Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине - Лесков Николай Семенович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/6
• Следующая

В дома они один к другому не входили, потому что боялись, чтобы через это не увеличить молву, которая про них была пущена. Про Федора свои говорили, будто он потому за жида заступился, что сам втайне предается жидовству и даже на молитве по-жидовски скачет; а про Абрама жиды сочиняли, что он свиное ухо съел и Моисеев закон оставляет и тайно к христианам пристал, чтобы войти в милость у властителей. И обоим им и от семейных, и от своих общественных людей выпадали досадные попреки.

А на самом деле ничего этого не было. Федор и Абрам – оба оставались по вере, как были: кто в которой родился, тот в той и пребывал. И как они в детстве своем никогда не спорили, чья вера лучше или богоугоднее, так же и теперь никаких споров о вере не заводили. Напротив, они как бы крепче уверились, что и в одной, и в другой вере во всех отношениях можно себя руководствовать, если только понимать веру правильно и не иметь лукавых замыслов и вредных для мира привычек.

А когда они в этом укрепились, то если у них после того заходил разговор, то он только в тихую и приятную беседу обращался.

Федор сказал раз Абраму:

– Мне жалостно видеть, сколько через споры о вере сделалось распрей в людях.

А Абрам ему ответил:

– Этому так и следует быть. Если очи наши не на одинаковую даль и не на равную высь видеть могут, то кольми паче понимание не одинаково все постигать может, а должно разнствовать. Если бы это не было угодно богу, то все бы люди одинаково все видели и одинаково понимали, но бог не так создал, а создал различие в понимании. Оттого и разные веры. Федор согласился.

– Это так, – говорит, – но только распри, которые через это настают, душе моей тягостны.

– Распри, – отвечал Абрам, – тоже от непонимания, что все веры к одному богу ведут. Кто умный богочтитель, тот во всякой вере пожелает почтить ее истину.

Опять согласился Федор.

– Да, – говорит, – я давно думаю, что вот и твои единоверцы напрасно негодуют на Христа. Они сами не понимают, что он одно добро желал сделать всем людям, и за то и убит от злобы непонимавших.

Абрам согласился.

– Слов нет, что твоя правда, – сказал Абрам. – Муж Галилейский, о котором ты говоришь, честен, свят и премудр, а не понимают его не только худые из Моисеевых учеников, которые мнят тем ненавидением службу приносить богу, но не понимают многие и твои единоверцы, и это тем жалче, что сии даже богом его почитают, а его доброго святого учения и по человечеству не исполняют. Жалей, друг мой Федор, об этом, ибо чрез это вы другим не можете открыть Иисуса во всей силе его побеждающего завета и иных о себе смущаете и заставляете сомневаться в вере вашей.

Федор вздохнул и сказал:

– Абрам, ты меня борешь!

А Абрам отвечал:

– И ты меня борешь! Не спорить надо о боге, а стараться жить в мире.

Абрам приложил большие персты своих рук к глазам и голосно, по-жидовски, пропел:

– «Умейн!», – т. е. аминь или по-нашему «истинно».

Федор обнял его из всей силы и, прижав к сердцу, прошептал:

– Он теперь среди нас.

Абрам говорит:

– Ну, так что ж? Побудь с нами, муж Галилейский!

Федор растрогался и заплакал:

– Побудь! – молит. – Останься! Мы сотворим тебе сеню.

А Абрам опять ударил:

– «Умейн!»

И так точно разговоры о вере никогда не смущали согласия Абрама и Федора. Они опять ходили в свой разгороженный огород и, подмостившись на скамейках, беседовали через стену, но только ненадолго этого стало.

Вере, надежде и любви скоро пришло испытание.

Федор и Абрам стали мирны, да вокруг их все уже иным духом взялось и все, что случится, оборачивалось им в смущение.

У Федора начались разные беды – и все одна за другою. Одна беда точно вела за собою другую. Федор сначала сделался нездоров и долго лежал, а потом стали у него болеть дети и ни один не выздоровел, а все друг за другом умерли, а потом умерла и его молодая жена, которую он любил и имел от нее большую помощь в хозяйстве.

Федор в этих горестях ослабел душою и стал неаккуратно смотреть за делами, а его наемные люди хоть они были и крещеные, а не пожалели его и этим его несчастием воспользовались и много расхитили. После же всего один его должник, которому Федор верил, как брату, сильно обманул и присягнул, что долг ему отдал. Федорово хозяйство ото всего этого сильно пошатнулось, и он закручинился. А люди стали о нем толковать и со всех сторон ему говорили:

– Раздумайся: за что так тебя бог наказывает? Верно это на тебя посылается за то, что ты живешь в дружбе с жидом, – врагом веры христианской.

Федор таким внушениям не верил и слов этих не любил слушать, а отвечал:

– Вы мне не утешение делаете, а одну досаду. Вы сами не знаете, что говорите: нам Христос никого не позволил ненавидеть, а всех приказал любить.

– Только, – говорят, – не жидов.

А Федор отвечает:

– Этого в Евангелии не сказано.

– Жид – враг нашей вере.

– Он враждует, если не понимает, чему учит наша вера, а глядя на нас о ней судит. Это мы виноваты, потому что мы еще злы и не исправляемся и не живем по Христову наставлению. Сосед Абрам никогда мне моей веры не порочил и даже об учении Христовом рассуждает с почтением; а если бы он и враг был, то и тогда я, как христианин, обязан был бы о нем как о враге милосердовать, чтобы волю Христову исполнить. Или забыли, что Христос на кресте за своих врагов молился.

Ему отвечают:

– Нам с Христом себя не ровнять – он бог, а мы люди. Ты богохульствуешь.

– Нет, я не богохульствую, – отвечал Федор, – а я только говорю, что Христу надо следовать, и когда другие люди нашу доброту увидят, они скорее нашу веру любить станут. В этой доброте мы Христа своего всему миру явить можем на уважение.

Люди на это только больше рассердились, а среди их был один Никодим-мироварник, который продавал миро – он стал всем сказывать, что Федора грешно и слушать, потому что Федор теперь уже проклят, яко друг жидовинов, и Никодиму будто во сне явлено, что Федору дальше не будет ни в чем удачи, а нападут на него еще большие беды, и тому, кто с Федором водиться станет, тоже ни в чем удачи не будет.

Федор и этому не внимал и не боялся быть от всех покинутым, а рассуждал так, что он худа не делает, храня детскую дружбу с Абрамом, человеком честным, который свою веру держит, а чужой не порочит и даже хорошее в ней хорошим называет.

Абрам пришел к Федору и сказал без всякого гнева:

– Друг Федор, я узнал, что твои люди на тебя в большом неудовольствии за твое ко мне расположение. Как бы для тебя от этого худо не вышло.

А Федор отвечает:

– Друг Абрам, я люблю тебя и не могу делать иначе. В отрочьем веке нас с тобою было разбили, но теперь в возрасте мы этого над собой не допустим. Только душа моя ослабевает от больших несчастий. Неужели и вправду бог меня кинул?

– Счастие и несчастие сменяются в жизни, – отвечал Абрам. – Бог, который создал и христианина, и еврея, и темного язычника – никому не открыл тайны судьбы их. Люди дерзки, когда они хотят проницать тайну бога и толкуют по-своему, за что человеку от бога посылается счастие и несчастие. Это как по нашей, так и по вашей вере совсем не человеческое дело разбирать и раскладывать. Наше человеческое дело – помогать, чем можем, друг другу; к приязни нашей теперь подвален большой камень, а потому и тебе будет трудно, да и мне страшно, если тебя постигнет еще какое-нибудь бедствие. А потому прошу тебя, не стесняйся дружбой ко мне и покажи, что ты мною пренебрегаешь, а я в душе моей за это на тебя не обижусь.

В Федоре от этих слов даже сердце заныло.

– Нет, – говорит, – Абрам, ты мне друг от младых ногтей и никогда меня ничем не обидел, и я тебя не могу обидеть таким обхождением.

– Ну, смотри, как знаешь, – отвечал Абрам и, поцеловав Федора, добавил сквозь слезы: – бог один знает, к чему эти испытания, но будем друг другу верны и бог не постыдит нашей верности.

• Предыдущая
• 4/6
• Следующая