Стажеры(изд.1991) - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 20

• Предыдущая
• 20/123
• Следующая

— Что с вами, дядя Гриша? — встревоженно спросил Быков-младший.

Дауге выпрямился.

— Это моя жена, — сказал он спокойно. — Пойдем.

«Какая еще жена?»— подумал Гриша с испугом.

— Может быть, мне пойти подождать в машине? — спросил он.

— Чепуха, чепуха, — сказал Дауге. — Пойдем.

Они подошли к столику.

— Здравствуй, Маша,— произнес Дауге.

Женщина подняла голову. Глаза ее расширились. Она медленно откинулась на спинку стула.

— Ты… не улетел? — сказала она.

— Нет.

— Ты полетишь позже?

— Нет. Я остаюсь.

Она продолжала глядеть на него широко раскрытыми глазами. Ресницы у нее были сильно накрашены. Под глазами сеть морщинок. И много морщинок на шее.

— Что значит — остаешься? — недоверчиво спросила она.

Он взялся за спинку стула.

— Можно нам посидеть с тобой?— спросил он. — Это Гриша Быков. Сын Быкова.

Тогда она улыбнулась Грише той самой привычно-обещающей ослепительной улыбкой, которую так ненавидел Дауге.

— Очень рада,— сказала она.— Садитесь, мальчики.

Гриша и Дауге сели.

— Меня зовут Мария Сергеевна,— сказала она, разглядывая Гришу.— Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского.

Гриша опустил глаза и слегка поклонился.

— Я знаю вашего отца,— продолжала она.Она перестала улыбаться. — Я многим ему обязана, Григорий… Алексеевич.

Гриша молчал.Ему было неловко. Он ничего не понимал. Дауге сказал напряженным голосом:

— Что ты будешь пить, Маша?

— Джеймо,— ответила она, ослепительно улыбаясь.

— Это очень крепко?— спросил Дауге.— Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо.

Он смотрел на нее,на гладкие загорелые руки,на открытые гладкие загорелые плечи, на легкое светлое платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась для своих лет,и даже косы остались совершенно те же, тяжелые,толстые косы,каких давно уже никто не носит, бронзовые, без единого седого волоса, уложенные вокруг головы. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками.У нее дрогнуло лицо, когда она увидела его голый череп с редкой серебристой щетиной возле ушей. Он снова усмехнулся.

— Вот мы и встретились,— сказал он. — А ты почему здесь? Ты ждешь кого-нибудь?

— Нет, — проговорила она. — Я никого не жду.

Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.

— Ты провожала, — тихо сказал он.

Она кивнула.

— Кого? Неужели нас?

— Да.

У него остановилось сердце.

— Меня?— спросил он.Подошел Гриша и поставил на столик два потных ледяных бокала.

— Нет, — ответила она.

— Володьку?— сказал он с горечью.

— Да.

Гриша тихонько ушел.

— Какой милый мальчик,— сказала она.— Сколько ему лет?

— Восемнадцать.

— Неужели восемнадцать?Вот забавно!Ты знаешь,он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.

— Да, время идет, — сказал Дауге. — Вот я уже и не летаю.

— Почему? — равнодушно спросила она.

— Здоровье.

Она быстро взглянула на него.

— Да, ты неважно выглядишь. Скажи…— она помолчала.— А Быков тоже скоро перестанет летать?

— Что? — спросил он с удивлением.

— Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова,— сказала она,глядя в окно. Она опять помолчала.— Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его.

— А причем здесь Быков?— спросил Дауге неприязненно.

— С Быковым безопасно,— сказала она просто.— Ну,а как твои дела,Григорий? Как-то странно, ты — и вдруг не летаешь.

— Буду работать в институте, — сказал Дауге.

— Работать… — она покачала головой. — Работать… Посмотри, на что ты похож.

Дауге криво усмехнулся.

— Зато ты совсем не изменилась. Замужем?

— С какой стати? — возразила она.

— Я вот тоже так холостяком и остался.

— Не удивительно.

— Почему?

— Ты не годишься в мужья.

Дауге неловко засмеялся.

— Не нужно нападать на меня,— сказал он. — Я просто хотел поговорить.

— Раньше ты умел говорить интересно.

— А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.

— Нет, почему же?— вежливо сказала она. — Я с удовольствием слушаю тебя.

Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.

— А Володю я провожаю всегда,— сказала она.— У меня есть друзья в управлении,и я всегда знаю, когда вы улетаете. И откуда. И я всегда его провожаю.— Она вынула соломинку из своего бокала, смяла ее и бросила в пепельницу.—Он единственный близкий мне человек.Он меня терпеть не может,но все равно он единственный близкий мне человек.—Она подняла бокал и отпила несколько глотков.— Сумасшедший мир.Дурацкое время,— сказала она устало.— Люди совершенно разучились жить.Работа, работа,работа… Весь смысл жизни в работе.Все время чего-то ищут.Все время что-то строят.Зачем? Я понимаю,это нужно было раньше,когда всего не хватало.Когда была эта экономическая борьба.Когда еще нужно было доказывать,что мы можем не хуже,а лучше,чем они. Доказали.А борьба осталась.Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?

— Понимаю,— сказал Дауге.

— Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором ты живешь. И ты, и Володька,и этот скучный Быков.Иногда я думаю,что вы все просто ограниченные люди. Вы просто неспособны задать вопрос— «зачем?» — Она снова отпила из бокала.— Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться.И они верят ему.Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?

Дауге хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы.Где уж тебе понять,подумал он.Где тебе понять,как неделями,месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне,и кажется,что решения нет и что ты безмозглый слепой червяк, и ты уже не веришь,что так было неоднократно, а потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь, наконец, калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать. Он сказал:

— Они тоже хотят прожить жизнь так,как им хочется.Но вам хочется разного.

Она резко возразила:

— А что, если права я?

— Нет,— сказал Дауге. — Правы они. Они не задают вопроса «зачем?».

— А может быть, они просто не могут широко мыслить?

Дауге усмехнулся. Что ты знаешь о широте мысли, подумал он.

— Ты пьешь холодную воду в жаркий день,— сказал он терпеливо. — И ты не спрашиваешь — «зачем?». Ты просто пьешь, и тебе хорошо…

Она прервала его:

— Да, мне хорошо.Вот и дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!

— Пусть,— спокойно согласился Дауге.Он с удивлением и радостью чувствовал, как уходит куда-то противная гнетущая тоска.— Мы ведь не об этом говорим. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек— это уже не животное. Природа дала ему разум.Разум этот неизбежно должен развиваться.А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь.Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще много людей на планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.

— Спасибо.

— Я не хотел тебя обидеть,— сказал Дауге.— Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов…Какая у вас может быть широта взглядов?

Она допила свой бокал.

— Ты очень красиво говоришь сегодня,— аметила она,недобро усмехаясь,— все так мило объясняешь.Тогда будь добр,объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал. Всю жизнь ты развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.

— Я никогда не перешагивал через мирские удовольствия, — сказал Дауге. — Я даже был изрядным шалопаем.

— Не будем спорить, — сказала она. — С моей точки зрения, ты перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я всю жизнь занималась тем, что лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее теперь?

• Предыдущая
• 20/123
• Следующая