Дочка людоеда, или приключения Недобежкина - Гуськов Михаил - Страница 13

— Нет, Машенька, в понедельник может быть поздно. Ты же видела, у него был этими сомнительными изделиями набит целый карман. Если это настоящие, мы не должны дать погибнуть молодому человеку. Сегодня еще только суббота. До понедельника его просто убьют.

Андреи Андреевич был злым волшебником, но он не был злым человеком.

Семен Григорьевич после встречи с молодым человеком, устроившим на лестнице фейерверк, был очень сердит на Повалихиных, потому что ему показалось, что этот наглый пиротехник вышел из их квартиры. Звонок Марьи Васильевны пришелся как нельзя кстати, к тому же Семен Григорьевич полгода назад тоже не удержался и сделал Вареньке предложение, естественно, получил отказ и теперь лелеял мечту о мести коварному семейству Повалихиных.

— Сеня, взгляни-ка на эту штуковину, — обратился к нему Повалихин, царственным жестом пригласив его в свой кабинет. — Я хочу знать, сколько это может стоить на аукционах Лондона и Амстердама. Ты на прошлой неделе очень хорошо говорил про Амстердам.

Старший Повалихин указал на стол, на котором на белой салфетке поблескивал небольшой яркий предметец. Андрей Андреевич с удивлением наблюдал, как при взгляде на ювелирное изделие Соловейчик еще за два-три шага до стола вдруг замер и, привстав на цыпочки, подкрался к креслу. Андрею Андреевичу показалось, что „шерсть" на Соловейчике вздыбилась. Соловейчик, словно кот, боящийся спугнуть птичку, подкрался к сверкающему комочку и ласково наложил на него лапу. Цап! И поднес драгоценность к носу. У Семена Григорьевича был нюх на настоящие драгоценности. Потомственный ювелир с вечно брюзгливым лицом и презрительной миной собственного превосходства с минуту изучал предмет. То, что он увидел, было бантом-склаважем, модным в середине восемнадцатого века при дворе Людовика XV, и серьгами в стиле рококо. Желающих лучше представить себе, что такое бант-склаваж, мы отсылаем к портретам той эпохи, где изображены аристократки с бархотками на шеях, на которых крепился бант из драгоценных камней. С минуту или две Семен Григорьевич молча, затаив дыхание, разглядывал составлявшие крылья банта большие кроваво-красные каменья в золотых кастах, восхищался подвеской из еще более крупной каплевидной шпинели в ажурной оправе из бриллиантов, которая крепилась к банту посредством бриллиантовых лепестков.

— Четыре очень крупные, каратов на сорок, одиннадцать средних, от пятнадцати до двадцати каратов, шесть шпинелей чуть поменьше, — считал Семен Григорьевич. — Пять крупных бриллиантов, огромное количество мелких. Какая огранка! Какая вода!

Семен Григорьевич вдруг зарыдал. Слезы полились по его осунувшемуся лицу. Он положил драгоценный бант на салфетку.

— Зачем вы унижаете меня? — спросил он Повалихина, сквозь слезы глядя на него снизу вверх. — За то, что я сватался к Вареньке? Я, старый дурак, предлагал ей свою руку и драгоценности. Мои драгоценности!

Пожилой ювелир в эту минуту казался себе нищим стариком, которому сердобольные прохожие накидали шапку медяков. И эти медяки он считал сокровищами.

— Вы меня обижаете, уважаемый Семен Григорьевич! — поморщился владелец яхт и русской бани. — Скажите, это очень ценная вещь?

— Такие шпинели оцениваются за карат веса почти как бриллианты. У вас его никто не купит здесь за настоящие деньги, только в Амстердаме. Ам-ам-амстердаме! — выговорил ювелир и снова разрыдался.

— Ну-ну, Семен Григорьевич, не стоит так убиваться даже за все сокровища мира! — наставительно произнес Варин отец. — Это мертвая материя, а мы живые люди!

Семен Григорьевич так взглянул на Повалихина, будто говоря: „Такие шпинели — мертвая материя? Мертвая материя! Это мы с вами — мертвая материя! Что вы понимаете?!"

Семен Григорьевич плакал оттого, что никогда ему не иметь таких драгоценностей, какие имел Повалихин, никогда не иметь такой юной красавицы-жены, как его дочка, даже никогда не иметь двух яхт, потому что он совершенно другой человек. Повалихин был крупный человек, и шпинели у него были крупные, а Соловейчик был маленьким человеком, и драгоценности у него были мелкие, собранные по крупицам, по осколкам, по миллиграммам: всего-навсего полтора-два килограмма драгоценностей на какие-нибудь полмиллиона рублей. Но что такое полмиллиона, когда один такой бант стоит баснословных денег в твердой валюте.

— Машенька! Принеси-ка бутылку коньяка и две рюмочки.

Повалихин знал, что из любой запутанной ситуации есть два спасительных выхода — или бутылка водки, или бутылка коньяка. Тотчас, как карета „скорой помощи" или пожарная машина, показалась Марья Васильевна с подносиком.

Долго они еще сидели с Семеном Григорьевичем. Соловейчик был непьющий человек, ювелир, но в этот раз он так напился, что назавтра утром даже стал сомневаться, уж не приснились ему эти кроваво-красные шпинели в оправе бриллиантов или он действительно их видел. Тут уж Андрею Андреевичу пришлось в отношении гостя применить семейное искусство — незаметно подливать в рюмку, которым по-настоящему владеют только дети больших начальников, а они в каком-то смысле все сплошь людоеды.

Как только объявили антракт, Недобежкин решительно поднялся с кресла. Витя Шелковников вскочил еще раньше.

— За кулисы? — мелким бесом осклабился он.

— Веди! — приказал господин.

Добровольный слуга, как все мелкие жулики, благоговевший перед убийцей, которым был в его представлении Недобежкин, бросился вперед.

— Цветочков бы прихватить! — жалостливо запел он, намекая на свое безденежье. — Может быть, мне тут пере купить пару-тройку букетиков посвежее? — он кивнул на зрителей, прохаживающихся со скромненькими букетиками не свежих гвоздик и поблекших роз.

— Завтра поедешь на рынок и купишь такой букет, чтобы весь зал ахнул!

Шелковников сладко присел на полусогнутых. Если б не этот Дюков, какая бы шикарная жизнь развернулась перед ним. Но возможность хотя бы несколько дней пошиковать рядом с убийцей-миллионером в роли шпиона-слуги оставляла шанс и улизнуть от дотошного участкового, и разбогатеть самому.

Недобежкин и Шелковников зашагали ко входу в служебную часть здания. Каждый из них на ходу выбирал свою стратегию прохода через кордон. Есть много способов прохода через охраняемые двери. Например, можно сказать условный пароль или показать пропуск, можно вместо пропуска показать и вручить охраннику сторублевую бумажку, можно вместо пароля сослаться на важное лицо. Можно подружиться с охранниками и проскальзывать туда-сюда на правах хорошего друга или надеть рабочий комбинезон, запастись раскладной лестницей и пройти якобы по аварийному вызову администрации, но лучше всего поручить это дело слуге.

Человек, у которого есть слуга, отличается от человека, у которого нет слуги, тем, что первый может многое, когда второй не может ничего. Тот человек, у которого есть слуга, говорит: „Поди и сделай!" И слуга идет и делает. Тот человек, у которого нет слуги, те же слова говорит себе и сам же себе отвечает: „Вот ты поди и сделай!" Поэтому человек со слугой делает все, что хочет, а человек без слуги лишь то, что может. Человек со слугой делает то, что хочет он, а человек без слуги делает то, что хотят другие. Очень советую вам обзавестись слугой.

За несколько шагов до служебного входа Витя Шелковников обогнал Недобежкина и приветливо-приветливо, с угрожающе-заискивающими интонациями прошарманил двум дружинникам, стерегущим проход за кулисы:

— Дежурим?! Очень хорошо! Сам был дежурным, знаю. Это бальный критик, мы выходили. Что?! Вы нас не помните? Это же Аркадий Михайлович, я с Аркадием Михайловичем. Аркадии Михайлович, меня не пускают! Критиков не пускают. Это же автор, главный критик, автор всех статей о бальных танцах, я его секретарь.

Стоящие в дверях дружинники заколебались.

— Да, да, это со мной! Проходи, Витя! Ничего, ребята, я понимаю, — важно добавил „главный критик", проталкивая своего „секретаря".