Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович - Страница 7

Так я лежал и умирал в бессилье И вдруг услышал, как невдалеке Два человека шли и говорили На милом мне аварском языке.

В полдневный жар в долине Дагестана Я умирал, а люди речь вели О хитрости какого-то Гасана, О выходках какого-то Али.

И, смутно слыша звук родимой речи, Я оживал, и наступил тот миг, Когда я понял, что меня излечит Не врач, не знахарь, а родной язык.

Кого-то исцеляет от болезней Другой язык, но мне на нем не петь, И если завтра мой язык исчезнет, То я готов сегодня умереть.

Я за него всегда душой болею. Пусть говорят, что беден мой язык, Пусть не звучит с трибуны Ассамблеи, Но, мне родной, он для меня велик.

И чтоб понять Махмуда, мой наследник Ужели прочитает перевод? Ужели я писатель из последних, Кто по-аварски пишет и поет?

Я жизнь люблю, люблю я всю планету, В ней каждый, даже малый, уголок, А более всего Страну Советов, О ней я по-аварски пел, как мог.

Мне дорог край цветущий и свободный, От Балтики до Сахалина – весь Я за него погибну где угодно, Но пусть меня зароют в землю здесь!

Чтоб у плиты могильной близ аула Аварцы вспоминали иногда Аварским словом земляка Расула – Преемника Гамзата из Цада.

ОТВЕТ НА ТВОЕ ПИСЬМО

Письмо получил я с сегодняшней почтой На склоне цадинском, где мягкие травы, Лежу и читаю. Спасибо за то, что Ты любишь меня и желаешь мне славы.

Ты хочешь, чтоб имя мое не сходило С газетных полос и зовущих плакатов, Чтоб диктор вещал, чтоб афиша гласила: «Такая-то пьеса, и автор Гамзатов».

Здесь пашут на склонах, а ты, дорогая, Ревнуешь меня к этим горным просторам, Коришь, что сценария не продвигаю И чая не пью со своим режиссером.

Родная, от жизни нужна мне лишь малость: Быть равным средь тружеников незаметных, Вдыхать этот воздух да ты чтоб касалась Рукою волос моих неодноцветных.

Уже мы не юны, еще мы не стары, И эти упреки, что шлешь ты сердито, Ломают и опустошают амбары, Где помыслы наши хранятся, как жито.

Я ль лучше моих земляков возмужалых, Я ль лучше, чем мудрые горцы-крестьяне, Чем каменотесы, дробящие скалы, Чем старцы, сидящие на годекане?

Я ль лучше друзей моих незнаменитых, Лежащих во тьме, под камнями седыми, Чье доброе, хоть и негромкое, имя Начертано лишь на кладбищенских плитах Да в памяти близких, оставленных ими?

Как бредил я славой! И вспомнить неловко Сегодня, когда мне давно уж не двадцать. А что она – слава? Над бездной веревка, Что выдержать может, а может порваться.

Чего же хочу я? Работы, заботы, Чтоб руки мои не повисли в бессилье. А слава? Пусть славятся эти высоты, Которые создали нас и вскормили.

И если однажды забудусь я слишком, О люди, прошу отрезвить меня встряской, Одернуть меня, как на свадьбе мальчишку, Что вылез вперед, околдованный пляской.

*

У черных завистников шустрые слуги, И, чтобы не дать человеку житья, К тебе эти слуги – проклятые слухи Сумели добраться быстрее, чем я.

Они уже здесь отличились, конечно, И кажется правдою тонкая ложь. И встречен тобою я так бессердечно, Что впрямь на незваного гостя похож.

Ты, книжку раскрыв, в уголке примостилась. Пускай, мол, на скачках твой вырвался конь, Но чайник уж сам, раз попал ты в немилость, Чтоб чаю напиться, поставь на огонь.

Остались подарки мои без вниманья. Так грустно, как будто бы дождик идет. Кота приласкал я, и в знак пониманья Запел, замурлыкал сочувственно кот.

Шагнул за порог я, и с лаем собака Мне кинулась радостно прямо на грудь. Но мил я не всем в этом доме, однако, Иных мой приезд не волнует ничуть.

Ах, как же так можно жестоко, безбожно, Так неосторожно безвинных карать? Да будет ничтожно то слово, что ложно, И радость в мой дом возвратится опять.

*

Махмуда песни будут жить, покуда Неравнодушен к женщинам Кавказ, Но разве после гибели Махмуда Любовных песен не было у нас?

Нет, песни есть пленительного лада, Еще какие песни о любви, Но только горцу похищать не надо Печальную красавицу Муи.

В век Шамиля баталии бывали, Их чтит поныне горская земля, Но разве славных не было баталий Со времени плененья Шамиля?

Нет, славных битв произошло немало, Но только горец в них не обнажал Холодной стали острого кинжала, – Стал нынче мирно выглядеть кинжал.

*

Хоть я не бессмертник, хоть ты не сирень, Но срезать однажды нас будет не прочь Белый садовник по имени день, Черный садовник по имени ночь.

Хоть ты не пшеница, хоть я не ячмень, Щадить нас не будут – им это невмочь – Жнец белолицый по имени день, Черная жница по имени ночь.

Хоть ты не косуля, хоть я не олень, Не смогут охотничью страсть превозмочь Белый охотник по имени день, Черный охотник по имени ночь.

Белый охотник ли выследит нас, Черный охотник ли выстрелит в нас? А может, у первого дрогнет рука, А может, второй промахнется не раз?

ИЗ ЦИКЛА «ПЕСНИ МУИ»

Артистке Муи Гасановой

1. МОЙ БУБЕН

«Ты спой о любви нам, ты спой о любви», – Просили меня молодые. «О битвах минувших ты спой нам, Муи», – Сказали мне горцы седые.

Давайте, давайте, чтоб песню начать, Вино молодое пригубим, И в левую руку возьму я опять Мой бубен, мой бубен, мой бубен.

В горах молодым про любовь я спою, Чтоб горцы седые вздыхали, Про подвиги вспомнив, про юность свою, Про то, как невест похищали.

Спою старикам, чтоб и парни могли Гордиться скакавшим под пули: Нашли его шапку от дома вдали, А сердце – у милой в ауле.

Мой друг на закате весеннего дня Другую в горах приголубил, А ты не оставишь до гроба меня, Мой бубен, мой бубен, мой бубен.

Хозяйка твоя и рабыня твоя, Тебе признаюсь на досуге, В чем маме своей не призналась бы я, Что скрыла б от верной подруги.

Я пела в Москве фестивалю всему, Пою и на свадьбах и в клубе, Но как бы я спела тому одному, Мой бубен, мой бубен, мой бубен…

2. ЕСЛИ ГОРЕЦ ДАЛ СЛОВО

Что, как прежде, с любовью ко мне не летишь Ты, дорогу в гнездовье забывший орел?

Мне писавший, бывало, ты адрес мой знал, Словно песни начало, всегда наизусть.

А теперь, независим от прежней любви, Ты не пишешь мне писем вторую весну.

Если горец дал слово, так думала я, Это слово готово его пережить.

Отчего ж, мой пригожий, ты, сбросив шинель, Обнимаешь в прихожей другую сейчас?

Вспоминаю я снова, как ты говорил: «Офицерское слово что пуля в скале».

С той поры на погонах, на звездах твоих Руки женщин влюбленных лежали не раз.

3. НА ЛУГУ ЦВЕТОК УВЯЛ

Вырос красный цветок на зеленом лугу, На зеленом лугу, на крутом берегу. Отчего ж не могу этот красный цветок Я найти, видит бог, на колючем снегу?

Ах, ужели ко мне не воротится друг, Осторожный в окне не послышится стук? Неужели вокруг будет снег лишь да снег И цветами вовек не покроется луг?

Все в окошко смотрю, все сижу у окна. Ах, ужель безответно сгорю я одна? Снег белей полотна все летит и летит, И калитка скрипит от зари дотемна.

Ах, дождаться ль смогу, чтоб от черных сапог След на белом снегу под окном моим лег? Ах, ужель на порог я в ночи не метнусь И к тебе не прижмусь, чтобы ты не продрог?

Ах, доколь этой пыткой терзаться мне впредь, Долго ль будет калиткой лишь ветер скрипеть? Долго ль будут белеть за окошком снега, Неужели луга не начнут зеленеть?

4. ПЕСНЯ

Простился в отчей стороне Отец мой с белым светом. И мама ночью при луне, Качая люльку, пела мне И плакала при этом.

Мой друг был парень хоть куда, Но изменил мне летом. Тогда была я молода. Шептала мама. «Не беда», И плакала при этом.

Я, бубен взяв, пустилась в пляс, И песням, мною спетым, Потерян счет в горах у нас, Их мама слушала не раз. И плакала при этом.

Не стало мамы у меня. В платке, что черен цветом, Я, низко голову клоня, Всю ночь сидела без огня И плакала при этом.