Заговор патриотов (Провокация) - Левашов Виктор Владимирович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/84
- Следующая
По данным переписи 1970 года, которые Томас нашел в старом, еще советского издания энциклопедическом словаре, в Таллине на 55,7 процента эстонцев приходилось 35 процентов русских, 3,6 процента украинцев и 2 процента белорусов. Для полумиллионного города это означало, что в нем проживает почти двести тысяч русскоязычного населения. И занимают они, при средней численности семьи в четыре человека, не меньше пятидесяти тысяч квартир.
Пятьдесят тысяч квартир в одном только Таллине.
Пусть уедут не все, пусть только двадцать процентов. Это десять тысяч квартир. Если на каждой квартире наварить хотя бы по двадцать кусков «зеленых», это получится...
Томас произвел на бумажке умножение и понял, что должен немедленно выпить. Отдышавшись после крупного глотка водки, сделанного прямо из горла «Особой эстонской», он с опаской, как на повестку из полиции, посмотрел на листок.
Там стояло: 200 000 000 $.
Двести миллионов долларов.
Двести!
Миллионов!
Долларов!
И это только по Таллину. А по всей Эстонии?
Было от чего бешено заколотиться сердцу.
Краб ошибся, назвав этот бизнес большим. Сказать «большой» или даже «очень большой» значило не сказать ничего.
Это была не арифметика.
Это была астрономия.
Это был бизнес такого масштаба, что у Томаса невольно шевельнулось подозрение: а не затеяна ли вся эта бодяга с независимостью Эстонии только лишь для того, чтобы провернуть это дельце? Но, освежившись еще парой глотков «Особой эстонской», он пришел к выводу, что это вряд ли. Эстонцы, конечно, народ неглупый, но все-таки не настолько умный. Воспользоваться ситуацией — да, на это мозгов может хватить. И у кого-то хватило. Но не более того. Нет, не более.
Томас понимал и другое: в таком бизнесе раздавить могут, как комара. Раздавят и не заметят. Это означало, что к совету Краба примазаться к этому бизнесу втихаря следует отнестись очень серьезно. Томас знал за собой грех словоохотливости и тут же, над бутылкой «Особой эстонской» и над бумажкой с расчетами, дал себе страшную клятву молчать о своих умозаключениях даже под пытками. Даже в светлое утро тонкого опохмеления, когда сто двадцать пять граммчиков беленькой, «смирновского» столового вина номер двадцать один, захрустишь малосольным сааремским огурчиком и весь мир захочется объять и излить на него все свое дружелюбие и нежность души.
Да, даже тогда.
Такую клятву дал себе Томас.
Он торжественно сжег в пепельнице бумажку с расчетами и даже попытался подержать над огнем руку, но тут же отдернул, потому что было больно.
Следующую неделю Томас безвылазно просидел дома перед телевизором, смотря все политические программы, а в перерывах, когда запускали американские боевики или клипы с полуголыми герлами, внимательно читал все газеты, эстонские и русские. И понял, что Краб прав.
Не Краб, нет. А те, чьи мысли он озвучивал в стремлении поразить старого приятеля масштабностью своего политического мышления.
Да, все шло к тому, что законы о гражданстве и государственном языке будут приняты в таком варианте, который сделает все некоренное население гражданами второго сорта и вызовет их массовый отток в Россию.
Особенно неистовствовали депутаты от Национально-патриотического союза, не скрывавшие, что они считают себя преемниками партии «Изамаалийт» («Отечественный союз»), созданной еще в 1935 году и во всех совет-ских учебниках истории именовавшейся фашистской. Либералы и умеренные демократы отбрехивались, но чувствовалось, что они и сами не верят, что сумеют отстоять свою точку зрения, а возражают национал-патриотам лишь из стремления не растерять свой не слишком многочисленный электорат.
За кулисами бурной политической жизни республики стояли опытные кукловоды. Они знали, что делают. И для чего.
А теперь это знал и Томас.
К этому огромному бизнесу грех было не примазаться. С этим все было ясно. Неясно было с другим: где взять необходимые для раскрутки бабки. Занять? У кого? Близкие приятели Томаса были такой же голытьбой, как и он сам, а люди серьезные не дадут. Не та репутация была у Томаса, чтобы ему могли дать в долг без солидного залога даже под большие проценты. Посвятить кого-нибудь в суть дела, взять в долю?
Стоп, сказал себе Томас. Стоп. Это и есть то, о чем предупредил Краб: «Вмиг шею свернут».
Занять под залог квартиры? Квартира была не слишком просторная, но двухкомнатная, в хорошем доме, в центре города неподалеку от площади Выйду. Под нее можно было запросто занять штук тридцать. Но записана квартира была на мать, она получила ее после двадцати лет работы крановщицей на судоверфи. При оформлении залога это может всплыть, а если мать узнает про эти дела — нет, об этом лучше не думать.
Занять у матери?
Скорей для очистки совести, чем в надежде на успех, Томас отправился на хутор Кийр, располагавшийся на южной оконечности острова Сааремаа неподалеку от мыса Сырве. На этой мызе жили когда-то дед и бабка Томаса по материнской линии. Получив в Таллине долго-жданную квартиру, мать уехала на хутор сначала помочь старикам, а когда они померли, втянулась в хозяйство и даже купила, когда пришли новые времена, пятнадцать гектаров заливных лугов.
Для поездки Томас выбрал воскресный день, чтобы говорить с матерью не в коровнике, а нормально, в доме. Но едва Томас увидел ее, как сразу понял, что из его затеи ничего не выйдет.
Мать была в синем панбархатном платье, голову украшала мелкая, в барашек, химическая завивка, а на красных, грубых от работы руках нелепо блестели золотой браслет и толстое, бочонком, золотое обручальное кольцо. Она прямо-таки светилась самодовольством счастливой женщины, которая однако не спешит делиться своим счастьем с окружающими, а, напротив, как бы ревниво осматривается, не намерен ли кто-нибудь на него покуситься.
Во дворе стоял новенький «форд-сиера», массивный мужик в аккуратном комбинезоне надраивал полиролью его сверкающие бока. Мать сказала: «Мой муж». При этом главным в ее фразе было слово «мой», хотя каким образом можно выделить во фразе из двух слов именно это «мой», Томас так и не понял. Но она выделила.
Все было ясно. Томас и заикаться не стал о деньгах. Он сердечно поздравил молодоженов, расцеловал мать и был приглашен на обед. К столу мать выставила графинчик домашней наливки и строго следила, чтобы ни сын, ни муж не выпили лишней рюмки, из чего Томас заключил, что у его отчима с этим делом все в порядке.
Чтобы как-то рассеять довольно напряженную атмосферу семейного обеда, Томас начал подробно рассказывать о фирме, в которой он работает главным менеджером (при этом описывал фирму Краба, не называя ее). Когда эта тема под недоверчивым взглядом матери иссякла, а никакой другой на язык не навернулось, расспросил мать об Альфонсе Ребане, о котором упомянула Роза Марковна во время встречи в офисе Краба, и выяснил, что такого прохвоста никогда не было ни в ее роду, ни в роду его отца. На удивленный вопрос сына, почему она считает этого человека прохвостом, мать убежденно ответила, что только у прохвоста и может быть такое имя, потому что так называют мужчин, которые живут за счет женщин.
Довод был не слишком убедительным, но Томас спорить не стал. Он распрощался и поспешил на теплоход, в буфете которого крепко нарезался молдавского коньяка «Аист», кляня неудачную свою судьбу и даже слегка ропща на несправедливость Его, что вообще-то было не в его правилах. Но как не роптать, как не роптать? В руках у него было верняковое, сулящее десятки тысяч баксов дело, а он не может даже приступить к нему! Как тут не возроптать?!
И Всевышний устыдился и явил Томасу свою милость. Правда, форма, которую Он для этого избрал, была, по мнению Томаса, как бы это поделикатней сказать, резковатой. Через неделю после семейного обеда мать Томаса отправилась вместе с мужем в свадебное путешествие по Европе на своем новеньком «форде». Где-то за Белостоком на узкой польской трассе отчим, сидевший за рулем, неудачно вышел на обгон и лоб в лоб столкнулся со встречным панелевозом. Мать Томаса погибла мгновенно, отчим умер через два часа в реанимации, а машина превратилась в груду металлолома. Следствие установило, что водитель находился в средней стадии алкогольного опьянения.
- Предыдущая
- 7/84
- Следующая
