Ламетри - Богуславский Вениамин Моисеевич - Страница 11

Эти исследования, утверждает Ламетри, заставляют признать, что растения, у которых «отсутствуют ум и даже чувство», у которых «нет ни страданий, ни наслаждений» (см. 2, 253; 255), и животные различаются лишь тем, что в телах вторых материя более совершенно организована. Подобно тому как способность питаться, дышать, размножаться, отличающая растения от минералов, обусловлена их организацией, способность ощущать, страдать, наслаждаться, отличающая животных от растений, тоже обусловлена их организацией.

Конечно, не только о деталях этой организации, но и — это главное — о том, как известная организация материи порождает в ней способность чувствовать, мы пока еще не знаем. Это неведение, как и всякое вообще, — благодарная почва для деятельности теологов, проповедующих, что способность чувствовать несовместима с природой материи, и призывающих признать за истину их предположение о том, что носительницей чувств и жизни является другая, непротяженная и нематериальная субстанция. В той мере, в какой любая найденная нами в природе зависимость покоится на другой, глубже расположенной и нам еще неизвестной, любая познанная наукой зависимость непонятна. Однако это не обесценивает добытых наукой знаний, не разрешает принимать предположения, противоречащие фактам, установленным научными исследованиями. Гравитационная сила Солнца, например, приводит в движение планеты, не только не соприкасающиеся с Солнцем, но удаленные от него на гигантские расстояния. Ведь и в этой прочно установленной учеными зависимости многое для нас остается непонятным; но разве это дает нам право допустить, что здесь действует какой-то отвергаемый научными знаниями нематериальный фактор? То же справедливо и в отношении предположения о нематериальной субстанции, якобы являющейся носительницей жизни, чувства, говорит философ. Наши знания не позволяют нам допустить такое предположение. «Мы знаем в телах только материю и наблюдаем способность чувствовать только в этих телах. На каком же фундаменте может быть построено идеальное существо, отвергаемое всеми нашими знаниями?» (2, 75).

Таков второй этап хода мысли Ламетри. Науки о растениях и животных ясно показывают, что материя обладает различными способностями на различных ступенях своей организации. На самой низкой ступени ее организации налицо лишь способность образования и роста (а также распада) минералов; при более высокой организации материальные объекты способны питаться, дышать, размножаться, а при еще более сложной организации (при наличии органов чувств, нервов, мозга) материальные объекты обладают еще и способностью испытывать всевозможные переживания. Эти рассуждения вплотную подводят к проблеме человека, к вопросу об отношении между людьми и животными.

Для выяснения этого вопроса Ламетри обращается к современной науке. Выдвинутую еще Аристотелем мысль о необходимости сравнительного изучения строения тел различных животных впервые реализовали современники Ламетри— Л. Добантон и П. Кампер, считающиеся основателями сравнительной анатомии. Существенное развитие исследований в этой области происходит после смерти Ламетри в трудах Ф. Вик д’Азира, Ж. Сент-Илера, и лишь Кювье превращает сравнительную анатомию в самостоятельную науку. Ламетри в первой половине XVIII в. явился одним из первых ученых, понявших значение этих исследований и сделавших философские выводы из результатов, добытых в этой области: «…воспользуемся… — пишет он, — сравнительной анатомией: вскроем внутренности человека и животных. Ибо как познать природу человека, если не сопоставить его строение со строением животных?» (2, 202–203). И в «Естественной истории души», и в «Человеке-машине» автор, который хорошо знал анатомию практически, подробно описывает поразительное сходство органов кровообращения, пищеварения, размножения и т. д. у различных животных и у человека. К мысли, что животные— «наши братья» (Монтень), к которой многие приходили, опираясь на наблюдения повседневной жизни. Ламетри приходит, исходя из данных анатомии и физиологии его времени.

Научные исследования обнаруживают в мире животных различные ступени организации и соответственно — различные степени развития «ума» (психики, как мы бы теперь сказали). «За человеком следуют обезьяна, бобр, слон, собака, лисица и кошка — животные наиболее похожие на человека…» (там же, 203). Далее располагаются менее совершенно организованные существа с более примитивными «умственными способностями». Наиболее близки к нам обезьяны. С обычной для него склонностью к преувеличениям Ламетри пишет, что обезьяну можно обучить речи и тогда она станет мыслящим существом, почти полным подобием человека. Это утверждение отрицается неоднократными заявлениями философа о существовании важных анатомических отличий человека от всех других животных. Но здесь основная задача — подчеркнуть, что «переход от животных к человеку не очень резок». Это не игнорирование существенных отличий людей от животных, а лишь подчеркивание того, что эти отличия проистекают «из способностей тела, которые у человека тоже более совершенны», чем у животных (там же, 207; 134). Единственно, что выделяет людей, — это организация их тела. Она и обусловливает их умственное превосходство: их «совершенство ума сводится к выдающемуся качеству органических свойств человеческого тела…». Впрочем, в одном человек уступает животным: они в большей степени наделены инстинктом. Так что, «несмотря на все… преимущества человека по сравнению с животными, ему может сделать только честь помещение его в один и тот же класс с ними» (там же, 135; 214–215).

Между психикой людей и психикой животных, конечно, есть различия, но основа и тут и там одна и та же; если ее проявления у человека богаче, это всецело объясняется более сложной организацией соответствующих его органов. Поразительно, непостижимо, раздаются возражения, как может материя мыслить! Это невозможно! Ответ Ламетри на подобные возражения таков: во-первых, самодвижение неживой материи не менее поразительно, и все же это факт; во-вторых, еще более поразительна способность ощущать, которой наделена живая материя, животное; что действительно надо признать нелепым, это «идею субстанции, которая, не будучи материей… не знает сама себя и которая научается и разучается мыслить в различные периоды своей жизни» (2, 137), ведь хотя сущность этой загадочной субстанции (как уверяют те, кто ее придумал) заключается в мышлении, но временами (когда человек спит или теряет сознание) она не мыслит. Если нечто нас поражает и кажется невозможным, из этого не следует, что это действительно невозможно: веками считали бесполое размножение невозможным, ныне это прочно установленный факт.

Хотя большинство естествоиспытателей и философов отвергали идею, что материя может чувствовать (и даже мыслить!), в защиту ее выступили в XVII в. такие мыслители, как Спиноза, Гоббс и Гассенди, и врачи-картезианцы Лами и Леруа. А в начале XVIII в. (в 1733 г.) прозвучала крылатая фраза Вольтера: «Я — тело, и я мыслю». Уже после того как Ламетри обстоятельно эту идею обосновал, ее поддержал Мопертюи, а вслед за ним — Дидро. Но в одном отношении позиция этих авторов отличается от позиции Ламетри.

Мопертюи рассуждает так: тела, проявляющие способность чувствовать, возникают из тел, эту способность не обнаруживающих. Но свойство может увеличиваться, уменьшаться, но не возникать там, где его не было, или уничтожаться там, где оно было. Значит, невозможно, чтобы в теле, вовсе лишенном чувств и жизни, возникли чувства и жизнь. Следовательно, любая частица материи обладает сознанием (чувствами, желаниями, разумом), хотя и в малой степени. Подобным образом рассуждал и Дидро, прослеживая цепь метаморфоз, первое звено которой мрамор, а последнее — человек, и приписывая какую-то степень чувствительности и камню. Близок к этому взгляду и Робине. А Ламетри его отвергает; и чувствительность, и мышление, пишет он, возникают в телах, до того лишенных этих способностей, как следствие появления определенной организации.

Итак, все наблюдения и опыты ученых свидетельствуют, что в человеке, в животном, в растении, в минерале перед нами одна и та же материя; лишь от различной степени ее организации зависят наблюдаемые здесь различия. Это — итог третьего этапа развития мысли философа: «Очевидно, во Вселенной существует всего одна только субстанция, и человек является самым совершенным ее проявлением». В материи мы имеем «общую мать всех царств». «Если, — говорит он, — мы спустимся от наиболее развитого в умственном отношении человека к самому низшему виду растений или даже ископаемых», то перед нами предстанет «лестница с незаметными ступенями, которые природа проходит последовательно одну за другой, никогда не перепрыгивая ни через одну ступеньку… На вершине этой лестницы — человек, внизу — растения и минералы, четвероногие, птицы, рыбы, насекомые, амфибии являются промежуточными оттенками» (2, 236; 258).