Кто умирает? - Левин Стивен - Страница 43
- Предыдущая
- 43/80
- Следующая
Конечно, ответ на этот вопрос должен быть таким: вы общаетесь с больным точно так же, как с другими людьми. Открыто. С уважением к истине, к которой мы все причастны. Работаете, чтобы преодолеть разделениость, которая заставляет вас теряться в двойственности. Становитесь едиными с другим человеком. Никакой помощи, просто бытие. Наблюдайте обусловленную иллюзию собственной отделенности. Преодолевайте укоренившуюся привязанность. Умрите вместе с близким человеком. Выйдите за пределы воображаемого разделения умов и тел. Придите к общей первооснове бытия.
Вы неотделимы от умирающего точно так же, как вы неотделимы от себя. Открытость, искренность и забота. Вы просто находитесь рядом и слушаете сердцем, которое отзывчиво, которое в равной мере вмещает радость и страдание другого. Когда ваш ум не отделяет жизнь от смерти, вы живете не среди идей и теней, а среди непосредственных переживаний.
Если это больно, – это больно. Если это приносит вам счастье, – это приносит вам счастье. Никаких попыток что-то изменить. Никаких попыток сделать что-то не таким, каким оно есть. Просто слушайте истину, которую вам предлагает текущий момент.
Несколько лет назад, принимая участие в недельном семинаре с Рам Дассом, я познакомился с Элизабет Кублер-Росс. Рам Дасс пригласил Элизабет принять участие в семинаре того года. Тогда мы провели с Элизабет вместе лишь несколько минут, и я никогда не думал, что мы снова встретимся. Однако через несколько месяцев стало ясно, что у нас с Элизабет есть общая работа. Я позвонил ей, и она сказала: «Давай сделаем это». В 1976 году я начал преподавать медитацию на ее семинарах. Я думал, что просто поделюсь техниками, которые помогают быть открытым в отношении себя и других. Но вселенная с ее бесконечной мудростью и состраданием не позволила мне ограничиться только этим.
Приступая к занятиям на первом же семинаре в Техасе, я тешил себя мыслью, что буду «спокойно делать свое дело» в понимающей обстановке, но тут Элизабет предложила мне: «Давай съездим в город к моей знакомой, которая лежит в больнице». Она имела в виду женщину, которая умирала от малокровия в нескольких милях от Хьюстона. «Мне кажется, мы должны встретиться с ней. Ей может быть очень кстати провести некоторое время с тобой». Я подумал, что это прекрасная возможность увидеть Элизабет за работой. До этого я никогда не был возле умирающих. Я подумал:
«Мне предоставилась возможность занять место в первом ряду и понаблюдать за тонкой интуитивной работой Элизабет».
По пути в больницу Элизабет сказала мне, что эта женщина стала своеобразной знаменитостью в своей палате. Ей сделали трансплантацию костного мозга, что в те дни было еще очень редкой операцией. После операции она прожила уже двадцать один день – что намного больше, чем большинство из ее предшественниц.
Когда мы шли по коридору к палате Дороти, я подумал: «Элизабет знает, что ей говорить, но вот что я там буду делать?» Я почувствовал напряжение в глубине живота. Когда мы вошли в комнату, Элизабет поставила стул рядом с кроватью и сказала:
«Почему бы тебе не сесть здесь», – а сама отошла и села на стул в углу комнаты. Когда я неловко сел возле кровати, я почувствовал страх и необходимость что-то делать. Я не мог не чувствовать свою нерешительность и никчемность. Я с болью осознал обусловленность своей открытости; я увидел, как сильно моя открытость зависит от «безопасного окружения». Я увидел, что открываюсь только тогда, когда не чувствую неудобств. Сидя на этом стуле и спрашивая себя, кто я и что мне делать, я присутствовал лишь частично.
В это мгновение я понял, что нахожусь ближе к смерти, чем эта бледная двадцативосьмилетняя женщина.
Когда я, насколько мог, справился с волнением, мы начали медитацию, которая позволяет открывать сердце с помощью дыхания через сердечный центр и отпускает блоки, ограничивающие пространственность, не дающие увидеть основополагающую реальность. Выдыхая все, что ограничивает осознание, Дороги и я, мы вместе вышли в более ясное пространство. Вдыхая свет и мудрость вселенной, мы позволили уму смягчиться и стать прозрачным, чтобы увидеть то, что находится за его пределами. Когда мы медитировали, я понял, в какой мере страх и имидж держат меня отделенным, не позволяют мне полностью открыть сердце для этого человека. Подозреваю, что медитация помогла мне больше, чем Дороти. Тогда я нуждался в медитации больше, чем она.
Чувствуя мое неудобство, Дороти была очень сострадательна. Рядом с ней сидел человек, который пришел, чтобы ей помочь. Но в этом человеке было так много привязанностей, что он не присутствовал полностью здесь и теперь. Мои плечи чувствовали себя так, словно они привязаны к ушам. Напряженность верхней части моего тела была особенно заметна. Было очевидно, как мне трудно выйти из своей клетки.
Преподавая медитацию в обстановке семинаров, я всегда был на своей территории. Мне было очень легко «знать», быть самым мудрым в группе. Играть свою роль было легко. Но когда я оказался здесь, рядом с этой женщиной, я почувствовал, что меня сковывают замешательство и сомнение. Хотя я знал, что, чувствуя себя отдельным, я укрепляю свою отделенность, усиливаю свое страдание, тогда, к своему удивлению, я не мог ничего поделать с этим. Все, что я смог сделать, – это войти в медитацию так же полно, как предлагал ей. Когда я увидел, что мои привязанности уходят, я почувствовал, как в сердце появляется блокировка.
Я видел, как мои попытки поддерживать свою «особость» усугубляли чувство отделенности между нами, которое усиливает страх смерти. Ведь очевидно, что, когда человек умирает, он прежде всего теряет способность держаться за то, чем, как ему кажется, он является. Свое тело, свое имя, свою личность, свои предпочтения. Я увидел, что это была для меня прекрасная возможность умереть прямо там, отпустить все, что блокировало мою отзывчивость и причастность к бытию. Умереть для своей «особости».
Когда мы вышли из палаты, я понял, что это была для меня прекрасная возможность увидеть свой ум. Передо мной поставили чисто отполированное зеркало, которое не собиралось говорить мне, что я «всех красивей и мудрей». Пребывание в этой комнате так усилило мой ум, что я не мог не увидеть, насколько я привязан и как часто я становлюсь в позу. Я не мог больше держаться за то, кем себя всегда считал. Мне не было куда спрятаться. Я видел, где я был ограничен, как мой ум создавал вселенную по моему образу и подобию.
Я сразу понял, зачем приехал на семинар. Я приехал не учить, а учиться. Узнавать о великой возможности использовать работу с людьми для работы над собой.
В последующие годы я ясно понял, что каждый человек, которому я открываюсь, будь то умирающий, водитель такси или официант в ресторане, помогает мне больше открыться для самого себя, отпустить блоки своего сердца, разделить с ним самое главное.
Через год после этого я познакомился с монахиней-доминиканкой по имени сестра Патриция Бёрнс, которая попросила меня поработать вместе с ней в онкологическом отделении больницы в Сан-Франциско. В каждой палате, куда мы входили, был больной, чья жизнь, казалось, описала полный круг и вот-вот кончится. В свои последние дни человек проявлял все, чего он достиг за свою жизнь. Все, что раньше было рассеянным, здесь было сфокусировано, как луч в увеличительном стекле, и прожигало насквозь. Каждая комната напоминала последние страницы длинного романа.
Входящий в комнату как бы попадал в центр кармического водоворота. (Карма – это не наказание. Это проявление сострадательной природы вселенной, которая дает нам возможность осознать то, что мы неправильно поняли в прошлом, позволяет нам учиться на переживаниях, которым раньше мы не уделяли пристального внимания.) Люди веры и братской любви были окружены добротой и состраданием. Те, что жили в борьбе и страхе, пребывали в беспокойстве и замешательстве.
Переходя из комнаты в комнату, я чувствовал, словно из одного ума перехожу в другой. Отношения, предпочтения и предрассудки всей жизни выражались в сценарии этих последних дней. Стиль жизни каждого человека выражался в стиле его смерти. В одной комнате находилась усохшая от рака женщина, к худощавым пальцам которой были привязаны ее алмазные кольца. Рядом фотографии ее детей в мантиях выпускников: «Он – юрист. Она – ядерный физик». Обведенные помадой бледные губы. Парик, скрывающий выпадение волос после интенсивного лечения. Она была «столпом общества», выдающимся примером человека, который настолько занят тем, чтобы «жить хорошо», что ему некогда передохнуть, не говоря уже о том, чтобы думать о смерти. Когда ее посещали дети, она поправляла парик и наносила еще один слой косметики. Когда ее спрашивали, почему она не расскажет им все, как есть, она отвечала: «О, я никогда не позволю им увидеть себя в таком виде!» Она все еще напрягала верхнюю губу, она очень мало проникла в свое сердце. Представление, которое продолжалось в ее комнате, держало ее в рабстве у смерти.
- Предыдущая
- 43/80
- Следующая
