И мир, великий и ничтожный - Львова-Запон Светлана - Страница 12

Я покидаю абсолютный ноль, в котором даже время замерзает.

Добавлю в кофе рюмочку бальзама и закушу губою и слезами.

Но это так… нечаянная соль.

2012

Когда опухший и помятый ты возрождаешься с утра, в кармане рваная десятка (не хватит даже на сто грамм), и жизнь мучительна, как подвиг, испачкана, как черновик, и будет недушевно понят коллегами твой скорбный вид – собрав себя в большую кучу, отпившись малкинской водой (уже противно нешипучей), вдруг осенишься: выходной! и весь запутавшись в штанине и мордой треснувшись об стол, припомнишь: где-то был полтинник в кармане старого пальто – метнёшься в лавку в одночасье за полторашкою пивка…

О, нет! сдаюсь! Такое счастье бессильна передать строка.

2012

Свершилось великое чудо из чуд! –

ожившая муха жужжит у окна.

Как мало ей надо! пригрело чуть-чуть –

и муха очнулась от смертного сна.

Лежала меж рам бездыханной – и вот!

иссохшая тушка впитала тепло,

как «Боинг» на взлёте, надсадно ревёт –

и реет над миром воскресшая плоть!

И хочется с мухой лететь напролом,

и хочется крыльями резво взмахнуть,

и хочется тоже башкой о стекло,

чтоб встретить с душевным приветом весну!

И пусть громоздится сугробами снег

от самой земли и до самых небес –

но гордая муха поёт о весне,

являя собой неизбежность чудес!

2012

Мир поделён на нас и «не до нас».

Рассвет шепнёт: уйти нельзя остаться. И я, до хруста стискивая пальцы, сумею, наконец, поставить знак.

Ещё есть время всё переиграть – короткий миг от выдоха до вдоха… а в опустелом черепе горохом колотится: пора, пора, пора…

Но я устала… падает рука, и запятая катится с ладони.

Уйти нельзя остаться.

Монотонно вибрирует увечная строка.

2012

Мой тихий sos слегка не завершён…

наверно, не хватило пары точек.

Похоже, передатчик обесточен.

Да к черту! это даже хорошо.

Мне утешаться горьким c'est la vie

способнее, пожалуй, в одиночку.

Химеры стервенеют ближе к ночи,

к рассвету оставляя яд в крови.

Я прячусь за спасительностью строк

надёжно, как за стенами острога.

Я отсижусь, приду в себя немного.

Я отсижу. И выйду под залог.

…усталый дождь девятый день идёт,

стучит в мозги размеренным горохом.

И не сказав привычное «апохуй!»,

я выпью без закуски антидот.

2012

Там, за окраиной чужого города, где ветер гонит выжженный песок и где пространство временем распорото небрежно сверху вниз наискосок, живёт отшельник, хмурый и нечёсаный, не покидая свой обжитый скит. Он сыт по горло вечными вопросами и ненавидит вечные пески. Его лачуга с белыми колоннами (каррарский мрамор! не хухры-мухры!) построена ещё во время оное, и вход в неё для каждого открыт. Для каждого из неслучайных путников, кто этой встречи вовсе не искал, измученных, испуганных, запутанных, затерянных в безжалостных песках.

Следы вошедших в мраморную хижину стремительно заносятся песком… И снова никого в пустыне выжженной. И снова пуст отшельнический дом.

Он так устал от тягостного бремени смотреть в глаза растерянных овец.

Заделать бы дыру в пространстве-времени.

И сладко отоспаться, наконец.

2012

В рассветном тумане запутался воздух, мгновенья застыли в немыслимых позах, как в детстве на «море волнуется раз», кто дёрнулся первым – уже проиграл. Ты близко, ты рядом – в соседней вселенной, обид и амбиций пожизненный пленный. Но право на плен отстоишь с топором. Известное дело – стокгольмский синдром. Настенного времени колются стрелы… спешить бесполезно – уже не успела. И даже святой миротворец коньяк в тяжёлом плену обращается в яд. Ну что ж, упивайся своей несвободой, хлебай по утрам минеральную воду.

…ты рядом, я слышу движение век. Ты рядом. За сто миллионов парсек.

2012

Ты помнишь? чёрный пляж у океана, туман, безлюдье, мерный рёв прибоя. За миллионы лет до нас с тобою здесь было так же пусто и туманно. Мы пятками ломали гладь песка, а пена жадно слизывала лунки. Приговорённый с вечера вискарь ещё плескался в душах и в желудках.

Мы похмелялись океанским ветром – и всё казалось просто зашибись! Мы кожей ощущали эту жизнь, наполненную рокотом и светом. И лошади… ты помнишь это чудо? как призраки, возникли ниоткуда, по чёрному песку, по белой пене прогарцевали нереальной тенью.

Висел над вулканическим песком неяркий диск размытого светила.

По вечности ступая босиком, мы, всё-таки, немножко наследили…

2012

Прости меня, прости, я больше не оракул, я возвращаю твой невыносимый дар. Отныне я, как все, бреду в кромешном мраке, неведомо зачем, неведомо куда. Слепее всех слепых прозревшие от истин, поднявшие глаза на непроглядный свет. Я возвращаю груз навязанных наитий. Прости меня, прости, я слаб… я человек.

Игрушка, инструмент? невольный соучастник? решился на побег в слепое забытьё. Ты знаешь, как прощать, я знаю, как прощаться – и каждому своё… и каждому своё.

…отравленный рассвет не хочет подниматься, пружиной впился в бок продавленный диван. Обрывки смутных снов в моих дрожащих пальцах сплетаются в слова…

сплетаются в слова.

2012

…лежать в траве и падать в тишину стремительного северного лета. Уснуть… и не заметить, как уснуть, на миг, на жизнь, на несколько минут, и впитывать в себя крупицы света, за голову закинувши ладошки, гадать лениво: будет завтра дождик? так надоевший этим скудным летом. Услышать детский смех из полусна, почуять, как густеет тишина, становится упругой и рельефной.

…и позабыть – на миг, на жизнь, на вздох – мучительные летние потери, всё понимать, но непременно верить, что в воскресенье не случится дождь.

2012

Кто решил, что шито-крыто, пряча под полой обрез? Не отпета, не убита, рак не свистнул на горе. Больно – значит, не смертельно? не по мне звенит звонок. Слишком многого хотела? или – многое дано? вот и ноет в подреберье – не вмещается душа. Поражение, победа или предпоследний шанс?

Топоры колотят гулко, строят новый эшафот? Эх, весёлая прогулка! дайте, что ли, телефон на звонок контрольный богу, успокоить, что иду… кстати, уточнить дорогу, чтоб не сбиться на ходу…