Прикосновение Макса - Хупер Кей - Страница 23

А потом, позже, позор — и чувство вины. То как люди смотрели на нее. Шептались. Даже ее брат… Даже Гленн намекнул, что она должно быть сделала что-то такое, что привлекло внимание насильника — иначе, во-первых, почему он обратил на нее внимание? Позже, она подслушала разговор Гленна с его другом, в котором он задавался вопросом, почему у нее не было никаких видимых ушибов и ран после нападения, почему она, видимо, не боролась с насильником. Как говорил Гленн, казалось странным, что этот человек тал легко проник в ее квартиру, минуя сигнализацию и замки, так как будто кто-то впустил его…

Как будто кто-то впустил его.

Это было то, почему Дайна решила уехать из Бостона, разорвав все связи с прошлым. Если даже ее собственный брат, единственный человек, которому она еще доверяла, полагал, что она сама так или иначе ошиблась в том, что она была изнасилована — и это после того что она пережила — кто вообще мог быть на ее стороне? Если даже Гленн мог сомневаться в ее словах и подозревал ее в том, что она лжет относительно того, что случилось с ней, то, действительно, в Бостоне для нее ничего не было.

Как говорил ее адвокат, это было нормальной практикой, что общество осуждало женщину, преследовало, подвергая сомнению и сомневаясь относительно нее. Все еще существовала тенденция рассматривать насилие как сексуальное нападение, вызванное обольстительной одеждой или провокационным отношением, слишком много людей все еще считали, что человек, должно быть, был соблазнен, чтобы совершить такое преступление — и это означало, что всегда виновата женщина.

И вина, которую чувствовала Дайна, как объяснил адвокат, была результатом пережитого нападения. Другой из возмутительных и устаревших традиций общества, накладываемых на женщин, была смехотворная вера о «судьбе, хуже, чем смерть», и что любая женщина должна пожертвовать своей жизнью, а не «подчиниться» изнасилованию — и тем более пережить его. Человеческие эмоции редко бывают рациональными или логичными. Как и уверенность в том, что она никогда не будет чистой снова, сколько бы и как тщательно она не пыталась отмыться. Считалось, что она навсегда отмечена, испорчена тем, что случилось с ней.

Не только девственность. Но и невинность. Доверие.

«Я люблю тебя, Дайна.»

Независимо от того, как хорошо она сможет поправиться, мягко произнес адвокат, ее восприятие жизни навсегда измениться. Она всегда будет помнить о темных углах и оставленных помещениях. Выключение света уже никогда не станет легкомысленным актом, как это было раньше. В ее кошмарах всегда будет присутствовать насилие, так как теперь она знает, что это такое. Настороженное отношение к незнакомцам и доверие, будет даваться с огромным трудом. И безопасность уже никогда не будет считаться как само собой разумеющееся.

Это было последствием насилия, оставшееся на душе.

Дайна боролась теперь с этим изо всех сил, пытаясь при помощи разума победить эмоции. Попытаться убедить себя, что она не была грязной или недостойной, ничего не заслуживающей, только потому, что перенесла трагедию, подверглась зверскому нападению со стороны другого человека. Это не была ее ошибка… Это не имело…

«Я люблю тебя.»

Наконец, эти пропитанные чувством слова проникли в ее хаотические мысли как заживляющий бальзам. Он говорил именно то, что подразумевал, поняла она теперь. Невероятно, казалось девушке, он действительно любил ее. Она не знала, не могла знать, окажется ли это истинной непреходящей любовью, но он любил ее сейчас, и пока этого было достаточно.

Постепенно девушка перестала дрожать. Раны все еще были в ней, но сейчас они были выставлены на свет, и она пыталась противостоять им. Они уже не причиняли, такую жуткую боль, не рвали когтями и зубами.

Она не понимала, что плачет в течение долгого времени.

Когда она наконец, немного успокоилась, он не позволил ей покинуть его. — Я должно быть похожа на черта, — пробормотала Дайна, стирая последние слезинки кончиками пальцев, и глядя на мужчину. Слава Богу, что на ней водостойкая тушь, мелькнуло где-то в глубине сознания. По крайней мере, она не похожа на панду. — И вероятно я испортила Ваш пиджак…

— Не бери в голову мой пиджак. — Он улыбался, но бледность все еще покрывала его лицо, как будто ее тихая, жестокая борьба затронула его столь же глубоко, как и ее. — И ты никогда не могла бы быть совсем некрасивой.

Она должна была хоть что-то сказать. Он сказал ей, что любит ее, и она ответила диким недоверием, а затем потоком слез. Она не могла позволить лжи повиснуть между ними, как будто это не имело значения для нее. — Макс…

Он слегка коснулся ее губ пальцем. — я знаю, что ты чувствуешь… сырой (растревоженной). Я тоже. Давай дадим этому немного времени, хорошо? Мы вытащили твоих демонов из темноты, и пока этого достаточно.

Более удивленная его пониманием, она не кивнула. Она не могла оставить этого так просто. — Я также чувствую себя лучше, — честно призналась девушка. — Более сильной.

— Хорошо. Достаточно сильной, чтобы пойти со мной на это мероприятие?

Дайна почувствовала, как улыбка скользит по ее губам, так как поняла, что у вытаскивания демонов из темноты была одна выгода: у Изящных животных из семейства кошачьих в блестках и перьях больше не было власти раздражать ее. — Я думаю, что смогу справиться с этим. Дай мне десять минут, чтобы подкраситься, и я буду готова.

— Нет абсолютно ничего неправильного с твоим лицом. Покрасневшие веки еще больше заставляют твои глаза походить на сапфиры, — уже не столь серьезно произнес Макс.

Дайна хотела было рассмеяться, но не стала терять время и направилась в спальню, приводить себя в порядок.

Если и были какие-нибудь ехидные комментарии, направленные в ее сторону тем вечером, то Дайна их просто не заметила. Позже вспоминая, она решила, что этого не было, частично потому, что Макс едва отходил от нее и не дал никому возможности выпустить свои коготки. Он держался поблизости не из-за того, что она нуждалась в защите, а просто потому, что не хотел быть где-нибудь еще.

Что касается Дайны, то она чувствовала только умеренный, отстраненный интерес к блестящей толпе заполнившей красивый особняк Лео Кассиди, по большей части ее внимание было сосредоточено на Максе. Он же вообще не делал попыток скрыть или замаскировать свои чувства, и Дайна справлялась с шоком и удивлением от того, чтобы быть лелеемой.

Это было… странно. Часть ее просто не могла поверить в это, и все же она понимала, что Макс любил ее. Она знала что он уверен в этом, не лжет и не пытается обмануть ее в любом случае. Если она вообще знала что-то о нем, так это то, что центром его индивидуальности была глубокая и уникальная честность. Он никогда не лгал бы о том, что чувствовал. И на всем продолжении вечера, ее уверенность в нем только крепла.

Они ели и танцевали, Макс показал ей многие из прекрасных картин и другие произведения искусства, находившиеся во внушительной коллекции Лео. Без комментариев, она отметила присутствие нескольких скромных охранников в штатском, формально одетых как гости, но так как она следили за ценностями, она приняла как очевидное, что витрины и картины были защищены невидимыми, но без сомнения многочисленными системами безопасности. Но даже упоминание возможных воров, или красота искусства, не могли надолго отвлечь ее внимание.

Макс постоянно держал ее за руку или клал свою ладонь ее на спину, как будто этот физический контакт был необходим для него. Его серые глаза теплели, останавливаясь на ней и его голос, невероятный голос, каждый раз глубоко проникал в ее сердце, стоило ему заговорить, даже если это были всего лишь случайные слова.

Время шло, и сквозь туман в Дайне пробивался росточек счастья.

Она была представлена многим людям, общалась, но в действительности не говорила ни с кем кроме Макса, пока, спустя, несколько часов после их прихода, рядом с нею не появилась Морган. Макс стоял слева от Дайны, разговаривая с Лео Кэссиди — оказавшимся весьма красивым и очаровательным человеком, приблизительно лет на десять старше Макса, и чье обаяние действовало и на мужчин и на женщин. Они находились в прекрасном холле, украшенном изящными картинами, а большая часть гостей танцевала в танцзале, на расстоянии нескольких футов.