Работа над ошибками - Леонов Василий Севостьянович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/43
• Следующая

Нам реформы не нужны. Наша задача сохранить достигнутое, а потом мы завоюем Кремль».

Понятно, что эта новая стратегия исходила от президента… А до референдума 1995 года президент действительно искренне хотел реформ И был к ним готов. Но тогда не было готово правительство. Помню, как в очередной раз в президентском кабинете он собрал всех причастных к этому вопросу и в лоб спросил Чигиря: «Михаил Николаевич, почему Вы волокитите? Скажите честно и прямо, с чем не согласны!» Чигирь отвечает: «Александр Григорьевич, речь ведь идет о людях. Вспомните, как вы отреагировали, когда мы цены отпустили. А теперь еще что-нибудь сотворим. Появятся безработные, выйдут на площадь…» Лукашенко отрезал ему: «Ты, Михаил Николаевич, работай, остальное не твоя забота. Сюда, на площадь, никто не пройдет. Тут будут стоять танки и пулеметы, и ни один сюда не ступит. Площадь будет свободна! Можешь делать все, что угодно». Чигирь только молча склонил голову. Замолчал и я: о каких реформах говорить, если речь зашла о танках?

До референдума 1995 года Лукашенко еще мог заставлять свое «совковое» правительство брать на себя риск. После референдума он уже не хотел никаких реформ, ему нужен был Кремль…

… Первый референдум (1995 г.) как-то прошел мимо меня. Мне казались бессмысленными, дешевыми все эти вопросы: ну как можно на них завоевать себе авторитет?! Но напрямую меня и мое министерство они практически не затрагивали. И меня оставили в покое. Было понятно, что Лукашенко выиграет, но работать мне не мешали.

Я еще не знал, что после референдума Иван Титенков полез на крышу резиденции рвать на куски государственный флаг страны. Глава Администрации президента Леонид Синицын, сияющий от ощущения собственной победы, пригласил меня в кабинет – побеседовать, ввести в курс происходящего. Суть беседы свелась к следующему: теперь, после разгрома внутренней оппозиции, нам суверенитет как таковой не нужен. Отдадим его ради восстановления Советского Союза в какой-то новой форме, и Лукашенко, как самый сильный и перспективный политик на постсоветском пространстве, возглавит возрожденное государство. Я сказал четко: «Леонид Георгиевич, ты как хочешь, но эта авантюра ничем кроме провала не закончится. Я в этом не участвую». Не знаю, информировал ли Синицын президента об этом разговоре, скорее всего, нет, ибо изменений в отношении к себе я не почувствовал.

Из правительства уходить тогда я не собирался. Оно работало. И хотя какое-то напряжение первоначально у нас с Гаркуном и Чигирем было, потом мы просто перестали обращать на это внимание. И до 1996 года правительство решало свои вопросы. Когда Чигирь позже говорил, что белорусское благополучие 1995–1996 годов – заслуга правительства, он говорил правду. И Лукашенко не мешал. Можно было спорить с Минфином, Минэкономики, банками, даже с самим Лукашенко, и добиваться своего. Вспоминаю ноябрь 1994 года. Поскольку никаких принципиальных возражений против разработанной нами программы тогда не было, я в полном соответствии с нею отпустил цены на сельхозпродукты. Шока не было, но заголовки газет запестрили фразами о небывалом росте цен. Лукашенко тогда находился на лечении в Крыму – у него разыгрался радикулит. Накануне возвращения в Минск к президенту отправились Иван Титенков и Виктор Кучинский, причем набрали с собой газет. В самолете Александр Григорьевич успел подначитаться и, едва сойдя с трапа самолета, с присущей ему эмоциональностью перед телекамерами устроил разнос, приказал: «Цены, назад!»

Гаркун перепугался и слег с типичной для чиновников дипломатической болезнью. Михаил Чигирь прикрыл меня: «Действия Леонова согласованы со мной», – хотя формально я с ним ничего не согласовывал, ведь у меня была президентская резолюция. Я и не собирался согласовывать, потому что знал: Гаркун запретит. Действовал на свой страх и риск по принципу: если вам надо – запрещайте! Запретить начатое ведь всегда сложнее, чем не разрешить.

Я и в тот момент был готов к отставке. Но, по-моему, президент не собирался тогда меня увольнять. Весь этот поднятый им шум был лишь для публики, а на самом деле он хорошо понимал, что без отпуска цен никаких реформ не сделаешь. Важную роль сыграл председатель Минского горисполкома Владимир Ермошин. На той разборке он поднялся и заявил бесстрашно: «Александр Григорьевич, позвольте высказаться мне, как главному заказчику и потребителю сельскохозяйственной продукции. Вы здесь не правы. У нас за это короткое время серьезно расширился ассортимент продовольствия, повысилось качество продукции. И то, что сделал министр, – показывает на меня, – направлено на то, чтобы было еще лучше. Если мы сейчас все отменим, вернем, что было, будет хуже. Ведь только-только прилавки стали наполняться. И люди уже не ропщут, что бы там не писали отдельные журналисты. Я нигде не слышал ропота». Президент даже стушевался. Его во время полета домой настраивали, убеждали, что вот-вот пойдут массовые демонстрации к резиденции с требованием его свержения. А тут встает мэр белорусской столицы и утверждает, что стало намного лучше, чем было.

Следом в атаку пошел я, заявив, что я готов к отставке. «Василий Севастьянович, чего ты кипятишься? Ты же пойми, я обещал народу вернуть цены назад. Верните хотя бы на творог на несколько дней. Не может же президент обманывать свой народ».

Я вернулся в кабинет, отдал распоряжение подготовить соответствующий приказ, и цены на творог вернулись назад почти на две недели, после чего вновь стали регулироваться общими рыночными механизмами. Вскоре цены более-менее стабилизировались.

И так длилось до лета 1996 года, можно было работать.

Традиционно сельскохозяйственную отрасль у нас рассматривали как черную дыру: сколько ни дай вам – все уйдет впустую. Но дело-то в том, что деньги шли не туда, куда нужно: не на освоение новых технологий, не на интенсификацию производства, без чего невозможно какое-нибудь движение. А на движение нужны ресурсы, что и приходилось доказывать не только господам монетаристам, но и руководителям правительства. Чаще всего выступали одним фронтом с губернаторами. А Министерства экономики, промышленности, финансов жестко оппонировали. Их можно понять: пирог-то – один, если кому-то побольше кусок выделишь – другого обделишь. Непросто было доказывать элементарное: на селе мы ничего не «прокручиваем», а создаем серьезные материальные ценности. Лоббисты других отраслей не хотели понимать: если сегодня отбираешь что-то у села – завтра, послезавтра всем аукнется. Село – отрасль, которую ни опустить резко, ни поднять рывком нельзя.

В первую очередь взялись за внедрение интенсивных технологий в птицеводство, свиноводство, во все подотрасли аграрной сферы. Конечно, поначалу доминировали административные методы. Учили наших «все знающих» специалистов, как правильно накормить, как сбалансировать рацион птицы, какие подобрать породы, какой должен быть режим содержания. Результаты при этом должны быть – вот таковы, т. е. определялись конкретный уровень и эффективность производства. Если у директора не получается раз – его ждет выговор, не получается во второй, третий – уходит с работы. Оплата только по результатам. И вскоре мы смогли выиграть конкуренцию с финнами на московском рынке. Российский «Птицепром» постоянно звонил Дягилеву и умолял: «Поднимите хоть немного цены!» То есть, не выдерживали нашей низкой себестоимости.

Потом удалось получить небольшие преференции на свиноводство. Действовали, как и в птицеводстве. И с теми же результатами: белорусская свинина подешевела в сравнении с российской. Работали с теми, кто мог работать. Определили в качестве полигонов 70 хозяйств, где рассчитывали создать полностью конкурентоспособное производство во всех сферах аграрного комплекса. Ставили целью обогнать в этих хозяйствах немцев и поляков (хотя самим немцам, конечно, об этом не говорили). Постепенно люди убеждались, что в Беларуси можно работать точно так же, как в Германии.

Было еще одно чрезвычайно узкое место, сдерживающее развитие сельского хозяйства. Это – наука. Обнаружилось, что наши отраслевые аграрные институты, включая Президиум Аграрной Академии, живут вчерашним днем, не знают ничего, что происходит в странах, которые, легко преодолевая 30-процентный барьер пошлины, конкурируют с нами на наших же рынках. У нас ходили героями при затратах 5–6 кормовых единиц на килограмм привеса свиней, на Западе же давно нормой считалось 3,5 кормовых единицы. Достигалось это полностью сбалансированным кормлением, использованием так называемых суперконцентратов и улучшением породных качеств животных.

• Предыдущая
• 12/43
• Следующая