По следам рыжей обезьяны - Мак-Киннон Джон - Страница 16

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая

Каждое местечко в лесу напоминало мне о прежних событиях, хороших или плохих. Постепенно я стал неотторжимой частицей джунглей и чувствовал себя там как дома. Я перестал ненавидеть ротан, покрытый острыми шипами: теперь я знал, как могут пригодиться его гибкие плети; я научился использовать для постройки своих убежищ кору лианы. Даже непроходимую чащобу подлеска я тоже обрати себе на пользу — под ее прикрытием я мог незаметно подкрадываться к орангам, не нарушая их покоя. Мало того, она еще доставляла мне и пропитание — превкусные фрукты и съедобные грибы. Моя неприязнь к джунглям куда-то испарилась. Лес стал не врагом, а другом. Пиявки и те были чем-то полезны. Если пиявку насадить на гибкий побег лианы и опустить в заводь ручейка, ни одна мелкая рыбешка не устоит перед такой приманкой. А когда рыбка поймет, что это соблазнительное лакомство вовсе не червяк, будет уже поздно: пиявка намертво вопьется в нее своими присосками. А аппетитный ломтик поджаренной над костром рыбы всегда вносил приятное разнообразие в мою довольно однообразную диету.

Я привык к уединению, и мне не было ни скучно, ни одиноко в собственном обществе. Порой я себя баловал: вел синхронный репортаж собственных достижений или громогласно поносил пиявок, отдирая их от своих ног. Я шел следом за животными, которые бродили в одиночестве, и сам тоже превратился в одинокого бродягу. Я шел, когда мои оранги пускались в путь, ел, когда они кормились, и спал, когда они спали. Мне частенько приходила на память история о человеке, который так долго бродил по джунглям, что превратился в орангутана; уж не превращаюсь ли я сам в «полумаваса»?

Черные тучи громоздились на горизонте, и верхушки деревьев уже тревожно шумели в предчувствии грозы. Было еще довольно рано, но мне не хотелось попадать под зимний ливень, и я отправился домой. В нашем лагере пока еще только легкая изморось туманом стояла над рекой, и люди сновали туда и сюда. Бахат, Пингас и Шингит торопливо разыскивали наши весла и длинные копья с широкими лезвиями. Я спросил Бахата, куда это все собираются. Он вскинул голову, указывая подбородком вверх по течению: «Гайан-баби (свиной дождь), туан».

Я бросил походный мешок у хижины, схватил свое личное весло из черного железного дерева и помчался за ними на берег. Мы вскочили в самую маленькую лодку и принялись грести, с трудом продвигаясь против течения по вздувшейся реке. Две собаки, во что бы то ни стало хотевшие сопровождать нас, с истерическим лаем бежали вдоль берега. Но все же, убедившись, что мы не собираемся брать их в лодку, и испугавшись дождя, они стали понемногу отставать и в конце концов вернулись в лагерь. Наш маленький сампан бесшумно, но упорно продвигался вперед, наполовину скрываясь в густой заросли топких речных берегов. Мои спутники показали мне примятые папоротники в тех местах, где кабаны проложили себе путь из леса к берегу реки, и глубокие ямы на противоположном берегу, где они выкарабкивались из воды после опасной переправы. Целый час мы гребли без передышки, пока не добрались до Пулау-Пин-Пин — маленького, поросшего кустарником островка посередине реки. Ярдов на сто выше небольшой галечной отмели мы спрятали лодку под нависшими кустами противоположного берега. Проплывая мимо отмели, заметили следы кабанов — значит, уже не одно семейство переправилось через реку в этом месте. Но Бахат уверил меня, что кабаны будут мигрировать еще два месяца.

Двадцать минут мы прождали в тишине, как вдруг Шингит молча качнул борт лодки, и мы все пригнулись и затаились.

Поначалу я ничего не замечал, но вот до нас донеслось издали басистое похрюкивание кабанов, потом высокие папоротники слегка зашевелились, и кабаны цепочкой вышли на отмель. Большой кабан шел впереди, но вдруг повернулся и яростно бросился на более молодого кабанчика, который сунулся к нему слишком близко, позабыв о субординации. Кабанчик с визгом отскочил, и старый вожак снова подошел к воде. Подняв голову с длинной щетинистой бородой, он понюхал воздух справа и слева, потом подозрительно уставился сквозь струи дождя на тот берег, где прятались мы. Его длинные белые клыки блеснули, когда он повернулся и с громким издевательским фырканьем побежал рысцой прочь от реки, ломясь сквозь заросли папоротников; стадо следовало за ним на почтительном расстоянии. Десять минут спустя мы увидели, как они быстро переплывают реку ниже по течению — в полной безопасности. Бахат выругал старого кабана за бдительность, и мы снова стали настороженно прислушиваться. Через несколько минут второе стадо кабанов переправилось через реку, но снова чересчур далеко от нас. Они удивительно прытко доплыли до берега, вскарабкались на скользкий откос и растворились в лесу.

Уже темнело, когда я почувствовал, что борт лодки снова дернулся. Мы скорчились и застыли, как мертвые, а десяток кабанов тем временем бесшумно, словно на пуантах, прошли по отмели и выстроились в ряд у самой воды. Старый кабан вошел в воду, потом бултыхнулся и поплыл, а остальные так и посыпались следом за ним. Мы высвободили нос лодки из кустов и принялись грести, как сумасшедшие, выбираясь на стремнину, которая подхватила нас и понесла в сторону плывущих животных. Лодка летела стрелой, но кабаны были уж на середине реки. Мы бешено работали веслами. Бахат внезапно изменил курс, стараясь отпугнуть кабанов от берега. Они повернули и поплыли по течению, нам удалось выиграть несколько драгоценных секунд, и мы их настигли. Когда мы налетели на них, передовые уже с треском ломились через кустарник, но замыкающие еще не доплыли до берега. Бахат наклонился и заколол одну свинью прямо в воде, а я бросил свое копье и попал в другую, уже вскарабкавшуюся до середины откоса. Она скатилась обратно в воду, и Пингас, выпрыгнув из лодки, схватил ее за хвост. Животное попыталось обернуться и отделаться от него, но тут копье Шингита без промаха поразило кабана прямо в сердце. Бахат уже потрошил свою добычу, а Пингас и Шингит, в то время как я подгонял лодку к берегу, взялись за вторую. Наступила ночь. Очень довольные нашей вечерней добычей, мы с громкими шутками плыли по течению, и Бахат весело дымил немного подмокшей самокруткой из пальмового листа.

Никто на свете не знает, почему кабаны мигрируют, откуда они идут и куда направляются. Они мигрируют не каждый год, и не всегда в одно и то же время, но предсказание Бахата сбылось точно, и целых два месяца они шли на север непрерывным потоком, словно сам дьявол гнался за ними по пятам. Во многих стадах бежали верещащие полосатые поросята не больше одной-двух недель от роду, а убитые нами животные все были в отличном виде и прежирные. Мужчины целые дни проводили на охоте, а Шереван и дети оставались в лагере и резали мясо и жирные шкуры, поджаривая куски в больших круглых котлах. Мясо и жир укладывали в банки из-под китайских галет, перевязывали ротановыми побегами и складывали под домами. Мясо, залитое жиром, остается съедобным несколько лет, и за два месяца у нас накопилась внушительная куча этих «консервов». В прежние времена свиное сало стоило на рынке очень дорого, но с распространением мусульманства и посадок масличной пальмы в Сабахе сбыт сала упал, поэтому наши запасы предназначались только для дусунских деревень.

Большую часть года в такую даль вверх по реке добирались редкие гости, но, пока кабаны переправлялись через реку, дусуны в лодках поднимались от своих кампонгов вверх по течению и устраивали на них засады. Крокодилы тоже стали спускаться вниз по течению вздувшейся от дождей реки, покидая свои тихие заводи с теми же кровожадными намерениями. Несколько раз мы замечали их грозные силуэты среди плавника, который несло мимо нашего лагеря, а порой по течению плыли и наполовину съеденные трупы кабанов со страшными ранами: крокодилы вырывали целые куски из их крупов и брюха и лакомились внутренностями.

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая