Дочка людоеда, или приключения Недобежкина - Гуськов Михаил - Страница 33

— Надо бы пойти в Ленинку подковаться по экзотическим блюдам, а то, кроме дат по истории да трудов классиков марксизма-ленинизма, ничего не знаю. Даже и помечтать с размахом не могу. Что же там, кроме ананасов в шампанском? Ага! „Суфле из рябчиков". Впрочем, нет, это из Сытина, я маханул „Быт и нравы русских царей". Однако какое же суфле могло быть у русских царей, это же французское слово. Ерунда получается. И, кроме того, быт и нравы, постой, постой, вроде бы и не Сытин написал, а Костомаров, Сытин был издателем. Каша, каша в башке. Что, если заказать „гречневую кашу с бекасами" и „желе из дыни"? Впрочем, „Берлин" — это же немецкая кухня, а я гречневую кашу туда пришел есть.

Недобежкин огорчился и в раздумье потер себя ручкой кнута по лбу. „Никаких экзотических блюд не знаю! Позор! Что обо мне подумает Завидчая?!"

Суп-пюре гамбургский с овсяною крупою,

Суп немецкий со сливками и желтками,

Раковый суп по-галстейски.

Суп французский жюльен…

Кто-то в голове Недобежкина крутил меню немецкой кухни, перемежая их заходами в кулинарное искусство главных европейских государств и совершая краткие забеги в гастрономию малых государств. От первых блюд этот некто перепрыгнул во вторые:

Шницель,

Немецкое кислое жаркое,

Бифштекс по-гамбургски к завтраку.

Клопе,

Шнель-клопс,

Тартинки из телятины с пармезаном.

Далее шли соусы, потом салаты, все это крутилось в мозгах с неимоверной быстротой. Кто-то трусливо, как ученик, боящийся наказания розгами, торопливой скороговоркой перечислял разные блюда начиная с немецких, относящихся к ресторану „Берлин".

— А если в „Пекин" повести Завидчую? Она ведь остановилась в „Пекине", а там все китайское. Ну-ка, ну-ка…

Недобежкин кому-то мысленно погрозил кнутом в своем мозгу. Такой же трясущейся скороговоркой посыпалась внутренняя речь, тот же зубрила-всезнайка начал перечислять блюда китайской кухни.

— Довольно! — крикнул Недобежкин. — Пошел вон!

Зубрила-всезнайка, протарабанив заискивающим голосом что-то подобострастно-извинительное, выпрыгнул из головы аспиранта, но Недобежкин почувствовал, что он где-то здесь, рядом и, стоит только пригрозить ему кнутом, так же трусливо. выложит все, что знает, а знал он, как почувствовал Недобежкин, много.

Аркадий Михайлович снова погрузился в сладкие мечты. Молодому мужчине, если он является поклонником женской красоты, хотя и аспиранту, если он холост, женщина представляется вожделенным сокровищем. А если учесть, что для Недобежкина женщина была абсолютным мерилом всех ценностей и всех точек отсчета, то можно понять, что значили для него утренние и вечерние мечты. Он и в аспирантуру-то пошел, и кандидатскую-то взялся защищать исключительно ради триумфа у женщин, чтобы найти среди них свою королеву.

Все-таки очень странный человек был аспирант Аркадий Михайлович Недобежкин. Вместо того чтобы пойти в парк Горького и весело поболтать там с красивенькой девчонкой, подружиться с ней, пригласить ее к себе домой и, потанцевав под радиолу, подмигнув, сказать по-простому, но с намеком: „Давай поваляемся, как кони на траве!" или: „Мадам, не откажите в любезности удовлетворить с вами пылкую страсть", — вместо этого Аркадий сидел за книгам! составляя горы конспектов, полагая, что, когда защитит кандидатскую, тут-то и возьмет свое. Ему казалось, что стоит какой-нибудь хорошенькой девушке услышать, что у молодого человека есть ученая степень кандидата, как она тотчас же по гроб жизни влюбится в него, ну, уж во всяком случае, испытает неодолимое желание прыгнуть к нему в постель. Иногда фортуна, конечно, устраивала Недобежкину маленькие подарки, но он с таким высокомерием относился к тем девушкам, которые имели несчастье испытать к нему симпатию, или оказывался таким ужасным занудой, или настолько отпугивал их своей нищетой, что вместо занятий любовью ему поневоле приходилось заниматься диссертацией. Конечно, мы-то понимаем, что все это от бедности и неустроенности и еще от тысячи причин, о которых мы не имеем представления.

Недобежкин в своих мечтах уже несколько раз спас Завидчую от нескольких шаек злодеев, причем после каждого спасения она дарила ему свою любовь то в гротах Ирландии, то в английском замке, а теперь отдавалась под пальмами на жарком песке Мальдивских островов. Короче, за это утро Завидчая стала собственностью наследника Ангия Елпидифоровича, и аспирант даже обиделся на Элеонору, что она об этих своих утренних приключениях с ним ничего не знает. Обиделся настолько, что мысленно решил порвать с коварной красавицей и вернуться в Москву, где на Яузском бульваре в доме с двумя скульптурами ждала его Валя Повалихина. Тут последовал ряд сцен пылких свиданий. Аркадий Михайлович, вернувшись в своих мечтах из-за границы, снял в Москве несколько квартир, обставил их антикварной мебелью и по очереди приглашал на них вторую свою любовь — волшебную Варю-Валю Повалихину, эту гибкую длиннотелую пантеру со сладким лицом и рубинами губ. Губы и глаза! Что они говорили ее поклонникам, какой рай сулили они тем двадцати шести отвергнутым женихам девятнадцатилетней рыжеволосой дочки людоеда, можно только догадываться.

Шелковников между тем на чердаке уже давно деликатно ерзал на своем матрасике и даже, рискуя быть разоблаченным жильцами соседних квартир, страдальчески чихал, ронял на пол над комнатой аспиранта свою алюминиевую кружку, наконец решил помолиться о своем поступлении во ВГИК и с такой силой стал биться лбом об пол, словно заколачивал сваи, но Недобежкин был неумолим — он мечтал. Теперь, когда у него были в руках все инструменты, чтобы крутить-вертеть механизмом фортуны и своей судьбы, он, вместо того чтобы кинуться в пучину жизни, по привычке кинулся в пучину грез. Но надо сказать, что никогда не мечтал он так сладко и так ярко, как сегодня. Вот уже и Тигра несколько раз прыгала со стола прямо ему на постель и соскакивала на пол, где начинала то гоняться за своим хвостом, танцуя на задних лапках, то принималась выуживать пыль из солнечных зайчиков, пробивающихся из-за занавески, — уже и Полкан несколько раз лизал ему сначала руку, а потом и лицо, но Недобежкин мечтал.

Наконец Полкан совершил дикий акт вандализма, он схватил одеяло зубами, стащил его с мечтателя и поволок в дальний угол. Хотя в комнате было тепло, но без одеяла мечтать было совсем не так уютно. Тут раздался телефонный звонок. Делать было нечего, пришлось вставать. А вдруг это Варя Повалихина? Но это была не Варя.

— Как дела, Аркашенька? — Вкрадчивый голос мурашками пополз от телефонной трубки по плечу, разбегаясь по всему телу.

— А, это ты, Серега!

— Куда ты пропал, братец? К Гольденам не заходишь. У Повалихиных тебя нет, хотелось бы повидаться. Я у метро „Новослободская", может, заскочу сейчас?

Недобежкин оглядел комнату, ища улики своего богатства. Все драгоценности, за исключением тех, что так и остались с вечера лежать на столе, были убраны в чемоданы. Комната по-прежнему оставалась такой же бедной и ничем не примечательной, — разве что хламом, который натащил Недобежкин из своих поездок но глубинкам России, да теми предметами нищенского обихода, что были спрятаны в сумочку убитого старичка. Отказать другу было невозможно.

— Приезжай! — нехотя согласился аспирант, приглашая к себе в гости своего друга, Сергея Сергеевича Петушкова, знаменитого в литературных кругах постника и аскета.

— Ты не заболел? У тебя слабый голос, — участливо поинтересовался заботливый голос в телефонной трубке.

Недобежкину захотелось треснуть трубкой о стенку, чтоб раз и навсегда избавиться от этого елейного дружеского голоска.

— Нет, не заболел! Приезжай!

— Ты чем-то недоволен? У тебя что-нибудь случилось? — продолжал изо всех сил сострадать приятелю голос в трубке.

— Нет, ничего не случилось. Приезжай. — Недобежкин с раздражением повесил трубку.

— Вот черти! Один на голову уселся, — аспирант имел в виду Шелковникова, который спал на чердаке, — второй норовит на шею сесть со своей заботой. Вы еще, ребята, по спать не даете. Во дворе с утра визг, вчера до двух ночи были крики, вздохи! Вот и будь тут богатым человеком! Никакой анонимности. Даже понаслаждаться сокровищами спокойно не дадут. Думал, с утра займусь. Все газетками переложу, сделаю опись, а потом, раз меня Повалихина отвергла, пойду на бальные танцы. А ей с Шелковниковым отправлю букет.