Мусаси - Ёсикава Эйдзи - Страница 32

Мусаси понял, что его слова осложнили дело.

– Я не могу взять тебя с собой.

– Хорошо, я просто пойду следом. Не буду мешать твоим занятиям, поэтому не наврежу тебе. Ты и не заметишь моего присутствия.

Мусаси не нашелся, что ответить Оцу.

– Обещаю, что не буду тебе докучать.

Мусаси молчал.

– Вот и решили! Подожди здесь, я сейчас вернусь. Рассержусь, если попытаешься сбежать. Оцу побежала в лавку. Мусаси подмывало со всех ног броситься в другую сторону, но он словно прирос к земле.

Оцу, оглянувшись, крикнула:

– Не вздумай улизнуть!

Она улыбнулась, и на щеках появились ямочки. Мусаси невольно кивнул в знак согласия. Радостная Оцу исчезла в лавке.

Если бежать, то сию же минуту! Так подсказывало сердце. Но улыбка Оцу и ее умоляющий взгляд словно приковали его к месту. Какая она хорошенькая! Никто, кроме сестры, не любил его так сильно. Нельзя сказать, чтобы Оцу не нравилась ему.

Мусаси взглянул на небо, потом на воду и судорожно сжал перила моста. Его охватило замешательство. Щепки от перил упали из-под пальцев Мусаси в воду и поплыли вниз по реке.

Оцу появилась на мосту. На ней были новые соломенные сандалии с желтыми ноговицами, большая дорожная шляпа, подвязанная под подбородком алой лентой. Она никогда еще не казалась такой красивой.

Мусаси нигде не было.

Оцу отчаянно закричала, зарыдав. Взгляд ее упал на перила, на которых белели свежие надрезы. Она прочитала вырезанную острием кинжала надпись: «Прости меня, прости!»

Жизнь – сиюминутность, не ведающая завтра.

В Японии начала семнадцатого века и знать, и простой люд воспринимали жизнь как нечто быстротечное и преходящее. Знаменитый военачальник Ода Нобунага, положивший начало объединению Японии, которое завершил Тоётоми Хидэёси, выразил это ощущение в четверостишии:

Ода Нобунага покончил с собой в Киото в возрасте сорока восьми лет после того, как потерпел поражение в стычке с одним из своих собственных военачальников, который предательски напал на него.

К 1605 году, то есть двадцатью годами позже, бесконечные распри между даймё были в основном закончены, и Токугава Иэясу два года правил как сёгун. На улицах Киото и Осаки ярко горели фонари, как в лучшие дни сёгуната Асикаги, царило приподнятое праздничное настроение. Немногие верили в продолжительный мир. Сто лет междоусобиц приучили людей воспринимать периоды без войн как нечто временное и непрочное. В столице кипела жизнь, но в воздухе висела напряженность, вызванная неуверенностью в завтрашнем дне. Неопределенность подхлестывала лихорадочную жажду наслаждений.

Токугава Иэясу формально оставил пост сёгуна, не выпустив, однако, бразды правления. У него было достаточно сил для контроля над другими даймё и поддержания главенства своего клана. Титул сёгуна перешел к его третьему сыну – Хидэтаде. Ходили слухи, что новый сёгун собирается в Киото для засвидетельствования почтения императору, но все понимали – путешествие на запад значило больше, чем визит вежливости. Наиболее могущественный среди вероятных соперников сёгуна – Тоётоми Хидэёри – был сыном Хидэёси, даровитого преемника Оды Нобунага. Хидэёси сделал все возможное для сохранения власти над семейством Тоётоми, пока Хидэёри не достиг возраста, дававшего право на самостоятельную власть. Но победителем в битве при Сэкигахаре стал Токугава Иэясу.

Резиденция Хидэёри по-прежнему находилась в замке Осака. Иэясу не расправился с Хидэёри, даже разрешал ему иметь внушительный годовой доход, понимая, что Осака представляет собой главную опасность как оплот всех неприятельских сил. Многие феодальные правители, сознавая неустойчивость обстановки, проявляли равное уважение и Хидэёри и сёгуну. Не было секретом, что Хидэёри имел достаточно замков и золота, чтобы в случае необходимости нанять на службу ронинов со всей страны.

Киото кипел слухами и домыслами о будущем страны.

– Рано или поздно война начнется!

– Дело времени.

– Уличные фонари завтра могут погаснуть.

– Пустое. Чему бывать, того не миновать!

– Поживем в свое удовольствие, пока есть возможность.

Бурная ночная жизнь и процветание веселых кварталов свидетельствовали о том, что большинство людей следовало совету не терять времени даром.

К любителям развлечений принадлежали и восемь молодых самураев, только что свернувших на улицу Сидзё. Они шли вдоль белой оштукатуренной стены, в конце которой возвышались внушительных размеров ворота под массивной крышей. Почерневшая от времени деревянная доска извещала: «Ёсиока Кэмпо, город Киото. Военный наставник сёгунов Асикаги». Поблекшие иероглифы читались с трудом.

Молодые самураи выглядели так, словно занимались фехтованием весь день напролет. У одних помимо традиционных двух стальных были деревянные мечи, у других – копья. Такие отчаянные вояки всегда первыми оказываются на месте кровавой схватки. Их лица выражали решительность и непреклонность, глаза грозно сверкали. Молодые самураи готовы были ринуться в бой по любому поводу.

– Молодой учитель, куда пойдем сегодня вечером? – шумно спрашивали они своего предводителя, окружив его кольцом.

– Куда угодно, только не туда, где были вчера, – мрачно ответил он.

– Почему? Все женщины засматривались на тебя. Нас едва замечали.

– Учитель, пожалуй, прав, – вмешался один из самураев. – Лучше в такое место, где никто не знает ни молодого учителя, ни нас.

Балагуря и подзадоривая друг друга, молодые люди рассуждали, где сегодня выпить и развлечься с женщинами.

Самураи вышли на ярко освещенную набережную реки Камо. Долгие годы берег был пустошью, поросшей травой, – красноречивое свидетельство упадка, порожденного войной. С наступлением мира земля здесь подорожала. Берег усеяли кособокие домишки, вход в которые был кое-как завешен красными или светло-желтыми занавесками-но-рэн. В этих домах продажные женщины занимались своим ремеслом. Девушки из провинции Тамба с небрежно набеленными лицами свистом зазывали клиентов; купленные оптом несчастные женщины бряцали на сямисэне, недавно вошедшем в моду, и, хихикая, распевали непристойные песни.

Молодого учителя звали Ёсиока Сэйдзюро. Изящное темно-коричневое кимоно ладно сидело на его высокой фигуре. Когда молодые самураи вошли в веселый квартал, он подозвал одного из спутников.

– Тодзи, купи мне соломенную шляпу!

– Которая совсем скрывает лицо?

– Да.

– Зачем она тебе здесь? – удивился Гион Тодзи.

– Значит, нужно! – отрезал Сэйдзюро. – Не хочу, чтобы сына Ёсиоки Кэмпо видели в подобном месте.

Тодзи рассмеялся:

– Шляпа, наоборот, привлечет внимание. Все здешние женщины знают, если посетитель прячет лицо, он из приличного и, возможно, богатого семейства. Конечно, они тебя не оставят в покое и по другой причине, но шляпа – лишняя приманка!

Тодзи, как обычно, одновременно поддразнивал учителя и льстил ему. Он приказал слуге принести шляпу, перед тем как влиться в толпу гуляющих. Сэйдзюро, надев принесенную шляпу, почувствовал себя свободнее.

– В ней, – заметил Тодзи, – ты еще больше смахиваешь на городского щеголя.

– Смотрите, все женщины высунулись из домов, чтобы разглядеть его! – обратился Тодзи к друзьям.

Независимо от лести Тодзи Сэйдзюро действительно был хорош собой. Отлично отполированные ножны двух мечей, достоинство и манеры – все выдавало в нем отпрыска богатого семейства. Соломенная шляпа не ограждала его от окликов женщин:

– Эй, красавчик! Зачем прятаться под дурацкой шляпой?

– Иди-ка ко мне! Посмотрю, что у тебя под шляпой!