Собрание стихотворений 1934-1953 - Томас Дилан - Страница 8

С чего-то проклятые громом,

Зачем богам рыдать, пока

Без них взвывает непогода? 

Расцветкой туники богов

Едва ль на радугу похожи.

Ну, дождь идет. А боги где?

Они ли разливают воду?

И кто же? Старый Зевс из лейки?

Или из титек  –  Афродита?

Нет, нянька-ночь ворчит и мокнет:

Ведь боги – это только камни,

Но камень не сравнить с дождем:

Он по земле не взбарабанит,

Всем внятным, легким языком!

Этой весной звезды плавают в пустоте,

Этой узорной зимой голая непогода

Сдирает шкуры, а желторотую птичку 

Это спелое лето хоронит.

Символы зодиака выбраны из множества лет,

Кружащихся по циферблату, из времен года,

Чтобы осенью выучил ты 

Три остальных времени, – трех костров свет

И четыре птичьих ноты всего-то.

О сущности лета деревья расскажут мне,

А черви, – только о зимних похоронах солнца,

И кукушка научит меня весне,

А ничтожный слизняк  –  объяснит процесс разрушенья.

Слизняк – верная замена календарю погоды.

Червяк точнее часов укажет явленье лета,

Но что он скажет мне, когда предвечные насекомые

Предскажут подползающий конец света?

Не ты ли мой отец? – Рука ввысь, будто башня, –

Не часть ли башни той, что я весь век творю?

Не ты ли мать моя? – Ведь я такой как есть я,

И дом любви дрожит от моего греха.

Не ты ли мне сестра? – И разве преступленье –

Узоры башенок?  Моя ль, твоя ль вина?

А ты не брат ли мой, – карабкаясь на башню, 

Мечтаешь летний день увидеть из окна?

А я? Я – и отец, и мальчик, восходящий

Ступенями, и я – сын матери моей,

Ребенок резвый и внимательно глядящий

На сумрачный залив. Я – летней плоти суть. 

Я не сестра ль себе, и кто он, мой спаситель?

Я – все вы враз у предсказуемых морей, 

Где птица с ракушкой в моей словесной  башне

Болтают что-то над песком строки моей!

Ты – это все они! – мать нас  кормя сказала. 

Ты – это все они! Не строй же из песка!

(И Авраам встает, меня обрекши в жертву),

Кто строил, кто ломал – то всё – твоя рука!»

Я существую. Да! – так повторяла башня,

Разваливаясь от удара вне времен, 

И разрушителю моих безумий страшно,

Когда в кольце руин он мрачно вознесен,

Как людотворцы на сухом морском  мираже...

Не ты ли мне отец над зыбкостью песка?

Ты царь сестер своих, – внушал мне мол замшелый 

И те, кто скучно жил по правилам игры.

Так задом наперед не раскрутить ли землю?

На горе ветровым строителям утех?!  

Во прах легли и дом любви, и башня смерти, 

Не ведая о том, кто на себя взял грех.

Не много выудишь из вздохов,

А уж из горя – вовсе ничего…

И эти строки

Я высек не из вздоха, не из горя –

Из огнива агонии…

Дух, разрастаясь, забывает всё,

Всё кроме крика….

Ну, пробуют на вкус и одобряют:

(Не всё ж разочаровывать должно бы,

Ведь хоть какая-то определённость есть!)

Вот  –  правда постоянных поражений:

Невнятность не относится к любви. 

Ну что ж! Раз так, то так….

Но побежденный и слабейший знают,

Что поле битвы больше чьей-то смерти.

Так не противься боли, ну а рану  – 

Перебинтуй: боль будет очень долгой.

И даже если ты без сожаленья

Ушел от женщины, она ведь ждет,

Ждет все равно, как своего солдата: 

Из пятен слов разбрызганных сочится

Такая едкая и злая кровь… 

Да, если б сожаления хватало

На то, чтоб боль не чувствовалась после

Всего, что делало тебя счастливым,

Всего, что насылало светлый сон

О том, как ты и вправду был счастливым,

Пока обманы строк твоих звучали,

Да, если б сожаления хватало – 

Тогда пустые, в сущности, слова

Взвалили на себя бы все страданье

И вылечили…

Если вправду было б 

              довольно мышц, костей, 

Да перекрученных мозгов и крови, 

Да гладких ляжек – ведь тогда бы ты

Разнюхал и в собачьей миске смысл,

И, как щенок от чумки, излечился.

А я вместо всего, 

что только может человек отдать,

Я предлагаю крошки этих строк:

Вот корм и конура, и поводок… 

Крепче держитесь за старинные минуты в месяце кукушки!

Под кронами высоких деревьев на Гламорганском холме,

Когда зеленые ростки рвутся вверх в скачущем ритме времени.

Оно – хозяин, оно – очумелый всадник – вперед и вперед –

Вольтижирует среди высоких деревьев; и пес у его стремени.

Время эту жизнь земляков моих от нависшего тяжкого юга ведет.

Деревня, твоя отрада – лето! А декабрь на  пруду

У водокачки, подъёмного крана, потрепанных деревьев

Лежит, давно уже не помня коньков, скользящих по льду.

Держитесь крепче, дети Уэллса, в мире сказок и таинственных трав:      

Зеленый лес умрет, когда олени станут падать на тропках...

А пока что – пора скачек с препятствиями, в сторону летних забав.

А пока – английский рожок из воздуха вылепляет звуки,

Призывающие снежных всадников, и холм в четыре струны

Надо всей требухой моря оживляет камни пеаном.

Ружья, плетни, барьеры…  Вздохом вздымаются валуны,

Лопаясь как пружины в тисках.  Костоломный апрель,

Сбрось наземь безумного охотника, скачущего по осенней листве, 

Закинь подальше надежды, которые так нам казались прочны!

Падают четыре подбитых времени года на землю, и цвет их – ал!

Топают по лицам моих земляков, кровавыми хвостами метут,

Время, очумелый всадник, над седлом долины привстал,

Держитесь крепче, дети Уэллса: ястребы налетают незаметно,

Золотой Гламорган выпрямляется навстречу падающим птицам…

Отрада для вас – нежданное лето, когда сердитая весна уже тут как тут!

Да было ль время скрипочек когда-то

В руках забавников, ходивших по канату,

Тех, что, играя детям, утоляли                           

Свои ненастоящие печали?

Они могли над вымыслами плакать,

Над книжными страницами, однако

Подножку время им в пути подставило,

И прежней безопасности не стало:

Ведь безопасна только неизвестность,

И только у безруких руки чисты,

Не знает боли призрак бестелесный,

Слепой же – зорче зрячих, как известно. 

Итак –

Скажи «нет»,

Черствый человек,

Взорви, взорви ту смертную скалу,

Ради любви взорви...

И якоря спасенья

Покроются цветами.