Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль - Кальма Н. - Страница 56
- Предыдущая
- 56/120
- Следующая
— Но послушай, жена, меня же могут схватить, повести на расстрел...
— Так зачем же тебе тогда новый костюм? Расстреляют и в старом. Подумаешь!..
Так и не дала мужу надеть новый костюм. Правда, операция сорвалась — гестаповца куда-то перевели, и папаша Грандье остался цел и невредим,— но слава мамаши Грандье укрепилась надолго.
Все эти случаи, весь этот быт были очень далеки от Даниной книжной романтики. И вместе с тем это и было подлинной жизнью.
Маки жили на скучном пайке: не хватало хлеба, табака, мыла, носков (а носки для партизана — первое дело), а главное, не хватало оружия! Пулемет — один, пистолетов — пять, патронов — почти нет. Несколько охотничьих ружей да еще три парабеллума — и это на шестьдесят человек!
Бомбам профессора Одрана бурно обрадовались. Обеспечена целая операция! Зато передатчик был обречен на бездействие. Правда, Даню торжественно велено было назначить радистом отряда и отвести помещение для его аппаратуры, но все это было только на словах: по ночам в деревнях и на фермах выключали свет, а устроиться с передатчиком в одном из двух принадлежащих отряду грузовиков было тоже невозможно — аккумулятор не справился бы, свои же батареи были давно использованы.
«Гм... я вроде главнокомандующего без армии»,— подумал про себя Даня, когда выяснились все эти обстоятельства.
3. ТОВАРИЩИ
Николь в первый же вечер уехала с провожатым и запиской Байяра в Альби, к месту своей новой работы. А Даню командир поручил лучшему стрелку и квартирмейстеру отряда — Жюлю Охотнику. Жюль и вправду был охотником из местных. Своей худобой, мускулистостью, впалыми щеками он напоминал волка.
— Возьмешь новичка в обучение,— сказал ему командир.— Познакомь его с товарищами и помести где-нибудь со своими ребятами.
— Есть поместить с моими ребятами и обучить стрельбе! — Жюль обратился к Дане: — Небось пороху еще и не нюхал? Стрелять тоже не пробовал?
— Где же пробовать? — вопросом на вопрос отвечал Даня.— Был в лагере у бошей, потом бежал. А в Париже у нас тоже не было оружия. Но я добуду себе, непременно Добуду в первом же бою! — горячо добавил Даня.
— Смотрите, какой прыткий! — усмехнулся Жюль. — Ты знай, парень: чтобы добыть оружие, надо прежде всего научиться с ним обращаться.
И он повел Даню во двор соседней фермы, где, несмотря на вечер, все партизаны были заняты какими-нибудь делами. Одни готовили ужин для отряда и в беленой огромной кухне фермы варили в котле нечто вроде лукового супа; другие чистили при свете очага оружие; третьи помогали хозяевам фермы, старикам Бодруа, складывать привезенные из лесу бревна. Здесь были люди и совсем молодые, и пожилые, городские и деревенские, коммунисты, социалисты — парни, которые отказались ехать на работы в Германию и бежали в горы, студенты, примкнувшие к Сопротивлению, чтобы сражаться с врагом, «подозрительные» с точки зрения бошей, «независимые», не желавшие признавать никакие партии, но любящие свою родину и добивающиеся Для нее свободы. У очага орудовал большой поварешкой старик, который, видимо, где-то уже хлебнул вина. Он громко пел под смех макизаров, которые работали в кухне или заглядывали в окна:
Коль умру я, схороните
В винном погребе меня
У большущей старой бочки,
Полной доброго вина
Бозле бочки, да-да-да,
Полной доброго вина!
— Это дядюшка Вино,— сказал, добродушно посмеиваясь над стариком, Жюль Охотник.— Ты не гляди, что он навеселе и что у него такое прозвище,— человек он деловой и храбрый, а кормит нас, когда даже ничего нет, кроме лука и хлеба, так, что пальчики оближешь. Он раньше был в Каркассоне поваром, и к нему ездили даже из Парижа есть утку по-каркассонски.
— Прозвище у него забавное,— пробормотал Даня.
— Э, прозвища у всех нас имеются. Тут ты найдешь и дгАртаньяна, и Портоса, и Гавроша, и даже Эсмеральду. Есть грек, по прозванию Ишак, есть Парижанин, Дровосек, Солнышко, да мало ли еще разных прозвищ.— Жюль с видимым удовольствием посвящал новичка в жизнь маки.
— Эй, Жюль, привел новенького? — окликнул его Вино.— Он как пришел к нам — со шпалером или без?
— Привез из Парижа тройку красивых бомбочек, — отвечал Жюль.— И еще одну штуку, которая нам сейчас пока не пригодится.
— О, бомбы — это вещь! — Вино подошел и протянул Дане котелок, полный горячего супу.—Ну-ка, попробуй партизанское варево. Или, может, оно тебе не по вкусу?
— Ах, дядюшка Вино, я такого вкусного еще в жизни не едал! — сказал, попробовавши, Даня, который целый день ничего не ел.
Вино похлопал его по плечу:
— А новичок-то, видать, парень с понятием. Ты устрой его, Жюль, у Дюшенов, в деревне, там, где живут наши ребята. Хоть и не очень-то комфортабельно, это тебе не Париж, но хозяева — хорошие люди и охотно принимают наших. Сможешь устроиться у них на чердаке.
Жюль вдруг хитровато усмехнулся:
— Послушай, Дени, капитан сказал мне, что ты русский. Это правда?
— Правда,—кивнул Даня.—Я из Советского Союза, из города Полтавы.
— Твои земляки молодцы! — заявил дядюшка Вино.— Вот бы наши начальнички там, в Лондоне, брали с них пример. А то только и умеют, что разговаривать, а за них сражаются, побеждают бошей и погибают другие.
— Тебя ждет у нас такой сюрприз — закачаешься,— все так же хитро сказал Жюль. Он переглянулся со стариком.
— Закачаешься. Вот именно — закачаешься! — закивал Вино и радостно захихикал.
— Какой еще сюрприз? — пробормотал Даня, старательно выскребывая из котелка последки.— Как подпольщик, я, знаешь ли, не люблю сюрпризов.
— Этот придется тебе по нраву, можешь не сомневаться.— Жюль хлопнул его по плечу.— Ничего больше не спрашивай. Из меня ни слова не выудишь. Я ведь старый маки. А теперь давай отправляться, уже совсем темно.
Они захватили на ферме Данин мешок с его несложным имуществом (там был и знаменитый блокнот), ранец с передатчиком и, уже в полной тьме, зашагали по раскисшей от дождей горной тропе.
Ранец оттягивал Данины плечи. Мокрые ветки черных кустов хлестали по лицу. Ветер студил то грудь, то спину. Слышался рокот невидимых потоков, ноги скользили по камням или разъезжались по глинистому склону. Жюль шел впереди, изредка подавая голос, чтобы Даня не сбился с дороги.
Так они шагали, не обмениваясь ни словом, около часу. Наконец под ногами почувствовалась твердая почва: шоссе или проселок. Как будто чуть посветлело, и где-то близко залаяли собаки.
— Пришли! — крикнул Охотник.
Они нырнули под деревья, прошли мимо какого-то амбара и очутились перед двухэтажным домом с высокой крышей. Охотник толкнул дверь, и сразу из холода, тьмы, ветра оба партизана вступили в уют большой деревенской кухни, где над не остывшим еще очагом исходил паром медный котелок. Большой фонарь освещал темный деревянный стол и сидящих за ним людей.
— Привет всей компании! — сказал громко Жюль.— Вот привел еще одного чердачного жильца. Не возражаете, матушка Дюшен?
— Давай, давай нам твоего малыша! — Из-за стола поднялась толстуха в клетчатом фартуке, с седой копной волос на голове; ее большое красное лицо выражало спокойное радушие. Матушка Дюшен была настоящей партизанской матерью. Детей у них с мужем не было, и всю свою деятельную доброту они отдавали совершенно чужим «малышам», «мальчикам». Починить или постирать одежду, подкормиться в лихие дни, провести несколько дней в покое на чердаке — все это партизаны получали у матушки Дюшен. Когда маки уходили на операции, она места себе не находила от беспокойства: не попали бы в беду ее «малыши», не ранен ли кто из них, нет ли, не дай бог, убитых... Муж матушки Дюшен, тощий, маленький, похожий на подростка, во всем беспрекословно слушался ее. Несколько раз немцы таскали матушку в гестапо — были у них серьезные подозрения, что она помогает партизанам, укрывает их у себя,— но матушка Дюшен так бесстрашно и насмешливо вела себя на допросах, так мужественно переносила побои, так умела, по собственному выражению, «отбрёхиваться», что гитлеровцы, ничего не добившись, с угрозами прогоняли ее.
- Предыдущая
- 56/120
- Следующая
