В тени граната - Холт Виктория - Страница 1

• 1/59
• Следующая

В королевской опочивальне Ричмондского дворца лежала в одиночестве королева Англии. «Теперь ей следует отдохнуть»,— сказали доктора.— «Дайте ей поспать».

Однако, несмотря на усталость у королевы Катарины — известной народу как Катарина Арагонская, хотя минуло десять лет с тех пор, как она покинула родину и приехала в Англию — не было желания спать. Давно она не знала такого счастья. Пройдя через унижения, она теперь пользовалась величайшим уважением; у нее, некогда пребывавшей в забвении, теперь искали расположения и оказывали всевозможные знаки внимания. В Англии не было женщины, которой воздавалось бы больше почестей, чем королеве. В минувшем месяце она отпраздновала свое двадцатипятилетие; ее считали красивой, и когда она была в своих расшитых драгоценностями одеждах, с распущенными по плечам прелестными волосами с отблеском красного золота, те восхищенные взгляды, которые на нее бросали, предназначались просто красивой женщине, будь она королева или нищенка.

Ее супруг был предан ей всей душой. Она должна участвовать во всех его занятиях — присутствовать на турнирах и видеть его удаль и отвагу, аплодировать его удачной игре в теннис; именно ей он преподносил свои охотничьи трофеи. Она была счастливейшей из женщин, потому что ее супруг король; правда, младше нее на пять лет, это был щедрый, пылкий и любящий мальчик с открытым сердцем, который, избавившись от докучливой опеки своего скаредного родителя, был полон решимости понравиться своему народу и требовал от окружающих лишь обожания и восхищения.

Катарина улыбнулась, думая об этом большом красивом мальчике, за которого вышла замуж; она была рада, что старше него; ее даже радовало, что она так страдала в нищете и унижении, когда жила в Англии в качестве вдовы брата Генриха Артура, которую ее свекор Генрих VII и ее отец Фердинанд Арагонский использовали как пешку в своей политической игре.

Со всем этим было покончено. Своевольный и упрямый Генрих, полный решимости принимать свои собственные решения, выбрал ее своей невестой; и тем самым он, как некий Персей шестнадцатого века, спас ее, освободил от цепей нищеты и унижений и заявил о своем намерении жениться на ней — ибо она нравилась ему как ни одна другая женщина — и усадить ее рядом с собой на английском троне.

Разве могла она когда-нибудь отблагодарить его? Катарина улыбнулась. Его никогда не утомляли изъявления ее благодарности; его маленькие голубые глаза, еще более потемневшие от душевного волнения, начинали блестеть как аквамарины, когда он оглядывался на недавнее прошлое и сравнивал ее нынешнее положение с тем, каким оно было тогда.

Бывало, он положит тяжелую руку ей на плечи и сожмет в таком крепком объятии, что она не может перевести дух.

— Ах, Кейт,— бывало, восклицал он. Так он ее называл; он хотел, чтобы его считали грубовато-добродушным и прямым, королем, который мог на равных поговорить с нижайшим из своих подданных. Кейт было добрым старым английским именем.— Совсем недавно ты изнывала в Дарем-хаус, ставя заплаты на свои платья. А теперь совсем другое дело, а, Кейт! — И он разражался своим оглушительным хохотом, отчего на этих голубых глазах выступали слезы и они блестели еще ярче. Широко расставив ноги, он оглядывал ее, склонив голову набок.— Я возвысил тебя, Кейт. Никогда не забывай об этом. Я... король... который никому не позволит выбирать для себя женщину. Они говорили: «Вы не должны жениться на Катарине». Они заставляли меня отказаться от обручения. Но это было, когда я оставался всего лишь ребенком и не имел власти. То время прошло. Теперь моя очередь решать, и никто не должен говорить мне нет!

Как он упивался своей властью... как мальчишка, получивший новые игрушки! Ему двадцать, он сильный и здоровый; в глазах подданных он почти совершенство и абсолютное совершенство в своих собственных глазах.

И Катарина, его супруга, любила его. Да и кто мог бы не полюбить этого золотого мальчика?

— Ты сделал меня такой счастливой,— сказала она ему однажды.

— Да,— гордо ответил он,— я это сделал, не так ли, Кейт? Ты тоже должна меня сделать счастливым. Ты должна подарить мне сыновей.

Голубые глаза благодушно смотрели в будущее. Он видел их всех — мальчиков, больших мальчиков, с рыжеватыми волосами и румяными щеками, с голубыми, как аквамарины, глазами, сильных и здоровых мальчиков — все похожие на своего достославного родителя.

Катарина решила, ничто не должно помешать его желаниям. Он должен иметь сыновей; и через несколько недель после свадьбы она понесла. Когда ее дочь родилась мертвой, она была очень несчастна. Сколько лет не проронившая ни слезинки, теперь при виде разочарования Генриха она заплакала. Но долго верить в неудачу он не мог. Боги улыбались ему, как улыбается ему его двор и подданные. Все, чего не пожелает Генрих, должно ему принадлежать.

Она опять быстро забеременела и на этот раз дала ему все, чего ему не хватало для полного удовлетворения.

В колыбели лежал их сын. Какое счастливое предзнаменование, что он родился под Новый год!

Генрих стоял у ее постели с торжественным видом.

— Здесь лежит сын и наследник Вашего Величества,— сказала она.— Мой новогодний подарок для вас.

Тут Генрих упал на колени у ее постели и поцеловал ей руку. Она подумала, он сам всего лишь мальчик, ведь у него на лице отражалась вся его радость, то, что он так доволен ею и сыном.

— У меня к тебе просьба,— прошептала Катарина.

— Назови ее, Кейт,— вскричал он.— Тебе нужно только назвать ее... и она будет исполнена.

Он был готов дать ей все, что ни попросит, потому что хотел, чтобы она знала, что у него на душе, хотел, чтобы весь двор, весь мир знали о его благодарности королеве, подарившей ему сына.

— Чтобы этого принца нарекли Генрихом в честь его благороднейшего и возлюбленного повелителя.

На мгновение глаза Генриха увлажнились, затем он вскочил на ноги.

— Твое желание исполнено! — вскричал он.— Кейт, разве я могу тебе в чем-нибудь отказать!

Вспоминая об этом, Катарина улыбнулась. Почти сразу же он нетерпеливо поспешил оставить ее, потому что обдумывал церемонию крещения, которая, как он решил, по своему великолепию должна затмить все когда-либо проводившееся раньше.

Это был его первенец, наследник престола, которого назовут Генрихом. Он был счастливейшим из королей; поэтому и она, у которой огромная благодарность переросла в чувство любви к нему, была счастливейшей из королев.

Неудивительно, что у нее не было никакого желания унестись в мир сна, когда, бодрствуя, она могла насладиться таким счастьем.

Король тепло улыбнулся своему противнику по игре в теннис, которую они только что закончили. Это была игра на равных, но у короля не было ни малейших сомнений в том, что победит он. Не сомневался в этом и Чарльз Брэндон. Не такой он глупец, чтобы помышлять о победе над королем, хотя, готов был он признаться, довольно сомнительно, чтобы он смог этого добиться: Генрих был превосходным игроком в теннис.

Генрих с нежной фамильярностью взял под руку своего друга. Чарльз Брэндон был высоким, но Генрих — выше. Чарльз был красив, но ему не хватало розовато-золотого великолепия короля. Он был хитроумен и потому всегда следил за тем, чтобы, побеждая в турнирах и отличаясь во всех видах спорта, немного отставать от своего господина.

— Хорошая была игра,— пробормотал Генрих.— В какой-то раз я подумал, что ты победишь.

— Нет, вы сильнее меня, Ваше Величество.

— Не уверен, Чарльз,— ответил король, но с таким выражением, какое ясно показало, что в этом не оставалось ни малейших сомнений.

Брэндон покачал головой с притворным сожалением.

— У Вашего Величества... нет соперников. Король махнул рукой.

• 1/59
• Следующая