Соборяне - Лесков Николай Семенович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая

– Он и остроумен и человек обращения приятного и тонкого, – уронил Туберозов, словно его тяготили эти анекдотические разговоры.

– Да; но тоже кряхтит и жалуется, что людей нет. «Плывем, говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами. Хорони бог на сей случай бури».

– Слово горькое, – отозвался Туберозов.

– Впрочем, – начал снова Туганов, – про ваш город сказал, что тут крепко. «Там, говорит, у меня есть два попа: один умный, другой – благочестивый».

– Умный, это отец Савелий, – отозвался Захария.

– Почему же вы уверены, что умный – это непременно отец Савелий?

– Потому что… они мудры, – отвечал, конфузясь Бенефактов.

– А отец Захария вышли по второму разряду, – подсказал дьякон.

Туберозов покачал на него укоризненно головою. Ахилла поспешил поправиться и сказал:

– Отец Захария благочестивый, это владыка, должке быть, к тому и сказали, что на отца Захарию жалоб никаких не было.

– Да, жалоб на меня не было, – вздохнул Захария.

– А отец Савелий беспокойный человек, – пошутил Туганов.

Минута эта представилась Препотенскому крайне благоприятною, и он, не упуская ее, тотчас же заявил, что беспокойные в духовенстве это значит доносчики, потому что религиозная совесть должна быть свободна. Туганов не постерегся и ответил Препотенскому, что свобода совести необходима и что очень жаль, что ее у нас нет.

– Да, бедная наша церковь несет за это отовсюду напрасные порицания, – заметил от себя Туберозов.

– Так на что же вы жалуетесь? – живо обратился к нему Препотенский.

– Жалуемся на неверотерпимость, – сухо ответил ему Туберозов.

– Вы от нее не страдаете.

– Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно проповедуете, что надо, чтобы веры не было, и вам это сходит, а мы если только пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших учений не было, то…

– Да, так вы вот чего хотите? – перебил учитель. – Вы хотите на нас науськивать, чтобы нас порешили!

– Нет, это вы хотите, чтобы нас порешили.

Препотенский не нашелся ответить: отрицать этого он не хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение, сказав, что отец протопоп только негодует что есть люди, поставляющие себе задачею подрывать в простых сердцах веру.

– Наипаче негодую на то, что сие за потворством и удается.

Препотенский улыбнулся.

– Удается это потому, – сказал он, – что вера роскошь, которая дорого народу обходится.

– Ну, однако, не дороже его пьянства, – бесстрастно заметил Туганов.

– Да ведь пить-то – это веселие Руси есть, это национальное, и водка все-таки полезнее веры: она по крайней мере греет.

Туберозов вспыхнул и крепко сжал рукав своей рясы; но в это время Туганов возразил учителю, что он ошибается, и указал на то, что вера согревает лучше, чем водка, что все добрые дела наш мужик начинает помолившись, а все худые, за которые в Сибирь ссылают, делает водки напившись.

– Впрочем, откупа уничтожены экономистами, – перебросился вдруг Препотенский. – Экономисты утверждали, что чем водка будет дешевле, тем меньше ее будут пить, и соврали. Впрочем, экономисты не соврали; они знают, что для того, чтобы народ меньше пьянствовал, требуется не одно то, чтобы водка подешевела. Надо, чтобы многое не шло так, как идет. А между тем к новому стремятся не экономисты, а одни… «новые люди».

– Да; только люди-то эти дрянные, и пошло черт знает что.

– Да, их уловили шпионы.

– Нет, просто мошенники.

– Мошенники-и!

– Да. Мошенники ведь всегда заключают своею узурпациею все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться. У нас долго возились с этими… нигилистами, что ли? Возилось с ними одно время и правительство, возится до сих пор и общество и печать, а пошабашат их не эти, а просто-напросто мошенники, которые откликнутся в их кличку, мошенники и превзойдут их, а затем наступит поворот.

Препотенский бросил тревожный взгляд на Бизюкину. Его смущало, что Туганов просто съедает его задор, как вешний туман съедает с поля бугры снега. Варнава искал поддержки и в этом чаянии перевел взоры свои на Термосесова, но Термосесов даже и не смотрел на него, но зато дьякон Ахилла, давно дававший ему рукою знаки перестать, сказал:

– Замолчи, Варнава Васильич, – совсем не занятно!

Это взорвало учителя – тем более что и Туганов от него отвернулся. Препотенский пошел напролом.

Учитель соскочил с места и подбежал к Туганову, говорившему с Туберозовым:

– Извините, что вас перебью… но я все-таки… Я стою за свободу.

– И я тоже, – ответил Туганов, снова обращаясь к протопопу.

– Позвольте же-с мне вам кончить! – воскликнул учитель.

Туганов обернулся в его сторону.

– А вы знаете ли, что свобода не дается, а берется? – задал ему Варнава.

– Ну-с!

– Кто же ее возьмет, если новые люди скверны?

– Ее возьмет порядок вещей.

– И все-таки это, значит, не будет дано, а будет взято. Я прав. Это я сказал: будет взята!

– Да ведь тебе про то же и говорят, – отозвался из-за стула дьякон Ахилла.

– Но ведь это я сказал: будет взята!

– А вам про что же говорят, – поддержал дьякона в качестве одномышленника Термосесов, – Пармен Семенович вам про то и говорит, – внушал Термосесов, нарочно как можно отчетливее и задушевнее произнося имя Туганова.

– Однако мне пора, – шепнул, выходя из-за стола, Туганов и хотел выйти в залу, но был снова атакован Варнавой.

– Позвольте еще одно слово, – приставал учитель. – Мне кажется, вам, вероятно, неприятно, что теперь все равны?

– Нет-с, мне не нравится, что не все равны. Препотенский остановился и, переждав секунду, залепетал:

– Ведь это факт – все должны быть равны.

– Да ведь Пармен Семенович вам это и говорит, что все должны быть равны! – отогнал его от предводителя Термосесов с одной стороны.

– Позвольте-с, – забегал он с другой, но здесь его не допускал Ахилла.

– Оставь, – говорил он, – что ни скажешь – все глупость!

– Ах, позвольте, сделайте милость, я не с вами и говорю, – отбивался Препотенский, забегая с фронта. – Я говорю – вам, верно, Англия нравится, потому что там лорды… Вам досадно и жаль, что исчезли сословные привилегии?

– А они разве исчезли?

– Отойди прочь, ты ничего не знаешь, – сплавлял, отталкивая Варнаву, Ахилла, но тот обежал вокруг и, снова зайдя во фронт предводителю, сказал:

– О всяком предмете можно иметь несколько мнений.

– Да чего же вам от меня угодно? – воскликнул, рассмеявшись, Туганов.

– Я говорю… можно иметь разные суждения.

– Только одно будет умное, а другое – глупое, – отвечал. Термосесов.

– Одно будет справедливое, другое – несправедливое, – проговорил в виде примирения предводитель.

– У бога – и у того одна правда! – внушал дьякон.

– Между двумя точками только одна прямая линия проводится, вторую не проведете, – натверживал Термосесов.

Препотенский вышел из себя.

– Да это что ж? ведь этак нельзя ни о чем говорить! – вскричал он. – Я один, а вы все вместе льстите. Этак хоть кого переспоришь. А я знаю одно, что я ничего старинного не уважаю.

– Это и есть самое старинное… Когда же у нас уважали историю?

– Ну послушай! замолчи, дурачок, – дружественно посоветовал Варнаве Ахилла, а Бизюкина от него презрительно отвернулась. Термосесов же, устраняя его с дороги, наступил ему на ногу, отчего учитель, имевший слабость в затруднительные минуты заговариваться и ставить одно слово вместо другого, вскрикнул:

– Ой, вы мне наступили на самую мою любимую мозоль!

По поводу «любимой мозоли» последовал смех, а Туганов в это время уже прощался с хозяйкой.

Зазвенели бубенцы, и шестерик свежих почтовых лошадей подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с английскою дорожною кисой через плечо. Наступили последние минуты, которыми мог еще воспользоваться Препотенский, чтобы себя выручить, и он вырвался из рук удерживавших его Термосесова и Ахиллы и, прыгая на своей «любимой мозоли», наскочил на предводителя и спросил.

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая