Потомок Микеланджело - Левандовский Анатолий Петрович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/86
• Следующая

Статья 18. Доступ к этим островам будет прекращен. На них будет существовать администрация, подчиняющаяся непосредственно правительству».

— Теперь я понимаю, — воскликнул Буонарроти, — почему этот «остров Олерон» все время вертелся в моей голове и не давал покоя: ведь я же сам составлял этот документ пять лет назад!

— Да, как в воду глядели, — подхватил Феликс. — Словно бы сами подсказали идею Бонапарту! А теперь сами о с в а и в а е м эти острова и на себе испытываем все запланированные ограничения. Правда, без принудительного труда — и то, слава богу!

А Буонарроти между тем листал и листал бумаги. Вот он, «Анализ доктрины Бабефа», который он также написал от слова до слова. Он помнит, как было дело. Сначала за составление документа взялся Сильвен Марешаль. И не справился. Его «Манифест Равных» был ярким и впечатляющим, но имел ряд серьезных дефектов; и тогда Бабеф поручил ему, Буонарроти, написать другой документ. И он написал. Вот он, этот плод его напряженных усилий…

Вновь перечитывает он отдельные места.

«Гражданские, политические и религиозные учреждения, утверждающие несправедливость, в конечном счете разлагают общество… Зрелище различий, роскоши и наслаждений, которыми масса народа не пользуется, служило и всегда будет служить для нее неисчерпаемым источником терзаний и беспокойств…

Чем больше добиваются отличий, тем больше их желают, тем более возбуждают ревность и алчность. Отсюда… столь ненасытная и преступная жажда золота и власти; ненависть, насилия, убийства; кровопролитные войны, вызываемые духом завоевания и торговым соперничеством, не дающие ни минуты покоя несчастному человечеству…

Несчастья и рабское положение проистекают от неравенства, а неравенство — от собственности. Собственность, следовательно, есть величайший бич общества; это поистине общественное преступление…

Пусть не говорят, что справедливо, чтобы человек трудолюбивый и бережливый был вознагражден богатством, а праздный был наказан нищетой. Конечно, справедливо, чтобы деятельный человек, выполнив свой долг… был вознагражден общественным признанием; но он не приобретает тем самым права наносить вред своей стране, точно так же, как солдат благодаря своей храбрости не приобретает права поработить свое отечество…

Разве существовали бы дурные люди, если бы их не втягивали в пороки и безумства социальные учреждения, которые в их лице карают результаты страстей, развитию которых они сами же способствовали…

В истинном обществе не должно быть ни богатых, ни бедных… Богачи, не желающие отказаться от своего избытка в пользу неимущих, являются врагами народа…

Никто не вправе путем накопления всех материальных средств лишать другого просвещения, необходимого для его блага: образование должно быть общим для всех…

Цель революции — уничтожить неравенство и восстановить всеобщее благо… Революция не завершена, пока богачи захватывают все блага и пользуются властью, в то время как бедняки трудятся, словно античные рабы, изнемогают в нищете и не имеют в государстве никакого значения…»

…Филипп был потрясен. Ведь как-никак, а прошло пять лет — и каких лет, — а он и сегодня подписался бы под каждой прочитанной фразой, под каждым словом, под каждой буквой.

Значит, то, что изложено здесь, н е п р е х о д я щ е.

Истины, поднятые в «Анализе доктрины Бабефа», — в е ч н ы е и с т и н ы.

И это воодушевляет на грядущую борьбу.

А потом он обратился к «Акту о восстании». Документ был написан рукою Бабефа — он сразу узнал его каллиграфический почерк. И вспомнил, при каком невероятном энтузиазме «Акт» был впервые прочитан на заседании Повстанческого комитета. И снова, как тогда, перед его глазами прошло все то, чему предстояло свершиться в день восстания, в этот так и не наступивший праздничный жерминальский день.

…Раннее утро.

Повсюду звучит набат. Его звонкие переливы идут от предместий к центру.

Тысячи горнов повторяют сигнал тревоги.

А Париж давно уже на ногах. Люди покинули свои теплые постели, несметное число парижан высыпало на улицы.

В каждом квартале — революционный агент и его актив. Активисты отвечают за каждую улицу, каждый дом своего района. Они вручают санкюлотам полотнища с лозунгами. Даются последние инструкции.

Народные бойцы разбиты на взводы, взводы соединяются в дивизии.

Три революционных генерала — Россиньоль, Массар и Фион — ведут дивизии к центру города.

Вот Тюильри, а вот и Люксембургский дворец. Охрана Законодательного корпуса подготовлена: она присоединяется к повстанцам. Заспанные члены правительства, не успевшие толком понять, что к чему, арестованы. Повстанцы немедля занимают Генеральный штаб, арсенал, национальное казначейство, почту и другие правительственные учреждения.

Все магазины и склады Парижа в их руках.

Главные магистрали города забаррикадированы. Если появятся войска, оставшиеся верными низложенному правительству, их ждут потоки кипятка и купороса, которыми повстанцы окатят их из окон домов. Но бояться правительственных войск не приходится: уже подняты армейские части Венсенского и Гренельского лагерей, верные народу. Тем, кто не с нами, остается либо присоединиться к нам, либо сдать оружие.

Повстанческий комитет, получив неограниченные полномочия от народа, проводит ряд мер в целях удовлетворения насущных потребностей санкюлотов. Бедняки получают бесплатно хлеб, необходимые продукты, одежду. Их вселяют в дома богачей.

Восстание окончено.

Понадобилось всего лишь несколько часов, чтобы освободить Париж от тирании плутократов.

Еще несколько дней уходит на то, чтобы к столице присоединилась Франция.

А затем образуется Большая национальная Коммуна — ядро с о в е р ш е н н о г о р а в е н с т в а…

«Это могло бы быть, но этого не было», — вздохнул Буонарроти, переворачивая мелко исписанный лист.

— К сожалению, это осталось лишь на бумаге, — эхом откликнулся Лепельтье, внимательно следивший за выражением лица своего друга.

— Поразительно, — сказал Буонарроти после долгого молчания. — Неужели предательство одного негодяя могло в корне уничтожить так хорошо продуманный и практически подготовленный план?

— Не думаю, — ответил Лепельтье. — Впрочем, ручаюсь, и ты так не думаешь. Конечно, предательство остается предательством, и от него в этом мире бесконечно много бед. Но что касается нашего несостоявшегося восстания, то здесь все горе в том, что оно-то как раз и было весьма плохо подготовлено. Говорили много, идеи были правильные, но их не сумели внедрить в народ. В тот самый народ, который, как тебе известно, был и средством и целью восстания.

— Да, пожалуй, ты прав. Об этом я размышлял месяцами, сидя в тюрьме, и потом, в годы ссылки. Конечно, наши агенты старались, как могли, но их было слишком уж мало на такой огромный город. Что же касается круглых цифр, которые приводились на наших последних заседаниях, — помнится, Массар или кто-то иной с энтузиазмом толковали о семнадцати или даже двадцати тысячах потенциальных бойцов, — то эти цифры были в значительной мере воображаемыми.

— Бесспорно. И конечно же все мы оказались слишком доверчивыми, я сказал бы даже сильнее — слишком наивными. Ведь что говорить, если наш вождь и старший друг, опытный революционер и старый конспиратор Гракх Бабеф полагал, будто достаточно выйти на улицу и бросить клич: «Санкюлоты, вперед! На бой за правое дело!» — и победа в наших руках. А санкюлотов-то ведь нужно было долго и тщательно готовить. Да и к тому же полем нашей деятельности оставался Париж, только Париж. И представь на минуту, пусть бы даже восстание и победило в столице, а дальше? Что сказала бы вся Франция?

— Полагаю, это бесспорные истины. Отрицать их никто не станет, и я меньше всех. И все же после драки кулаками махать много легче, чем драться.

— Верно. Тем более что и до драки-то дело не дошло. Хотя, впрочем, вспомни: была ведь и драка. После вашего ареста мы попытались поднять людей. А к чему привело это? К кровавой гекатомбе на Гренельском поле…

• Предыдущая
• 21/86
• Следующая