Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль - Кальма Н. - Страница 47
- Предыдущая
- 47/120
- Следующая
Он начал издалека:
— Данька, ты мне друг?
— Ну, допустим, друг,— отвечал заинтересованный Даня.— Что это ты на себя напустил такую таинственность? В чем дело?
— Нет, ты не «допустим», а по-настоящему скажи: друг ты мне или нет?
— Друг.
— Так вот, поклянись мне как настоящий друг, что никому и никогда не скажешь о том, что я тебе открою.
— Ух ты, какая тайна! Да в чем дело, Пашка?
— Клянешься или нет? Ты прямо говори!
— Ну ладно.Клянусь.
— Клянись отцовской жизнью.
— Павел, ты мне надоел!
— Не поклянешься, ни слова не скажу. А это и тебя касается. И всей нашей жизни тоже!
— Скажите пожалуйста, как серьезно! Ну хорошо. Клянусь жизнью отца.
Павел полез за пазуху. Глядя на Даню блестящими, напряженными глазами, вытянул что-то, открыл ладонь:
— На! Гляди!
На ладони лежал небольшой вороненый пистолет.
Даня задохнулся. Оружие! Мечта!
— Где достал?
Пашка торжествующе засмеялся:
— Где достал» там теперь нету.
— Нет, ты правду скажи.
— Ну, так и быть. Это мне подарок от одного человека.
— От какого человека? Что ты меня выматываешь, Павел?!
Пашка, поигрывая пистолетом, будто лаская его, присел на свою раскладушку.
— Мог бы я еще над тобой, Данька, поизгиляться, да уж не стану бодыпе тебя томить. Слушай. Нынче ночью встретил я одного хорошего человека. Нашего, русского человека. И встретил-то просто чудом каким. Когда за мной этот сукин сын полицейский припустил, я стад, как заяц, петлять. Темно, ничего не видать, улиц я никаких не знаю, куда какая идет — тоже мне неизвестно. Соображаю только, что к Сене вон в ту сторону надо бежать. Помню, как-то Жан-Пьер говорил, что там по берегам пустынно теперь. Вот я и выбрал направление к реке. Остановлюсь на полсекунды, послушаю, бежит или не бежит за мной фараон,—слышу, топает, ну, значит, и мне надо дальше припускать. Раз пять так останавливался — слушал. Под конец слышу — тихо все будто, никто меня не преследует. И тут гляжу — я уже у самой воды. Темно. Ни звезд, нп месяца, только на какой-то барже, что ли, крохотный синий огонек помаргивает. И река рядом под ногами булькает. Ну, отдышался я чуток, огляделся, вижу — мост поблизости. Я — к мосту. И тут в темноте споткнулся не то о крышку люка, не то о камень и больно так зашиб ногу. И дернуло меня выругаться по-русски. «У, дьявол, говорю, понабросали здесь, сволочи, камней!» И вдруг из темноты кто-то говорит тихонечко: «Здорово, земляк!» Я чуть не вскрикнул. «Кто это? Кто здесь?!» Слышу, подходит ко мне человек, чиркает спичкой. Сначала меня осветил, потом на себя свет направил. Гляжу — молодой, чуть постарше нас с тобой, усики темные, на француза смахивает, а нос картохой, наш нос, московский. И галстук бабочкой, как у пижона. Спичка погасла, он говорит: «Не будем вторую зажигать, ни к чему нам привлекать внимание. Мы и так уже познакомились. Чего это ты, говорит, так запыхался, земляк? Драпал, что ли, откуда?» Я говорю: «Не откуда-то, а от кого-то. От троих фараонов на велосипедах, а по-здешнему — «коров». Они меня с товарищами застукали, когда мы листовки расклеивали».
Даня невольно вскрикнул:
— Как! Ты вот так, первому встречному, все про нас выложил? Да ты в уме, Павел?!
— Какому же первому встречному? — возмутился Пашка.— Я же тебе говорю, он наш, русский, трижды моим земляком оказался. Во-первых — русский, во-вторых— москвич, а в-третьих — тоже на Плющихе живет, как и я. Ведь это надо же такое совпадение! — Пашка в восторге шлепнул Даню по коленке.— Зовут Семен Куманьков, лейтенант нашей Красной Армии. Чего тебе еще нужно?
Но Даня не отставал:
— А кто он такой сейчас и как здесь оказался, это ты у него узнал, прежде чем нас выдавать?
— А чего узнавать — он мне все сам про себя сказал. Бежал, как и мы, из лагеря с фальшивым документом, был, как и мы, на севере Франции, занимается такими же делами, как и мы.
— Какими делами?
— С фашистами бьется,—уверенно отвечал Павел.— Он, как узнал про листовки, так обрадовался. «Мы, говорит, с тобой и твоими дружками одного поля ягоды».
— Сказать можно что угодно, Павел. Ты вспомни, о чем говорил нам Сергей. Может, этот Семен — власовец?
— Иди ты со своим Сергеем! — сердито отмахнулся Пашка.— Сергей этот сам сказал, что для солдат мы еще слишком молоды. И они все здесь нас за сосунков считают, ничего серьезного нам не поручают, дали в товарищи мальчишку с девчонкой, чтобы мы с ними нянчились. Да ты что, сам не видишь, что ли, мы здесь просто на затычку! — с досадой выкрикнул Павел.— А Семен Куманьков сказал, что поставит нас на настоящие дела. Говоришь — власовец? А он мне сказал, что его как раз наши, советские, послали к власовцам в Шербур агитировать, чтоб они, значит, бросили своего генерала, вернулись к советским войскам, присоединились к Сопротивлению. Вот что он делает! — с торжеством закончил Пашка.
— Он был в Шербуре? — хмуро повторил Даня.— Немцы в Шербуре строят Атлантический вал — большие укрепления, чтобы отразить наступление союзников, если они откроют второй фронт. Нам Гюстав говорил, что этот вал охраняют как раз части власовцев. Помнишь?
— Ну и что же? — не сдавался Пашка.— Я же тебе говорил, чем Семен там, в Щербуре, занимается. Да это такой человек — во! — Пашка выставил большой палец,— Он мне себя этой ночью хорошо показал! Тут же, на месте!
— Как показал?
— Я ему пожаловался, что оружия у нас нет. Он и говорит: «Это плевое дело — достать оружие. Хочешь, я тебе хоть сейчас добуду?» Я смеюсь. «Хочу»,— говорю. Он пошарил по земле, нашел что-то, может, тот камень, о который я ногу ободрал, и говорит: «Идем, тут я полицейского одного на посту заприметйл. Ты только следуй за мной, ничего не делай, а как я позову — берись за работу, снимай с него оружие». Я ему, признаться, в ту пору не поверил. Однако пошел за ним. Вышли мы на набережную, темно кругом, но дома все-таки видны. Стал я различать какие-то ворота. Семен мне шепчет: «Ложись!» Я залег. Оц впереди меня пополз, я — за ним. Ползем минуту, другую, вдруг он подымается, неслышно, как кошка, прыгает. Я слышу, что-то тяжелое упало. Он мне: «Павел, давай!» И прямо передо мной лежит, хрипит огромный детина— полицейский. «Забирай пистолет!» — шепчет Семен. Я еле перевернул детину, тяжелый, сукин сын. Боялся, что очнется. Семен мне ножик кинул, я срезал кобуру. «А теперь быстро давай уходить!» Тут мы оба — ходу. Я лаже спасибо ему не успел сказать. Вот он, пистолет! — Павел опять нежно погладил вороненую сталь.
Он явно ждал Даниных восторгов, одобрения. Вместо этого Даня обрушился на него:
— «Спасибо» не успел сказать, а что ты успел?! Говори, что ты ему о нас выболтал! — гневно потребовал он.
— Ты что, очумел?! — вскипел Пашка.—Ты соображай, что говоришь! «Выболтал»! Ты что же, за предателя меня считаешь? Да как у тебя язык поворачивается такое говорить? Я тебе как другу доверился, рассказал о земляке, о нужном для всех нас человеке, а ты что? Сразу «власовец», «провокатор»! Человек жизнью своей, можно сказать, рисковал, чтоб мне оружие раздобыть, а ты говоришь «власовец»! И почему ты Куманькова подозреваешь? На каком основании? Почему, например, ты ничего такого не говорил про Сергея? А мы даже фамилии Сергея не знаем.
— Сергея знает Гюстав, — пробормотал Даня.— Это он устроил нашу встречу.
Даня колебался. В самом деле, какие у него основания вот так, ни с того ни с сего, подозревать неизвестного человека? Где-то в глубине души ему самому нравилась отвага этого неизвргтного Куманькова, который ночью чуть ли не в центре Парижа «снял» полицейского только для того, чтобы дать земляку оружие, о котором тот мечтал. Вот он, пистолет. Лежит на столе рядом с обоймой, наполненной патронами. Лежит, черный, компактный, блестящий... Дане страстно захотелось подержать его в руках. Однако он сдержался. Надо было еще выяснить, что именно сказал Пашка. А что Пашка выболтал что-то Кумань-кову, Даня был уверен — уж слишком хорошо знал он бахвальство своего товарища, его желание покрасоваться, похвастать своими подвигами, показать, что «и мы не лыком шиты». Самое возмущение Павла тоже показалось Дане подозрительным: мог бы просто сказать, что ничего не говорил. А он вон как вскинулся.
- Предыдущая
- 47/120
- Следующая