Нитка кораллов - Котовщикова Аделаида Александровна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/58
• Следующая

Притихшие ребята с недоумением поглядывали на старших мальчиков. Когда Саша говорил таким тоном, Вася не мог ослушаться: он подхватил паровоз и подал его брату.

— Ну, знаешь, это… — весь красный, дрожащим голосом проговорил Тема, поднимаясь с пола.

— Да погоди ты! — Саша быстро обвязал паровоз веревочкой и взял ее за конец. Паровоз, покачиваясь, повис в воздухе. — Гляди сюда! Может паровоз ехать, двигаться?

— Поставь на пол, тогда поедет, — сказал Вася.

— Видишь, Вася и то понимает. Чтобы паровоз двигался, он должен соприкасаться с полом. А почему? По третьему закону механики. Колеса паровоза отталкивают пол, а пол с такой же силой — именно с такой же! — отталкивает колеса. Действующие силы всегда равны, но масса тел разная, поэтому и ускорение, получаемое телами, разное…

Саша пустился в пространные объяснения. Увлекшись, встал на колени и прямо на полу кусочком мела, отыскавшимся в кармане, писал формулы.

— А Сегнерово колесо на чем основано? — спрашивал он, в упор глядя на Тему. — А гребной винт? А реактивное оружие? Чудак ты! Неужели ты о Циолковском ничего не читал?

Тема, Геня и Вася внимательно слушали, и у всех троих были одинаково приоткрыты рты.

— О Циолковском я… слышал, конечно. За кого ты меня считаешь? — Тема улыбнулся виновато и немножко растерянно. — А ведь я теперь понимаю… кажется. — Он подумал. — Да нет, верно! Все понимаю. А, Сашка? Но как ты ловко этот пример с паровозом придумал!

— Я, что ли, его придумал? — Саша пожал плечами. — В физике у нас написано.

— Как? — опешил Тема. — В нашем учебнике физики? Про паровоз?

Он был так изумлен, что Саша расхохотался.

— Конечно. Про этот самый.

— Почему же я этого не читал?

— Теперь я вижу, кто ты! — воскликнул Саша. — Дн! Да! Ты — Обломов. Это про тебя Гончаров написал: «Илья Ильич Обломов, когда учился в школе, дальше той строки, под которой учитель, задавая урок, проводил ногтем черту, не заглядывал». Ты переплюнул Обломова: до черты и то не дочитал.

Марина Васильевна раздавала табели с четвертными отметками.

— Один из наших учеников добился заметных успехов, — сказала она с удовольствием. — В начале четверти вы резко осуждали его на комсомольском собрании за лень, за безответственное отношение к ученью. Вы догадываетесь, о ком я говорю, не правда ли?

С такой искренней радостью учительница смотрела на Тему, что ему стало неловко. «А она здорово все время переживала за меня», — подумал он со смутным чувством признательности. Но как приятно, оказывается, слушать похвалы! Тема из скромности не глядел по сторонам, но, конечно, все-таки видел довольную улыбку на лице Верочки Кузиной.

— Только две тройки в табеле у Гагарина — по черчению и по анатомии, — говорила Марина Васильевна. — Остальные четверки. По физике, по географии и, как всегда, по истории — пять. А в первой четверти я Гагарину и на руки табель не дала, на родительском собрании вручила бабушке…

О, это он помнит. Бабушка приволокла табель с четырьмя двойками. Мать испуганно заглядывала ему в лицо своими огромными темными очами, в которых блестели слезы: «Темочка, может быть, к тебе учителя несправедливы?» — «Отстань!» — сказал он и закрылся в кабинете отца, которого, по обыкновению, не было дома.

— В том, что Гагарин подтянулся, виноват, — Марина Васильевна улыбкой оттенила это слово, — в значительной степени Мятликов.

Саша покачал отрицательно головой. Марина Васильевна посмотрела на него:

— Вы возражаете, Мятликов? Разве вы не занимались с Гагариным почти всю четверть?

Саша встал.

— Занимался. Но если бы не… особые обстоятельства, то, возможно, ничего бы у нас не получилось. Так что лично моей заслуги здесь очень мало.

— Какие же это обстоятельства? — с интересом спросила Марина Васильевна.

Саша поймал испуганный взгляд Темы.

— Это наша тайна, — сказал он спокойно. — Но теперь уже все будет зависеть от самого Артема. После каникул мы заниматься вместе не будем.

— Ну что же, — кивнула учительница. — Это правильно. Будем надеяться, что теперь Гагарин справится и один.

А Тема думал о том, что когда Саша сказал ему: «Все! Приходи к нам, когда хочешь, почаще. Все тебе рады, ты знаешь. А заниматься вместе не будем. Кончено!» — то он ощутил какую-то пустоту и даже как будто сожаление. Странно и удивительно! Вот уж никогда бы он не мог вообразить, что станет жалеть о том, что Сашиному тиранству пришел конец…

Был седьмой час утра, когда Федька зашел за Анной Ивановной.

Ночью, прекратился, наконец, снегопад, длившийся двое суток. Безветренная, спокойная тишина стояла над деревней. В темноте подмигивали кое-где желтым глазком огоньки в избах. Приглушенно и, казалось, очень далеко лаяли собаки.

Старая женщина и мальчик сошли с обледенелого крыльца и двинулись по узенькой стежке, протоптанной в чистом глубоком снегу. Глаза скоро привыкли к темноте, к тому же снег светлил все вокруг, и Анна Ивановна хорошо различала впереди себя небольшую фигурку с задранной головой: ушанка налезала Федьке на глаза.

Стараясь ступать в ямки — следы чьих-то огромных валенок, — Анна Ивановна думала о том, что она скажет в школе.

Учительница-пенсионерка, она приехала в гости к дочери, колхозному агроному, возилась с полуторагодовалым внуком и дней пять сидела себе в избе спокойно. А на шестой день, придя на ферму за молоком, встретила учительницу. Разговорилась о школе. И вот теперь ока пробивается сквозь снега, чтобы посмотреть, что и как рисуют дети, посоветовать, поделиться опытом. А опыт у нее и правда есть — сколько лет преподавала рисование в школах, да и выйдя на пенсию, не порвала с любимым делом: ведет шефский кружок при домоуправлении.

Что-то как стало трудно идти? Валенки вязнут — не вытащишь…

В следующую секунду улетучились мысли о рисовании, исчезла маячившая впереди фигурка: Анна Ивановна провалилась в снег выше колен.

— Федя! Федя! — закричала она. — Где ты?

Приглядевшись в потемках, она увидела в нескольких шагах от себя что-то черное, скачущее. Да это Федька ныряет в снегу! Так, то погружаясь, то выпрыгивая, преодолевают глубокий снег собаки.

— Куда ты завел меня? Давай назад!

— Не боись, бабушка! — раздался хрипловатый подбадривающий возглас. — Нича-аго! Держись напрямик!

— Какое там «ничего»! — пробормотала Анна Ивановна. С трудом шагнула. И провалилась по пояс.

— Федька-а!

Он не отвечал. Она испугалась: «Если мне по пояс, может, он уже с головой провалился?»

— Фе-едя-а!

Господи, даже повернуться трудно в этой снежной массе! Ей стало невыносимо жарко, и она рывком развязала теплый платок у горла. Недоставало еще, чтобы заболело сердце. Что за нелепость!

— Фе-едя-а!

— Прямо надо идти! Бугорком!

Ей показалось, что знакомый — пронзительный и с хрипотцой — голос доносится откуда-то издалека. Но секундная слабость уже прошла.

— Федя! — самым сердитым и строгим голосом, на какой только была способна, крикнула Анна Ивановна. — Немедленно возвращайся! Сию минуту! — И напролом полезла в обратную сторону.

Наконец под ногами ощутилось твердое. Снова засверкали вдали огоньки, скрывшиеся, когда она барахталась в снежном омуте. Казалось, подмигивают они удивленно и слегка насмешливо. Вынырнув из мглы, возле нее топтался Федька. Черное пальто его, облепленное снегом, почти сливалось с густым полумраком вокруг.

Кое-как отряхиваясь, Анна Ивановна накинулась на Федю:

— Так ты не знаешь дорогу в свою школу? Вот уж не думала! А еще вызвался: «Провожу! Провожу!» Как же ты полгода-то в свой первый класс отходил?

— Через бугор дорога короче. — По голосу слышно было, что Федька обиженно надулся. — А волка я уж совсем присноровился вдарить портфелем по башке. А ты, бабушка, как закричишь! Он и убег.

• Предыдущая
• 7/58
• Следующая