В поисках Белой ведьмы - Ли Танит - Страница 39

• Предыдущая
• 39/83
• Следующая

Поступок Бэйлгара, масрийское богохульство – разжигание незакрытого пламени, обсуждался с разрешенным религиозной цензурой одобрением.

Масримас рассеял тьму своим светом, а джерд Щита был лишь его инструментом. Бэйлгар, кувшинами опрокидывая ром, строил планы, как покрыть илом все болото, осушить его и выращивать дыни и рис и зеленый водяной табак, произраставший в сырых долинах Тинзена.

Сам Бар-Айбитни ответил на несчастье после того, как оно закончилось, веселыми жалобами. Сором открыл сундуки императора, чтобы помочь нуждающимся и разрешил тем, кто потерял собственность, сделать заявки на предмет возмещения. Скоро каждый шикарный бордель, у которого сгорела во время пожара башня, смог насобирать деньжат, на которые можно было построить две, а каждый купец, чей груз лежал углями на дне залива, подавал у ворот казначейства петицию, указывавшую сумму, втрое превышающую стоимость утраченного. Это привело к бесконечным расследованиям, бесконечным спорам, и к куче дел о мошенничестве, рассматриваемых королевскими судами. Эго утомительное занятие – и раздача денег, и их возмещение – пало на плечи императорских министров, которые вроде бы хорошо успели привыкнуть к своему бремени. Теперь, когда вместо императора был Сорем, более активный в делах закона и государства, молодой и энергичный, эти непослушные министерские кролики, крысы, землеройки хватались за свои свитки документов и, чувствуя собственного значимость, пищали, что для них все должно остаться, как было. Сорем прошелся по их должностям, как топор по лесу. Но несмотря на его особое внимание, эти дела утомляли его, и, немного расчистив заросли и назначив новых людей, которым он мог доверять, он отдал все в их руки.

Он еще не был императором. Он был тем, кого они называли Новым правителем или функционером Храгон-Дата. Бумаги, которые были написаны в Цитадели и которые Храгон-Дат подписал и скрепил печатью в Малиновом дворце в то дождливое утро, были предъявлены двору, а копии разослали аристократам, а потом и расклеили по всему городу. Они провозглашали добровольное отречение по причине унижения и собственной слабости, когда он оставил Бар-Айбитни беззащитным перед хессекской угрозой. Своего возлюбленного сына Сорема – сына от его более раннего брака с принцессой Малмиранет, бывшей императрицей лилий, – он признавал теперь принцем и спасителем города, способным вести дела вместо отрекшегося монарха. О Баснурмоне, наследнике, напоминало лишь одно предложение, нацарапанное на пергаменте собственной рукой императора: «Этот ублюдок бросил умирать и город, и своего отца-императора». Милый штрих.

Таким образом, Сорем был правителем империи во всем, кроме титула. Масрийские титулы – весомые штуки, они должны быть освящены жрецами; бровь помазать маслом, одежды обрызгать водой из какого-нибудь священного сосуда и принести в жертву белую лошадь. Тогда и только тогда Новый правитель станет императором.

В то время как посланцы уезжали и возвращались, привозя письма и дары из земель империи, которые клялись в верности своему новому повелителю, присылая для подтверждения клятвы белых павлинов в клетках. Девять джердов, которых не было в городе, из своих приграничных крепостей слали уже не павлинов, а свои штандарты, которые их представители на церемонии коронации получали обратно. (Типичное масрийское представление.) Никакого намека на угрозу не исходило от этих далеких гарнизонов. Они тоже чистосердечно присягнули на верность Сорему. Новость о том, что ступица золотого колеса, которое они охраняли, была из гнилого дерева, никого не удивила – об этом давно знали легионы на периферии нескольких королевств. Правление Сорема обещало быть лучше.

Видя, как им восхищаются, как его превосходство признается всеми – и его давними спутниками, и новыми, – я вспомнил его срыв в Цитадели, его мальчишеский героизм и злость, его взгляд, полный замешательства и отчаяния, когда он смотрел на Небесный город, воображая, как его отец распускает нюни, теряя драгоценные секунды. О почитании того, что было прекрасно или благородно, масрийцы говорили: «Каждый нож должен быть в ножнах из прекрасной-парчи». Это если вам полагалось носить нож, «ЧТО БЫ БЫЛО, ЕСЛИ БЫ Я НЕ БЫЛ С НИМ?» – подумал я. С пятью джердами в Цитадели он мог бы спасти город, но занял бы он место Храгон-Дата?

Скорее всего, на день он был бы богом, а на другой его бы убили, и бесчисленные тысячи женщин и столько же мужчин плакали бы, когда его позолоченный саркофаг везли бы по улицам. Королевский некрополь лежит на высоком юго-восточном холме, возможно, это пятый город в Бар-Айбитни – снежно-белые усыпальницы и позолота. Из смерти они сделали поэму. Масрийцы говорят, что боги убивают тех, кого любят, чтобы они не достались миру. Но не всегда масрийцы были романтиками, чтобы смягчить их, потребовался мед юга. И ничто не ломается так легко, как ржавое железо.

Прошел месяц. Лето буйно цвело, деревья в городе садов напоминали застывшие в голубом воздухе фонтаны. Дворец купался в своих красных тенях, и львы рычали в парке, как ленивый гром. Все это в моей памяти слилось в неизменный, бесконечный полдень. Полдень, когда при попустительстве девушек Малмиранет мы с ней лежали, прижавшись друг к другу так же тесно, как одежда в каком-нибудь горячем ящике, пока императорский совет держал ее сына в ловушке дворцовых дел. Хотя были еще и ночи. На празднествах – а каждый ужин в Небесном городе становился празднеством, – Сорем, будущий император, обычно занимал место короля, я садился по его правую руку, а вокруг – его командиры и знать. Малмиранет, императрица лилий, в шелках цвета снега, золота или вина, садилась обычно на дальнем конце стола. Там, где она сидела двадцать лет назад, пятнадцатилетняя наследница своей доли империи, нежеланная супруга Храгон-Дата. Некоторые из этих старых козлов и их жен, как мусор, наполнявших банкетный зал с фресками тигров на стенах, видели, как она носила ребенка, которому предстояло стать Соремом.

Здесь у нее были апартаменты королевы, увешанные кисеей и вышитыми занавесями, и в то же время на ее стене висели скрещенные пики и охотничий лук с отделкой из слоновой кости. Она сказала, что сейчас уже ими не пользуется. За ее окном была высокая пальма. Она рассказала мне, как однажды она вскарабкалась на нее, увидев, как это делает раб. Ей тогда было лет шесть или семь. Она рассказала мне все о своей жизни между верстовыми столбами нашего жгучего желания, которые, как сияющие лезвия, размечали наши ночи. Ее жизнь была такой, какой я и представлял, но она ни о чем не жалела. Она была горда и жестока – ее хорошо выучили, но для тех, кого любила – неистово щедрой и великодушной. Ее никак нельзя было заставить не противопоставлять любовь ко мне любви к Сорему. Мне казался глупым такой секретный способ общения, но я не тратил время на переубеждения. Я думал: «Я объясню все ему как-нибудь вечером, когда он будет свободен от дворцовой ерунды, и тогда она посмотрит». Но я все откладывал это.

Честно говоря, я откладывал многое. Это казалось здесь обычным занятием. Даже Храгон-Дата «отложили», оставили одного в какой-то изолированной комнате, отчего бы не отложить все остальное?

Я стал вялым во всех делах, кроме любви. Это может случиться, когда вы долго сражались, а мне казалось, что я сражался большую часть своей жизни. А здесь был солнечный остров в диком море, и я лежал на нем, забыв, что море по-прежнему окружает меня.

Трудно вспомнить, как шумит море, когда вы долго его не слышали. Угроза и страх исчезли, умерли, как я и надеялся, в ту ночь во время пожара.

Бит-Хесси превратился в золу, только рассказы о привидениях напоминали о его существовании. В эти янтарные дни мне казалось, что мои ночные кошмары растаяли и никогда больше не вернутся, все, даже сны о Белой ведьме.

Да, я принес клятву тени или моей собственной совести – моему отцу.

Но, может быть, кошки Уастис нет в Бар-Айбитни? А если она выжила и прячется, с ней будет проще покончить, используя все ресурсы Масрийской империи.

• Предыдущая
• 39/83
• Следующая