Кто умирает? - Левин Стивен - Страница 58

• Предыдущая
• 58/80
• Следующая

Наше давнее общественное порицание самоубийства было поставлено под сомнение буддистским монахом, фотографию которого многие видели на передовицах газет в середине 60-х. Этот монах облил свое тело бензином и принес себя в жертву на улицах Сайгона. Во вьетнамском фольклоре, вне ортодоксальной буддистской мысли, есть неверие, что сознательная смерть чистого индивида может спасти жизни тысяч людей. Для многих признание страдания вьетнамцев началось именно с фотографии, на которой этот человек спокойно поджигает себя. Он не пытался бежать из жизни и не делал героический жест. Он пытался смягчить страдания других, принеся в жертву свое тело. Можно ли это назвать самоубийством?

Махараджи говорил: «Иисус отдал все, даже свое тело».

Существо, которое совершает самоубийство, уходя от превратностей жизни, олицетворяет страдание всех нас. Самоубийство – это не решение. Но решением не может быть и жизнь с надеждой на то, что все изменится и что выжить нужно любой ценой. Никогда не спрашивайте «Быть или не быть?» – спрашивайте «Что есть жизнь?». Исследуйте душевную боль и позволяйте ей перерасти в стремление служить другим, уменьшить их страдания.

Самоубийство – это убийство тела. Осознание – это перерождение ума. Любовь – это пробуждение неизреченного.

Изначально похороны представляли собой искусный способ проститься с ушедшим близким человеком. Они были средством признания смерти. Они предназначались для помощи тому, кто покинул тело, продолжить свою работу: с миром перейти в другое совершенное состояние.

Похороны дают возможность признать любовь, которую мы делили с ушедшими, и помогают им продолжить свое путешествие, не цепляясь за жизнь, которую они оставили. Это способ напомнить умершим о стремлении к слиянию с их подлинной природой, об отказе от частностей и приверженности всеобщему. Похороны устанавливают равновесие между обладанием и любовью, между стремлением не отпускать и пожеланием «В добрый путь!». Это ритуал, который помогает открыть сердце горю, а также довериться тому, что находится за пределами чувств. Это возможность проявить свои страдания, а также почтить ложное отождествление, которое заставляет нас считать нашего возлюбленного этим безжизненным телом.

Похороны – это инициация для тех, кто ушел, и для тех, кто остался. Перед всеми стоит одна и та же задача: отказаться от привязанности к идее об отделенности и слиться с первоосновой. Похороны – это напоминание о том, что нужно уходить внутрь, позволять уму погружаться в сердце.

Похороны – это еще одна возможность закончить дела, отпустить то, что нас разделяет, и признать основополагающее единство всех существ. Это шанс осознать, что, хотя тело лежит здесь, сознание пребывает в другом месте. Работа над собой остается прежней: растаять в сиянии нашей подлинной природы, позволить сердцу распахнуться в любви, не замкнуться перед страхом, еще раз пережить свою ранимость и мимолетность.

Когда кто-нибудь умирает в больнице или дома, вместо того чтобы сразу же увезти тело, наша группа советует близким прийти к усопшему и проститься с ним, прежде чем смерть будет завуалирована с помощью искусства косметологов из похоронного бюро. После смерти тело становится холодным, лицо покойника бледным, но его черты смягчаются. На его лице можно прочесть безмятежность. Скорбь и глубокое признание любви нужно продолжить возле недавно покинутого сосуда.

Часто, когда кто-то умирает дома или в больнице, в которой есть возможность проститься с телом, мы убираем в комнате, уносим из нее лекарства и медицинские принадлежности, одеваем покойника в его любимую одежду, расчесываем ему волосы, ставим его любимую музыку, приносим цветы, возжигаем благовония и позволяем его близким прийти и отдать ему последнюю дань, ясно осознавая, что любимого человека больше нет в живых. Увидеть, что тот, кого они любят, – это не тело. Фактически, стоя рядом с телом, одно из самых глубоких переживаний – это понимание, что В теле отсутствует именно то, что сейчас его наблюдает. Речь идет о понимании, что из тела ушло сознание, только и всего.

В похоронных домах встреча со смертью несколько сглажена. Покойников здесь готовят так, словно они идут на формальную встречу: их одевают в лучшие праздничные костюмы, их лица покрывают косметикой так, словно человек просто спит. Здесь не поощряют прикосновения к телу умершего, прощание с ним. Покойники лежат в металлических ящиках на высоте два или три фута над полом, так что, оказавшись рядом с ним, у вас нет чувства, что вы можете прикоснуться в нему, обнять его, поцеловать, заплакать, помолиться. Пропасть между вами кажется непреодолимой. Однако любовь и смерть встречаются, когда покойник лежит в своей кровати, когда близкие могут подойти к нему, а дети могут сесть рядом и положить свои головы ему на грудь. Уход любимого человека переживается очень реально. В этом уходе есть целостность.

Наше общество создало несколько ритуалов для прощания с умершими. Возможно, именно потому что привязанность так сильно поощряется в отрицании смерти, похороны в нашем обществе приобретают особую важность.

В течение нескольких месяцев мы общались с одной женщиной, которая посещала наши семинары со своим мужем, а иногда и в одиночестве. Когда она легла в больницу для окончательного обследования и лечения, вторичная опухоль в позвоночнике причиняла ей такую боль, что каждые два часа ей нужно было делать большие инъекции морфия. Проведя неделю в больнице, она попросила меня регулярно посещать ее, чтобы помочь ей встретить смерть с большим беспристрастием. Когда родные взяли ее домой накануне Дня Матери, она сказала, что наконец-то чувствует себя готовой ко всему. Когда на следующий день в разговоре я напомнил ей, что приближается День Матери, она сказала; «О, да это же мой день! Давайте отпразднуем его!» Но когда сэндвичи и пирожные были разложены на подстилках на лужайке перед домом, оказалось, что она чувствует себя так плохо, что не может присоединиться к нам. Поэтому мы все по очереди приходили к ней и желали ей счастливого Дня Матери. Ее близкие друзья, ее братья, муж и дочь – все пришли, чтобы разделись с ней свои чувства и поддержать ее в последние часы перед началом нового путешествия.

В течение первых тридцати шести часов, проведенных дома, она приняла меньше болеутоляющих средств, чем в любые два часа своего лечения в больнице. Когда она открылась смерти, уменьшилось сопротивление боли и привязанность к телу. Поскольку она начала открываться свету, в те дни, когда она готовилась покинуть тело, у нее почти не было боли и замешательства. Она умерла через три дня после возвращения домой, в шесть часов утра, когда рядом с ней сидел ее муж. Ко времени моего прибытия в дом, он уже позвонил ее родным, которые жили в нескольких милях. Подруги одели умершую в ее любимое длинное красное платье и включили музыку Джуди Коллинз. В доме витала атмосфера любви. Каждое слово говорилось в присутствии великого неизвестного.

Для тех, кто никогда не позволял себе и не имел возможности находиться рядом с телом покойницы, эта возможность была потеряна. Когда тонко проявляется жизненная сила, приходит чувство завершенности. Если внимательно наблюдать за телом в течение первых часов после смерти, то можно видеть, что выражение лица становится все более мягким. На нем появляется улыбка, которую невозможно спутать с затвердением мышц, и мягкость, которой не было в течение предыдущих дней и месяцев, особенно накануне болезненной смерти. У всех присутствующих возникло чувство, что все в порядке, что их любимая предприняла следующий идеальный шаг и теперь «в надежных руках».

Через полчаса приехал отец молодой женщины, пораженный смертью дочери. Сколько бы месяцев и даже лет он ни готовился к тому, что ее скоро не станет, когда она умерла, чувство утраты было очень тяжким. Безвозвратный уход сознания из тела оставляет человека с чувством глубинного одиночества и потери. Отец приехал с единственным желанием – чтобы смерть не была реальностью текущего мгновения. Он был на грани, еще немного – и он бы сломался и начал плакать, призывая свою дочь вернуться. Но комната, в которую он вошел, была чертогом любви. Через три часа после смерти его дочь выглядела очень красивой, с улыбкой на лице, с руками, сложенными на сердце. Он окунулся в атмосферу принятия, которую он никогда не ассоциировал со смертью.

• Предыдущая
• 58/80
• Следующая