В тени граната - Холт Виктория - Страница 55

• Предыдущая
• 55/59
• Следующая

— Мальчик? — спросила она.

Непродолжительное молчание послужило ей ответом еще до того, как он прозвучал:

— Красивая девочка, Ваше Величество.

Послышался легкий вздох. Это было бы слишком много — мальчик и ребенок, который выжил. Около постели появился Генрих.

— У нас здоровый ребенок, Кейт,— сказал он.— А потом... ну, будет и мальчик.

Последующие дни прошли в сильной тревоге: Катарину страшило, что все пойдет по такому же трагическому пути, как и во многих других случаях. Но эта маленькая девочка с самого начала была другой; она выжила, и все у нее было хорошо.

Когда пришло время крестить, ее решили назвать Мария в честь сестры Генриха, которая, вернувшись в Англию и совершив брачный обряд с герцогом Саффолкским в Гринвиче, пользовалась теперь благосклонным расположением короля.

Принцесса Мария была самой большой радостью королевы. Все разочарования, которые ей пришлось перенести до ее рождения, сделали ее любовь к ней только еще сильнее.

Эта любовь смягчила даже боль утраты, которую она испытала, узнав о смерти отца, и чувство смутного опасения, которое это событие должно было вызвать в ней, знающей о первейших нуждах государства, — потому что у нее, наконец, был ребенок, ее здоровенькая малышка Мария, свет ее очей.

Играя со своей дочерью, Катарина знала, что это счастливейшее время в ее жизни. Ребенок был очарователен, она редко плакала и с серьезным видом лежала в своей колыбели или на руках у Катарины.

Вместе с кормилицей Катариной Поул и няней Маргарет Брайан, женой сэра Томаса Брайана, Катарина собиралась в кружок вокруг колыбели маленькой принцессы и восхищенно наблюдала, как та играет золотым шариком, подаренным ее теткой Марией, ныне герцогиней Саффолк. Ребенку, казалось, нравилось это украшение, куда потом можно было положить ароматические травы и носить его у пояса; теперь же ей больше всего нравилось сосать этот шарик.

Приходил Генрих и присоединялся к этому кружку. В таких случаях Катарина Поул и Маргарет Брайан оставляли родителей одних.

Глаза Генриха затуманивались от нежности. Это был его ребенок, а больше всего на свете, говорил он себе, он хочет иметь детей. Его приводили в восхищение эти пухлые запястья и пальчики, эти глазки, смотревшие в его глаза с таким серьезным выражением. Ему нравился рыжеватый пушок на этой маленькой головке, потому что это был цвет его собственных волос.

Наблюдавшая за ним Катарина, полюбила его с новой силой: теперь у них было что-то общее — эта прелестная дочурка.

— Ей-богу, Кейт, мы произвели на свет маленькую красавицу,— бормотал Генрих.

Ему захотелось подержать ее, и когда он взял ее на руки, как он был доволен, что она не заплакала. Он выглядел немного нелепо, когда сидел так — огромная, сверкающая драгоценными каменьями, фигура, неловко, но нежно держащая ребенка на руках.

Он настоял на том, чтобы ее приносили в банкетный зал или его приемный зал, когда там находились придворные или когда он принимал иностранных послов.

— Моя дочь,— гордо говорил он, и, взяв ее на руки, покачивал.

Она никогда не плакала, как обычно делает большинство детей, и ее большие серьезные глаза пристально смотрели на это огромное лицо, которое в такие мгновения светились нежностью и любовью.

Послы смотрели, выражая свое восхищение ребенком, а придворные все время находили все новое и новое сходство с королем.

— У нее ангельский характер,— сказал венецианский посол.

— Вот тут вы правы,— воскликнул Генрих.— Ей-богу, господин посол, этот ребенок никогда не плачет.

В глазах короля Мария была почти совершенством. И абсолютным совершенством, если бы была мальчиком.

Еще до своей кончины Фердинанд отозвал Кароса и направил вместо него Бернардино де Меза, совершенно непохожего на Кароса. Де Меза монах ордена доминиканцев, тихий, внешне смиренный, на самом деле был одним из самых хитроумных испанцев. Направить его в Англию было ловким ходом со стороны Фердинанда, потому что его наружная кротость и мягкость как нельзя лучше подчеркивала и бахвальство Уолси.

Фердинанд слишком поздно понял, что реальным правителем Англии является кардинал. Тем не менее, де Меза немедленно попытался исправить то, что испортил Карос; именно по предложению де Мезы Фердинанд послал Генриху тот замечательный подарок.

Но Фердинанд умер, у де Мезы появился новый хозяин; Катарина больше не интересовалась политикой, поскольку все свое внимание сосредоточила на дочери. Однако, Уолси благоволил к испанскому послу, потому что тот был хорошо осведомлен в области, представляющей огромный интерес для кардинала,— в том, что происходило при дворе Римского Папы.

Де Меза с опаской ждал изменений в политике. Пока регентом был Хименес, полагал он, вряд ли что изменится. Но что произойдет, когда бразды правления возьмет юный Карл, которого, без сомнения, будут направлять его фламандские фавориты?

Де Меза пытался поговорить об этом с королевой, но та была всецело поглощена дочерью, и пока де Меза старался привлечь ее внимание к европейской политике, она в это время думала: как она растет! Надо же, теперь уже можно отказаться от услуг Катарины Поул! Ее будет легко отучить от груди. Что за добродушный нрав у этого ребенка! Говорят, мягкий характер означает хорошее здоровье. Скоро у нее будет свой собственный двор, но не теперь еще. Какое-то время она еще будет в покоях своей матери.

Катарина рассеянно улыбнулась испанскому послу, не видя его; перед ее взором были ясные глаза дочери, полные щечки и этот прелестный рыжеватый пушок на макушке маленькой головки, вызывающий такой восторг у ее отца.

Когда же в Лондон приехала сестра Генриха Маргарита, королева Шотландии, чтобы заручиться помощью брата против ее врагов, Катарину больше всего привлекала возможность поговорить с Маргаритой о ее детях и завоевать расположение золовки для дорогой маленькой принцессы.

Весной следующего года на улицах Лондона возникли беспорядки. За последние годы здесь осело много иностранцев, и эти люди — большей частью, изгнанники из своих родных стран, которые бежали оттуда, возможно, по религиозным соображениям — по природе были трудолюбивы. День за днем они занимались своей работой и поэтому процветали. Среди них были фламандцы — искусные ткачи, итальянцы, которые были не только банкирами, но и умели изготавливать доспехи и мечи. Ганзейские купцы привозили кожи, канаты, воск, лес, гвозди и деготь. И, конечно, со времени приезда Катарины в Лондон для заключения брачного союза с принцем Артуром, в Лондоне стали появляться испанцы.

У лондонских горожан жизнь была нелегкой. В суровую зиму многие умерли на улицах от истощения; недовольный ропот возникал в любое время года.

С приходом весны на улицах стали собираться молодые подмастерья; они говорили о том, как несправедливо, что в их город приехали иностранцы и хорошо зарабатывают себе на жизнь, в то время как они и им подобные живут так плохо.

Им самим была непонятна та радость, которую находили в своей работе некоторые сапожники и ткачи, гончары, кружевщики. Казалось, им были не нужны удовольствия, как подмастерьям. Их, как настоящих ремесленников, интересовала только одна работа, и те, у кого не хватало мастерства, были злы на тех, у кого оно было. Они собрались на Фикетс-Филдс близ моста Флит и обсуждали все это.

Среди них был один юноша по имени Линкольн, который стал спрашивать: «Почему мы должны терпеть, видя, как иностранцы отнимают у нас заработок? Почему мы вообще должны позволять иностранцам жить в нашем городе?»

Невежественные подмастерья потрясали кулаками. У них был предводитель, в их серой беспросветной жизни им так нужно было что-то новое. Они были готовы.

• Предыдущая
• 55/59
• Следующая