Голос неба - Лем Станислав - Страница 34
- Предыдущая
- 34/36
- Следующая
Гипотезу Синестера я определил как попытку ответить на вопрос: «Наследуют ли друг другу очередные космосы?» Он дал такой ответ, по которому наш сигнал, оставаясь искусственным образованием, перестал быть письмом. Под конец я перечислил ужасающее количество допущений, взятых авторами с потолка: отрицательное выворачивание материи, ее превращение в информацию в момент предельного сжатия, выжигание «атомотворящих» символов на нейтринной волне. Эти допущения, по самой их природе, никогда нельзя будет проверить, ибо все это должно происходить там, где уже не будет не только никаких разумных существ, но даже и самой физики. Это – не что иное, как дискуссия о загробной жизни, замаскированная физической терминологией. Либо же это философская фантастика (по аналогии с научной фантастикой). Математическое одеяние скрывает под собой мир; я вижу в этом знамение времени, и ничего более.
Уж после этого, разумеется, дискуссия вспыхнула, как пожар. Под конец Раппопорт неожиданно выдвинул еще одну гипотезу. Она была настолько оригинальна, что я ее изложу. Раппопорт защищал тезис, что различие между искусственным и естественным не является чем-то абсолютным, что оно относительно – и зависит от системы отсчета, выбранной для познания явлений. Например, вещества, выделяемые живыми организмами в результате метаболизма, мы считаем продуктами естественного происхождения. Если я съем слишком много сахара, мои почки будут выделять его избыток. От меня зависит, будет ли сахар в моче искусственным или естественным по происхождению. Если я, зная механизм явления и предвидя его последствия, съел столько сахара нарочно, чтобы его выделять, то присутствие сахара искусственно; если же я съел сахар, потому что мне так захотелось, и ничего более, то его присутствие будет естественным. Это можно доказать. Если кто-то будет исследовать мою мочу и я с ним соответствующим образом условлюсь, то количество обнаруженного сахара может приобрести значение информационного сигнала. Наличие сахара будет, например, означать «да», а отсутствие – «нет». Это – процесс символической сигнализации, как нельзя более искусственный, – но только между нами двумя. Тот, кому наш уговор неизвестен, ничего о нем не узнает, исследуя мочу. Так получается потому, что в природе, как и в культуре, на самом деле существуют лишь естественные явления, а искусственными они становятся только потому, что мы связываем их друг с другом определенным образом – с помощью уговора или действия. Полностью искусственными являются лишь чудеса, поскольку они невозможны.
После этого вступления Раппопорт нанес решающий удар. Допустим, сказал он, что биологическая эволюция может идти двумя путями: либо она создает отдельные организмы, а потом из них возникают разумные существа, либо же, на другом пути, она создает «неразумные», но необычайно высоко организованные биосферы, – скажем, леса живого мяса или другую какую-то форму жизни, которая в процессе очень долгого развития осваивает даже ядерную энергетику. Но осваивает не так, как мы осваиваем технику изготовления – ядерных бомб и реакторов, а в том смысле, в каком наши тела освоили обмен веществ. Тогда продуктами метаболизма этих биосфер станут явления радиоактивного типа, а на следующем этапе – даже и нейтринные потоки, которые будут представлять собой просто выделения этих планетарных организмов; эти выделения мы и получаем – в виде звездного сигнала. В таком случае речь идет о совершенно естественном процессе, поскольку существа эти ничего никому не собирались пересылать или сообщать, и эти потоки – всего лишь неизбежный результат их обмена веществ, всего лишь их выделительная эмиссия. Но, может быть, другие организмы-планеты узнают о существовании себе подобных благодаря таким следам, оставленным в пространстве. Тогда это будет своего рода сигнализация между ними.
Раппопорт добавил, что его гипотеза согласуется с образом действий, принятых в науке: наука ведь не разделяет явления на искусственные и естественные, а значит, он поступил согласно ее указаниям. Гипотеза эта не отсылает нас к другим космосам и поэтому может быть проверена – по крайней мере, принципиально, – если будет установлено существование или хотя бы теоретическая возможность существования нейтринных организмов.
По окончании этой встречи мы собрались небольшой компанией у Бэлойна и долго, заполночь спорили; если Лирней и Синестер нас и не убедили, то уж наверняка подлили масла в угасавший огонь. Обсуждали гипотезу Раппопорта. Он дополнил ее, уточнил, и в результате возникла поистине невероятная картина – гигантские биосферы, которые «телеграфируют» в космос, не ведая при этом, что творят; это был неизвестный нам, следующий уровень гомеостазиса – объединение биологических процессов, которые, добравшись до источников ядерной энергии, начинают мощностью своего метаболизма уравниваться с мощностью звезд. Биофильность их нейтринных выделений становилась таким же точно эффектом, как деятельность растений, которые наполнили атмосферу Земли кислородом и создали тем самым возможность появления других организмов, не обладающих фотосинтезом, – но ведь трава без всякого умысла дала нам эту возможность! Лягушачья Икра и вообще вся «информационная сторона» Письма оказывалась просто продуктом невероятно сложного метаболизма. Лягушачья Икра обращалась в некий отход, в шлак, структура которого зависела от планетарных метаболических процессов.
Когда мы возвращались с Дональдом в гостиницу, он вдруг сказал, что чувствует себя, по существу, обманутым: веревку, на которой мы бегали по кругу, удлинили, но мы по-прежнему остались на привязи. Мы наблюдали эффектный интеллектуальный фейерверк, но вот он догорел, а мы остались ни с чем. «Возможно, мы даже чего-то лишились, – продолжал он. – До сих пор все мы соглашались, что получили письмо, в конверт которого попало немного песка (так он называл Лягушачью Икру). Пока мы верили, что это – письмо (хоть и непонятное, хоть и загадочное), сознание, что существуют Отправители, имело ценность само по себе. Но если оказывается, что это, быть может, не письмо, а бессмысленные каракули, у нас не остается ничего, кроме песка в конверте… и даже если это золотоносный песок, мы чувствуем себя обнищавшими, – более того, ограбленными».
Я размышлял об этом, когда остался один. Я пытался понять, откуда, собственно, берется у меня та уверенность, что позволяла мне расправляться с чужими гипотезами, серьезно обоснованными? Ибо я был уверен, что мы получили письмо. Мне очень важно передать читателю не эту веру – она не имеет значения, – а то, на что она опирается. Если мне это не удастся, то зря я писал эту книгу. Ведь именно в этом состояла ее цель.
Такой человек, как я, который многократно и подолгу, на различных фронтах науки, бился над разгадкой шифров Природы, знает об этих шифрах куда больше, чем это можно вычитать из его математически отутюженных публикаций. Опираясь на это не поддающееся передаче знание, я утверждаю, что Лягушачья Икра с ее запасами ядерной энергии, с ее эффектом «переноса взрыва» неизбежно должна была в наших руках обернуться оружием – поскольку мы так сильно, так страстно стремились к этому. И то, что нам это не удалось, не может быть случайностью. Ведь удавалось – в других ситуациях, естественных – уже слишком много раз! Я отлично могу себе представить существа, которые послали сигнал. Они сказали себе: сделаем так, чтобы его не могли расшифровать те, что еще не готовы; нет, будем еще осторожней: пусть даже ошибочная расшифровка не даст им ничего такого, что они ищут, но в чем им следует отказать.
Ни атомы, ни галактики, ни планеты, ни наши тела не были снабжены такой предохранительной системой, и мы пожинаем все печальные плоды ее отсутствия. Наука – это та часть Культуры, которая соприкасается с окружающим миром. Мы выковыриваем из него кусочки и поглощаем их не в той последовательности, которая бы нам наиболее благоприятствовала, – ибо никто нам этого любезно не подготовил, – а в той, которая определяется лишь мерой противодействия материи. Атомы и звезды не располагают никакими аргументами; они не могут нам возражать, когда мы создаем модели по их образцу, они не преграждают нам доступа к знанию – даже если оно смертельно опасно. Но когда действуют не силы Природы, а силы Разума, ситуация радикально меняется. Те, кто послали Письмо, руководствовались соображениями, наверняка не безразличными по отношению к жизни.
- Предыдущая
- 34/36
- Следующая
