Соглядатай - Роб-Грийе Ален - Страница 14

На ночном столике горела – забытая, так как было уже совсем светло, – лампа-ночник. Матиас заметил это не сразу, ему мешал яркий уличный свет, пробивающийся сквозь простую тюлевую занавеску; однако абажур, имевший форму усеченного конуса, вне всяких сомнений, светился изнутри. Прямо под ним поблескивал небольшой прямоугольный предмет синего цвета – наверное, сигаретная пачка.

Хотя в остальной части комнаты, как казалось, царил порядок, постель – наоборот – имела такой вид, словно это разгар битвы или уборки. Темно-красные простыни были смяты, даже скомканы, и свисали с одной стороны прямо на плиточный пол.

Из спальни шел какой-то жар, как будто в это время года там, где-то в очаге, еще горел огонь – через полуоткрытую дверь из прихожей, где стоял Матиас, огонь этот был не виден.

На самом верху лестничного пролета находилось пустое помойное ведро, за ним стояли две швабры, прислоненные к стене. У подножия лестницы Матиас остановился, не решаясь войти в узкий коридор, который – как он думал – вновь выведет его прямо к набережной. Он вернулся в кафе, где теперь уже никого не осталось. Но это его нисколько не огорчило: все равно никто из них ничего не купил бы – ни эти моряки, ни хозяин кафе, ни боязливая девушка – которая, возможно, была вовсе не такая уж боязливая, неловкая и покорная. Открыв стеклянную дверь, он снова оказался на ухабистой мостовой перед сверкающими водами порта.

Теперь совсем распогодилось. Теплая куртка на овечьем меху постепенно становилась для Матиаса обузой. Для апреля денек выдался действительно прекрасный.

Но Матиас и так уже потерял уйму времени и не стал долго греться на солнышке. В задумчивости сделав несколько шагов в направлении набережной, которая возвышалась над обнажившейся полоской ила, усеянного крабами с вывороченными клешнями, он обратился к ней спиной и вновь вернулся к выстроившимся вдоль нее в ряд фасадам и к своим сомнительным профессиональным экзерсисам.

Витрина в красноватых тонах… Стеклянная дверь… Машинальным движением он нажал на дверную ручку и очутился в очередной лавке с низкими потолками, где было еще темнее, чем в соседних. Облокотясь на прилавок напротив продавщицы, какая-то покупательница проверяла вычитанием сумму на длинном чеке, который та в это же время составляла на крохотном прямоугольном листочке белой бумаги. Матиас ничего не сказал, боясь сбить их со счета. Хозяйка лавочки, вполголоса называвшая цифры, одновременно водя по ним кончиком карандаша, прервалась на миг, чтобы улыбнуться новоприбывшему и жестом руки пригласить его немного подождать. И тут же опять погрузилась в вычисления. Она диктовала их так быстро, что Матиас удивился, как покупательница успевает ее контролировать. Впрочем, она, наверное, все время ошибалась, поскольку то и дело принималась заново называть те же ряды чисел, и казалось, никогда не закончит. «Сорок семь», – несколько громче произнесла она и что-то записала на листке бумаги. «Пять!» – запротестовала покупательница.

Они снова начали проверять колонку, которая никак не сходилась, теперь уже громко и хором, но в еще более головокружительном темпе: «Два и один – три, и три – шесть, и четыре – десять…» Магазин был от пола до потолка набит разными товарами, громоздившимися на стеллажах со всех четырех сторон; шкафы стояли даже в витрине, представляющей собой окошко весьма скромных размеров, – отчего в магазине становилось гораздо темней. На полу к тому же были свалены груды корзинок и ящиков. Наконец, два больших прилавка, составленных буквой «Г», которые занимали все оставшееся место, были доверху завалены всякой всячиной – если все же не считать квадратного полуметра пространства, где одиноко лежал испещренный цифрами прямоугольный листочек белой бумаги, над которым с двух сторон склонились две женщины.

Здесь вперемежку были собраны самые разнообразные товары. И конфеты, и шоколад, и баночки с вареньем. Здесь были игрушки, вырезанные из дерева, и коробки с консервами. Прямо на полу стояла клетка, полная яиц. Рядом с ней на решетке одиноко поблескивала твердокаменная, посиневшая, похожая на веретено рыба, длинная, как кинжал, и пестрящая волнообразными чешуйками. Еще там были ручки и книжки, башмаки и шлепанцы, и даже отрезы тканей. А также куча других, настолько разнообразных вещей, что Матиас пожалел, что, прежде чем сюда войти, не посмотрел на вывеску этой лавчонки. Где-то в углу, на уровне его взгляда, стоял выставочный манекен: торс молодой женщины с отрезанными конечностями – руки были обрублены прямо по плечи, а ноги – сантиметров на двадцать от туловища; голова ее была слегка наклонена вперед и чуть набок, что должно было производить впечатление «изящества», а одно бедро выступало больше другого, так сказать в «естественной» позе. Телосложение ее было миниатюрным, она была ниже среднего роста, насколько об этом позволяли судить ее увечья. Она стояла к нему спиной, лицом уткнувшись в полку, заполненную лентами. Из одежды на ней были только бюстгальтер и узенький поясок с чулочными подвязками на городской манер.

– Сорок пять! – с триумфом в голосе воскликнула продавщица. – Вы были правы. – И принялась за следующую колонку цифр.

Над тоненькой полосочкой шелка, идущей поперек спины, мягко светилась золотистая и нежная кожа плеч. Под ней, у основания хрупкой шеи, слегка выступал бугорок позвонка.

– Ну вот, – вскричала продавщица, – разобрались-таки.

Взгляд Матиаса пробежал по рядам бутылок, затем по рядам разноцветных баночек и, описав полукруг, остановился на хозяйке лавочки. Покупательница выпрямилась и пристально посмотрела на него сквозь очки. Матиас, застигнутый врасплох, никак не мог припомнить, что же следует сказать в подобном случае.

Остались лишь жесты: поставив чемодан на незанятый квадратный полуметр прилавка, он щелкнул замком. Быстро вынул черный ежедневник и переложил его на дно откинутой крышки. По-прежнему без единого слова он приподнял защитную бумагу, под которой лежала первая из серий часов – серия «Люкс».

– Одну минутку, пожалуйста, – с многообещающей улыбкой проговорила хозяйка лавочки.

Отвернувшись к полкам, она нагнулась, расчистила подходы к ящикам, занимавшим всю нижнюю часть стеллажей, выдвинула один из них и с победным видом извлекла оттуда картонку с десятью наручными часами, совершенно идентичную той, которую ей продемонстрировали. На этот раз ситуация была, бесспорно, неожиданная: Матиасу снова, но уже по более понятной причине не нашлось, что сказать. Он сложил свои пожитки обратно в чемоданчик и накрыл их ежедневником. Прежде чем закрыть крышку, он успел мельком взглянуть на спящих там разноцветных куколок.

– Тогда дайте мне четверть фунта конфет, – сказал он.

– Хорошо, вам каких? – Она стала перечислять целые списки сортов и цен, но Матиас, не обратив на это никакого внимания, показал на банку с конфетами в самых кричащих обертках.

Продавщица отвесила сто двадцать пять граммов и протянула ему целлофановый пакетик, который он положил в правый карман куртки, присоединив конфеты к тонкой пеньковой веревочке. Затем расплатился и вышел.

Слишком много времени он провел в магазинах. Ему нравилось туда заходить – потому что вход в них был прямо с улицы, как в деревенских домах, – и каждый раз из-за клиентов ему приходилось подолгу ждать и в конце концов испытывать сплошные разочарования.

К счастью, дальше шли дома, в которых не было магазинов. Матиас не стал обследовать второй этаж, полагая, что там, должно быть, живет продавщица конфет, и перешел к следующим домам.

Бродя темными коридорами с закрытыми дверями, взбираясь по узким, почти непроходимым лестницам, он снова затерялся среди своих призраков. Поднявшись наверх по немытой лестнице, он стучит своим широким перстнем в дверь, на которой нет ручки, и та открывается сама собой… Дверь открылась, и в узкий проем – едва достаточный, чтобы Матиас успел узнать черно-белые плитки на полу, – недоверчиво просунулась чья-то голова… Плитки на полу были однотонно-серыми; в комнате, куда он вошел, не было ничего примечательного – разве что смятая постель со свисающими на пол красными простынями… Не было там ни смятой постели, ни красных простыней, ни овчинного коврика, ни ночного столика, ни маленькой лампы-ночника; не было ни синей пачки сигарет, ни обоев в цветочек, ни висящей на стене картины. Комната, куда его привели, оказалась всего лишь кухней, в центре которой он положил на большой овальный стол свой чемодан. Потом была клеенчатая скатерть, узор на клеенчатой скатерти, щелканье замка из фальшивой меди и т. д…