Золото ( издание 1968 г.) - Полевой Борис Николаевич - Страница 86

• Предыдущая
• 86/121
• Следующая

Девочка то дремала, привалившись к голове отца, то что-то лепетала, озираясь вокруг. Отец ее не слушал. Неутомимо и широко он отмеривал размашистые, упругие шаги.

— Папа, папа же, гляди — опять самолет! Вон он, костылик вчерашний. Видишь, кружит?

Карпов встрепенулся. В этот день с рассвета навстречу колонне дул сильный и острый северный ветер. Он дышал бодрящей прохладой, относил в сторону поднимаемую ногами сухую бурую торфяную пыль. Горизонт очистился, и приближающийся самолет был хорошо виден. На старого знакомого партизаны не обратили внимания. Когда же самолет, снизившись, попытался пролететь над колонной, они открыли стрельбу из винтовок и отогнали его. Самолет отвернул в сторону и ушел обратно.

О нем уже забыли, когда вдали вновь послышался неровный нарастающий гул.

— Папа, гляди, костылик еще костыликов ведет! — радостно объявила Юлочка.

Сидя у отца на плечах, она словно бы выполняла обязанности поста воздушного наблюдения.

Партизаны оглядывались. Шесть темных черточек висели в небе над болотом. Приближаясь, они быстро росли…

— Колонна, рассыпься! — донеслась издали команда.

Но бывалые люди уже и сами разбегались по сторонам и, рассыпавшись, замерли меж кочек. Только вороненые стволы винтовок поднимались с земли навстречу приближавшимся самолетам.

Самолеты опять обошли колонну, опередили ее и вдруг пошли перед ней по широкому кругу. Они летели неторопливо, низко, и было видно, что от хвостов у них отделяется и падает что-то мелкое, едва приметное, точно бы горох. Лежа меж кочек, партизаны гадали, что все это могло бы значить. А самолеты продолжали описывать все более широкие полукружия, постепенно удаляясь на север.

Так как ничего не взрывалось, люди успокоились, поднялись. Колонна снова тронулась в путь.

Моторы уже стихли вдали, когда вдруг на местах, над которыми только что кружили самолеты, появились красноватые неяркие огоньки и серые дымки. Частокол из этих дымов как бы преградил колонне путь. Он поднимался все выше и выше. Северный ветер ломал столбы дыма, гнул их навстречу партизанам, серой лохматой шкурой расстилал дым по болоту.

К голове колонны, прилегая к шее взмыленного коня, проскакал галопом адъютант командира. Из уст в уста передавалась команда Рудакова: «Нажать, двигаться скорее!»

Дым быстро окутывал болото. Душно запахло гарью. Все поняли, что фашисты подожгли впереди колонны торф и что пожар, быстро раздуваемый ветром, наступает на них с севера, с запада и с востока, как бы беря колонну в клещи. Только сзади виднелся затуманенный горизонт, казалось — только там было спасение.

Влас Карпов нахмурился. Он бережно снял притихшую дочку с плеча, прижал ее к груди, укрыл полами куртки и быстро пошел, почти побежал навстречу разгоравшемуся пожару. Молодые автоматчики, шедшие в авангарде, двинулись за ним. Подпрыгивая на кочках, переваливаясь с боку на бок, потянулись подводы и госпитальные фуры.

Но средняя часть колонны, где шли новички, затормозила движение, сбилась в кучу. Люди то с надеждой оглядывались назад, где еще оставался не затянутый дымом проход то со страхом смотрели на группу авангарде и обоз, быстро приближавшиеся к багровой кромке огня.

Передние уже исчезали, точно таяли в дыму. Послышался конский топот.

Рудаков обводил партизан прищуренным взглядом. Он точно прицеливался — лицо было спокойное, а веки вздрагивали от напряжения.

— Вот что… — сказал он негромко. — Вот что: каждый, кто тут паникует, хочет он того или нет, помогает фашисту. Понятно? Агитировать времени нет. Паникеров буду расстреливать сам. Поняли? А теперь — вперед. За мной!

Рудаков подхватил коня за повод, бросился в направлении разгоравшегося пожара. И все, кто минуту назад толпился в страхе и нерешительности, теперь будто сорванные и подхваченные вихрем, кинулись за ним в дым, точно даже боялись оторваться от своего твердого, уверенного командира. Потом двумя четко обозначенными цепями быстрым шагом проследовала за ними гвардия отряда — железнодорожники, прикрывавшие его с тыла.

Кольцо пожара вблизи оказалось не таким уж страшным. Пока что тлел только мох. Торф не успел разгореться. Зажав рты и носы рукавами, полами гимнастерок, люди бежали прямо по низкому пламени, вздымая столбы черной золы и искр. Труднее было провести через пламя храпевших, взвивающихся на дыбы коней. Но и их в конце концов вывели.

Только надутые шины госпитальных фур полопались от жара. Раненых стало неимоверно трясти на кочках. Их пришлось пересадить на верховых лошадей, привязать ремнями к седлам. Бахарева водрузили на командирского коня. На плечи ему накинули одеяло, концы которого завязали на груди. Он был в бреду, и все почему-то казалось ему, что он мальчишкой едет в ночное. Старик подскакивал в седле, бил пятками коня, которого Муся вела под уздцы. Изредка она оглядывалась на больного. Его глаза на обросшем, исхудалом лице горели мальчишеским азартом, серые губы улыбались. Девушке становилось жутко.

Недаром вражеские самолеты так долго кружили над болотом. За первой грядой еще не разгоревшегося пожара оказалась вторая, за второй — третья. Ветер раздувал тлеющий мох, кое-где уже просачивалось на поверхность красноватое низкое пламя. Горький дым густел и становился все более удушающим. Но то, что хоть раз сумеешь преодолеть или победить, уже не пугает на войне.

Партизаны, ровняясь на темневший силуэт идущего впереди, ускоряли шаг. Жгучие тучи золы и искр вздымались из-под ног. Загораживая лица, дыша через материю, люди старались не потерять направления, не заблудиться в дыму. Более крепкие вели обессиленных, несли их оружие. Некоторых пришлось тащить на руках. Шли, все время перекликаясь.

Муся, порой ничего не видя перед собой и ориентируясь на крики, вела лошадь, на которой качался тифозный. Бахарев то стонал, то скрежетал зубами, то вдруг принимался хохотать. Надо было следить за тем, чтобы он не отвязался, не упал в тлеющий мох, не задохнулся в дыму. Забота о больном и беспомощном человеке отвлекала девушку от тягот этого страшного пути.

Сколько они шли в этом горьком, жгучем дыму, что сейчас — день или вечер, девушка уже не могла сказать. Где-то, уже в конце пути, она случайно наткнулась на Николая, но отнеслась к этой встрече равнодушно.

За плечами у юноши, кроме прежнего груза, болталась еще чья-то винтовка. Обняв за плечи, он помогал идти какому-то пожилому человеку, который громко стонал:

— Ой, силов нет, внутренность дым выел! Ой, не бросай меня, парень, ноги не идут! Ой, смерть пришла!

Николай не заметил Мусю. Лицо у него было как каменное. Ведя старика, он прошел мимо скованным шагом, устремив взгляд вперед.

И снова шли, шли, шли…

Муся была в таком состоянии, что даже не помнила, как она взобралась на какую-то песчаную горку. Дым поредел. Запахло хвоей. Под ногами захрустел суховатый вереск. И только тут, вдохнув посвежевшего воздуха, девушка остановилась и огляделась вокруг. Русло почти пересохшего ручья влекло партизан к песчаному склону какого-то холма. Здесь высились стройные мачтовые сосны; янтарные стволы пламенели в оранжевых лучах заката.

А внизу, у подножия холма, темный с седыми подпалинами дым низко стлался до самого горизонта. Из этого бурого, лениво клубящегося моря, пошатываясь, поддерживая друг друга, выходили закопченные люди. Они невысоко поднимались по косогору, жадно хватали раскрытым ртом воздух и тут же падали на землю. Весь скат темнел от бессильно лежавших тел, а из мглы продолжали возникать все новые и новые фигуры.

Опять появился Николай. Он был уже один, без старика, но с ящиками, с автоматом и винтовкой. Девушка окликнула его. Голос ее был совсем слабый, Николай не услышал. Опираясь спиной о дерево, он обводил глазами скат, усеянный лежащими партизанами. «Меня ищет», — догадалась Муся и тихо улыбнулась.

Чувствуя, как и ее саму неудержимо тянет тоже опуститься на землю, она сняла больного партизана с седла, устроила его под сосенкой, хотела было привязать к дереву повод, но не хватило сил, и она прикорнула у ног коня.

• Предыдущая
• 86/121
• Следующая