвению ради доброго эсэсовского имени Фремденгута и Кумахера. Как бы Сморке не стал вместо этого спокойно дожидаться прибытия подкреплений. (Фремденгут поймал себя на мысли, что он лично поступил бы именно так. Но он тут же разъяснил самому себе, что, как майор войск СС и сын директора крупнейшей германской фирмы, он сможет принести больше пользы фюреру империи, не рискуя жизнью ради спасения двух нижних чинов.) Нужно будет, пожалуй, договориться с Кумахером, чтобы на тот крайний случай, если Сморке не поможет им, оклеветать его перед их будущими освободителями, сказать, что они попали в плен исключительно из-за трусости, даже лучше, прямому предательству Сморке… Но нет, Сморке не додумается до такой подлости, чтобы оставить боевых друзей в беде!.. Господи, к чему эти страхи! Ведь Сморке не знает, когда должна прибыть подлодка! Нет, он сделает все, чтобы выручить их до девятого июня. Страшно подумать, что будет, если их выпустят на волю люди из подкрепления: срам, военный суд, разжалование, личная немилость фюрера, лишение орденов, штрафной батальон, фронт! Советский фронт! Бр-р-р-р!..

В том, что подводный корабль прибудет и всплывет вовремя, майор фон Фремденгут ни на минуту не сомневался.

Словом, если бы капитан Фламмери, не говоря уже о Цератоде и Мообсе, мог проникнуть в мысли, владевшие обоими пленными в связи с обнаружением очков казненного ефрейтора, он согласился бы на любые меры в отношении его нареченных «заблудших братьев», ибо, что ни говори, а он очень ценил свою жизнь.

Но мистер Фламмери думал в это время о том, что ему было бы не в пример приятней видеть на положении арестанта этого «въедливого большевистского фанатика», нежели Фремденгута, вынужденного ко всему прочему делить заключение с каким-то вульгарным и плохо воспитанным фельдфебелем.

Погуляв с четверть часа, пленные без возражений согласились, вернуться в камеру: им нужно было наедине обсудить дальнейшую линию поведения.