Постепенное пробуждение - Левин Стивен - Страница 15

• Предыдущая
• 15/33
• Следующая

Специфическим средством, искусным приемом для противодействия сомнению часто оказывается несколько большее понимание. Иногда сомнение облегчается от чтения толковой литературы или от беседы с каким-нибудь уважаемым нами человеком; или же это даст нам возможность узреть переживание сомнения с более открытым умом.

Когда обостряется осознавание препятствий, мы познаём происходящее, когда оно происходит; и те состояния ума, которые раньше одолевали нас, становятся вехами на пути нашего прогресса. Когда возникают препятствия, в уме автоматически подается сигнал тревоги; этот сигнал будит нас и побуждает к исследованию помехи. Он напоминает нам, как легко мы теряемся и как внимательность удерживает нашу жизнь в простоте и легкости.

Величайший дар – это само дарение. Согласно традиции, говорится о трех видах даров. Есть дары нищенские, когда мы даем только одной рукой, все еще удерживая то, что даем. В дарах этого рода мы даем самое меньшее из того, что имеем, а потом нам еще хочется узнать, стоило ли давать вообще.

Другой вид даров называется «дружеским» даром, когда мы даем от всего сердца. Мы берем то, что имеем, и делимся имеющимся, так как считаем это уместным. Это чистый дар.

Затем есть вид дара, который называют «царственным». Он имеет место, когда мы даем лучшее из того, что имеем, даже если при этом для нас самих ничего не остается. Мы даем лучшее из того, что имеем, безотчетно и с добротой. Себя мы при этом считаем временными хранителями всего, что у нас есть, а в собственности нашей нет ничего. Здесь вообще нет дарения, здесь просто открытость, не мешающая предметам оставаться в потоке.

Все эти виды дарений в нашей жизни бывали – и от нас, и нам. Все мы знаем, каково переживание, когда держишься за то, что отдаешь, то есть, когда даешь с привязанностью к особому ответу на дар: «Полюбят ли меня за то, что я поднес этот дар?» Мы привязаны к себе, как дарители, и это не очень благотворное дарение.

Нам также случалось давать что-то, когда мы чувствовали, что это будет только справедливо – отдать нечто в другие руки, просто отпустить вещь от нас туда. Такого рода дары осуществляются через людей, кого называют целителями. Они не держатся за отдаваемое – жизненная энергия движется прямо сквозь них. Нет того, кто исцеляет; просто происходит исцеление. Это вид «царственного» дара.

В более общем смысле, когда мы становимся зрелыми, оказывается, что мы делимся честно, от всего сердца. Это – хорошее чувство. Оно приводит нас к особому роду дружбы, к особому роду любви, питающей наш рост.

Дары могут сами по себе стать целой практикой. Возможно открыться для особого рода дарений, которые ничего не удерживают, которые позволяют нам отдать даже свой гнев, даже свой страх. Именно этот вид дарения мы вносим в практику, именно его культивируем, когда отдаем свое внимание дыханию. Отдача подобного рода поддерживает необъятность ума. Это просто освобожденность, непривязанность, которая ничего не требует для себя.

Самый чудесный дар, который мы способны дать, – это мы сами. Освободиться от самих себя так, чтобы мы могли заново переживать то, что мы такое, каждое мгновенье, как если бы это было даром. Если мы сможем относиться ко всему, что приходит к нам, как к дару, как к виду благодати, тогда мы способны отдаться, не держась ни за что, легко освобождаясь. Мы отдаем ум, отдаем тело. Мы просто не мешаем всему этому исчезнуть в проходящем мимо потоке. Мы все это переживаем и все отдаем.

Во время сиденья мы много раз делаемся нищими, мы не отдаемся. Мы удерживаемся, мы противимся некоторым состояниям ума, отдаваясь практике одной рукой и притягивая себя обратно другой. Мы постоянно выясняем, как мы действуем, измеряем то, что мы сейчас есть, оцениваем. Но когда мы пробуждаемся, мы все более и более начинаем отдавать себя. И когда мы постепенно больше отдаемся самим себе, мы естественно больше отдаемся и другим. Для нас существует особый способ пребывания с людьми, который облегчает нам и им возможность быть самими собой. Мы не делаемся кем-то таким, кто побуждает их действовать по-иному. Мы суть открытое пространство; мы не держимся ни за что, мы отдаем все.

Будда говорил, что если бы люди могли действительно увидеть ценность дарения, они отдавали бы часть каждой своей еды. Дарение – настолько могущественное качество, что оно ослабляет связанность ума и впускает в темные углы больше света. Оно создает ту открытость ума, которая способствует освобожденности и возникновению мудрости. Когда мы делаем ум как можно более великодушным, это освобождает нас, делает более открытыми и доступными.

И по мере того, как практика дарения медленно раскрывает нас, мы постепенно становимся способны отдаваться, освобождаться от всего, что препятствует прямому переживанию потока, от всего, что препятствует нашему пониманию.

Уму очень трудно раскрыть собственную работу. Ум думает, и, думая о том, что происходит, мы не раскрываем истины. Если бы думание приводило нас к истине, все мы к настоящему времени были бы великими мудрецами, потому что наше думание сделало все, на что мы способны; мы продумали все по поводу того, кто мы такие, что мы делаем, как надо это сделать.

Связанность и заблуждения ума яснее всего видны, когда на них смотрят из сердца. Сердце не наклеивает ярлыков, не манипулирует ими; оно просто дозволяет. Оно предлагает то терпеливое, неосуждающее, свободное от привязанности приятие каждого помысла, которое приносит истину. Когда мы отмечаем содержание ума, исходя из теплого простора сердца, нас не захлестывают попытки ума подменить реальность, изменить ее внешность своими постоянными комментариями и рассуждениями. Сердце принимает все это гораздо легче и проще. Когда мы пытаемся ударить умом об ум, он в еще большей степени создает то же самое. Думающий ум превращает в думание целый мир.

Мы привыкли к попыткам контролировать мир умом, контролировать себя своим умом. Но мы не в состоянии контролировать себя умом и все же оставаться целостными. Кто хоть когда-нибудь попал в ум умом? Мы просто пугаемся и сердимся в душе; мы подавили самих себя. Мы перестали выказывать страх или одиночество, но этим одиночества не прогонишь. Это просто сделает боль сокрытой и не столь доступной для того, чтобы мы отпустили ее.

Если же мы наблюдаем из сердца, из этой открытости, – тогда мы наблюдаем из пространства сострадания, которое признаёт ум естественным процессом и даже не судит ни гнева, ни ревности, ни зависти. У него нет корысти в том, чем мы представляемся самим себе или миру. Оно способно услышать любой возможный урок данного момента. В сердце есть место всему.

Те, у кого существует некоторый конфликт между практикой, которая как будто в основном занята работой с умом, как это бывает при медитации внимательности, и практикой, которая кажется занятой по преимуществу работой с сердцем, такой как медитация преданности, обнаружат, что когда мы глубоко переживаем то, что происходит в данный момент, мы осознаем работу целой Вселенной. Тогда мы видим, что «сердце» и «ум» – это термины, удобные для употребления; но они могут оказаться ограничителями нашего понимания, если превратятся в понятия, усиливающие расчлененность ума. Когда ум отбрасывает понятия, он представляет собой не что иное, как сердце. Тогда нет ни сердца, ни ума; тогда существует только наше пространное, естественное бытие.

Есть образ, полезный для понимания процесса пробуждения; это – плод на дереве. Медленно, медленно зреет он, день за днем, пока наконец не созреет в не упадет с дерева.

Когда мы постепенно пробуждаемся, мы замечаем созревание некоторых качеств ума. Мы можем, например, отметить, что чувство никчемности, недоверия к себе уменьшается, что мы переживаем более глубокий уровень бытия, который не имеет такой тесной связи с запутанностью, повседневной житейской мелодрамы. Мы отмечаем, что множество отрицательных чувств, таких как страх и сомнение, с которыми мы долгое время отождествляли себя, утрачивают свое преобладание по мере того, как ум развивает более широкое осознавание.

• Предыдущая
• 15/33
• Следующая