Отель - Андреев Олег Андреевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/70
- Следующая
Конечно, Ахмат уже давно не был диким кавказцем. С четырнадцати лет он жил в Москве, куда переехал вместе с родителями. Покойный отец был отличным инженером-текстильщиком, вот его и пригласили на ткацкую фабрику имени Розы Люксембург. В те времена ненависть между нациями была куда глуше, почти незаметна, среди пацанов, своих сверстников, а потом в университете Ахмат ее даже не замечал. Только в армии она проявлялась наличием разнообразных национальных братств. Но и там Ахмат почему-то попал к грузинам. Тогда это тоже не имело особого значения. Кстати, у русских никаких братств не было, поэтому их били поодиночке.
Все разбухло и лопнуло кровавым, мерзким извержением после перестройки.
На улице Ахмата стали останавливать милиционеры, которые и по-русски-то говорили хуже его:
– Стой, чурка, документы покажь.
И теперь уже братства стали более разборчивыми. Очень скоро к Ахмату стали наведываться какие-то родственники, о которых он в жизни ничего не слышал. Отец и мать умерли, поэтому спросить у них, действительно ли какой-нибудь Арслан троюродный племянник брата жены двоюродного дяди племянника тети, он не мог.
Если сперва «родственники» только задушевно говорили о чести рода, о многострадальной чеченской земле, о памяти предков, о святом долге каждого из маленького народа помогать соплеменникам, то скоро разговоры пошли о кровной мести, о смертных обидах, и Ахмат понял, что увяз. Его давно пугало в соплеменниках то, что на современном языке называется – двойная мораль. Одна мораль для своих и полное отсутствие оной для «иноверцев». А он для них, как ни лез вон из кожи, уже не был своим. Поэтому как-то раз ему просто сказали:
– Не сделаешь, убьем.
И все. И он испугался. Он, конечно, уже совсем не был диким кавказцем. Хотя теперь очень старался им выглядеть.
Университет Монтаны – не самое престижное учебное заведение. Но Чарли его закончила настолько блестяще, что была приглашена на бал выпускников в Белый дом. Рейган лично жал ей руку, а потом произнес речь, почему-то чаще всего поглядывая именно в ее сторону, о том, что американские ценности доказали свою состоятельность и должны быть подарены всему остальному, еще не обласканному ими, несчастному миру.
Слова эти глубоко запали в сердце юной Чарли. Американцам вообще свойственно иметь авторитеты (вот смешные), любить свою страну (ну умора), гимн (обхохочешься), верить свято своему президенту (наивные) и ставить перед собой цель в жизни – осуществить какое-нибудь небольшое, но настоящее дело. Чарли поставила перед собой цель – научить весь остальной мир американскому сервису.
Поэтому, когда появилась возможность открыть в Москве гостиницу – рискованная, призрачная, опасная возможность, – она почувствовала себя миссионершей и, махнув рукой на приличную карьеру в Бостоне, на любовника, на дом, даже на любимого отца, поехала в холодную далекую Россию, где по улицам зимой ходят дикие медведи…
– Ты боишься? – потянулась она за сигаретой. Вообще-то Чарли ограничивала себя в курении, но когда разговор с Метью – так она стала называть Ахмата при интимных встречах – заходил об отеле, она не могла удержаться.
– Я? – несколько более удивленно, чем надо, вскинул брови Ахмат. – Чего?
– Собрания акционеров.
Глава 6
Телефон у мамы не отвечал. Вера Михайловна перезвонила соседям, те тоже не снимали трубку. Понятно, всего-то начало шестого утра. Нормальные люди спят, как при социализме. А ей вот собираться на работу, в это гнездо капиталистического сервиса.
Конечно, нелегко было забыть о прежнем начальственном положении, о научной работе, о друзьях-интеллектуалах, но Вера Михайловна скоро даже полюбила Отель. Вернее, не само здание, конечно, а людей. Например, Карченко. Сначала он показался гардеробщице довольно симпатичным. Бывший «афганец», а к «афганцам» у нее было свое отношение, личное, болезненное, афганская и чеченская война – какая разница. Стройный, подтянутый, безукоризненно одетый, вежливый. Ей казалось, что, будь жив Саша, он непременно был бы именно таким. Победителем. Но Афган мы проиграли, и сами «афганцы» вернулись непонятные и со страшинкой во взглядах. Карченко был не такой. Может быть, поэтому Вера Михайловна, оказавшись с ним наедине, рискнула по-женски посоветовать секьюрити слегка смять носовой платок и не застегивать костюм на все пуговицы.
Дело происходило в конце рабочего дня, а он выглядел так, будто было утро: брюки со стрелкой, туфли без пылинки, прическа – волосок к волоску. Карченко после ее слов ничего не сказал. Только посмотрел, но от его взгляда она смешалась, как будто он напомнил ей ее место.
– Это я так, к слову. Понимаете, английский джентльмен – это исторический социальный статус, это младший сын в семье, которому, кроме имени, ничего не остается в наследство. Он восполняет это кастовой солидарностью и безупречностью в одежде, но чтобы подчеркнуть, что одежда все-таки не главное в его жизни, он допускает намеренную небрежность. Это понятно? Я понятно объясняю?
Вера Михайловна очень волновалась. Она как раз приколола к жакету бархатную розу. Ей казалось, что деталька в тон не нарушит общий вид униформы, кроме того, ведь она женщина, и, как утверждают ее подруги, еще очень и очень
– Вы бы сняли, – кивнул он на бутон, и Вера Михайловна очень обиделась.
Тем не менее Карченко стал не так туго завязывать галстук, а платок торчал уже не безукоризненным треугольником. Была расстегнута и пуговица на пиджаке. Гардеробщица хотела было сказать, что столько небрежностей – перебор для английского джентльмена, но опоздала. Мисс Пайпс указала секьюрити на небрежность в одежде, и, хотя она почти слово в слово повторила Карченко слова Веры Михайловны, гардеробщица почему-то стала бояться секьюрити.
Карченко не был ее начальником. Непосредственными были другие, а старшим среди них Ставцов. Этот ей нравился меньше, но, как ни странно, она его не боялась. Между ними была дистанция и в силу служебного положения, и в силу возраста, и в силу культурного багажа, хотя зам по производству тщательно это скрывал. Больше того, он учился языку и работал над произношением. Вера Михайловна принесла ему «Унесенные ветром» на языке оригинала из своей библиотеки.
К числу любимых действий и ритуалов Веры Михайловны относилось прослушивание новостей, чтение зарубежного автора в метро, по выходным посещение кладбища, где покоился муж, а на плите рядом были выбиты инициалы сына. И хотя самих останков там не было – они сгнили где-то под Урус-Мартаном, – она умела разговаривать с плитой.
– Афанасий? Ты куда залез? Ну что мне с тобой делать? Мусорное ведро – это масса микробов. И ты в таком жутком месте собрался рожать? Как не стыдно. Люди из провинции пытаются всеми силами прорваться в Москву, зубами зацепиться за культуру. А ты? Если бы меня родили в подворотне, а потом подобрала графиня, будь уверен – ниже гувернантки я бы не опустилась. У тебя есть все. Научись пользоваться. Научился же ходить в унитаз.
Афанасий был извлечен из-под раковины и водворен в корзинку.
– Что же мне с тобой делать? – вслух подумала она. – На работу не возьмешь, оставлять одного боязно.
Вера Михайловна посмотрела на часы и набрала номер своей подруги. Подруга была замужем за дипломатом и потому любила с утра основательно поспать. В трубке очень долго гудело, и как-то по-особенному тоскливо. Наконец ответили. Вера Михайловна вкратце изложила свою просьбу приехать и проследить за родами Афанасия.
– Ты с ума сошла, подруга. Я не акушерка и не ветеринар. Вызови специальную ветпомощь. В конце концов, читала же ты классиков. Должна помнить, как русские бабы в поле рожали. Прямо в борозде… – окончательно проснулась жена дипломата.
– Афанасий не баба, а кот…
– Тем более…
– Но я слышала, что они иногда занимаются… каннибальством, – испуганно сообщила гардеробщица. – А вдруг?
– Бывает. Но это когда рядом папаша. У тебя, насколько я знаю, отец неизвестен. Так что можешь не беспокоиться. Вообще не понимаю, как это твой Афанасий мог умудриться. Он вообще без поводка не ходит.
- Предыдущая
- 4/70
- Следующая
