Мечи в тумане - Лейбер Фриц Ройтер - Страница 34
- Предыдущая
- 34/47
- Следующая
– Адептом?! – взревел Фафхрд, в которого Мышелов вцепился изо всех сил. – Он предлагает мне стать адептом?! А за это я должен буду и дальше целоваться со свиньями? Пойди лучше и харкни Фенриру [в скандинавской мифологии гигантский чудовищный волк] в пасть!
– Что касается того, почему я затащил вас сюда, – хладнокровно промолвил адепт, – то все объясняется просто: мои способности к передвижению, точнее, к нормальному общению несколько ограниченны. Кроме этой есть и еще одна особая причина, которую я вам открою, как только мы заключим соглашение, хотя могу сказать, что вы, сами того не ведая, уже помогли мне.
– Но почему именно мы? Почему? – настаивал Мышелов, с трудом удерживая Фафхрда на месте.
– Некоторые «почему», если следовать за ними достаточно долго, могут увести нас за границы реального, – отозвался серебристо-черный. – Я искал знания за пределами снов обычных людей, я далеко забирался в тот мрак, что окружает умы и звезды. Но сейчас, оказавшись в самой середине этого жуткого черного лабиринта, я внезапно почувствовал, что клубок моей путеводной нити подошел к концу. Мерзкие стражи, для которых Нингобль лишь мальчик на побегушках, и даже Ормузд [Ормузд (Ахурамазда) – в иранской мифологии верховное божество, антипод Аримана] – лишь туманный символ, расставили ловушки и возвели баррикады. А мои самые яркие светочи угасли или же оказались слишком слабыми. Мне нужны новые дороги познания. – Адепт перевел на друзей взгляд, и глаза его теперь были похожи на две дырочки в занавесе. – В самой вашей сокровенной сущности есть нечто, что вы, а до вас и другие, веками стерегли пуще зеницы ока. Нечто, что позволяет вам смеяться так, как это было доступно лишь древним богам. Нечто, что позволяет вам насмехаться над ужасом, разочарованием и смертью. Разгадав это нечто, можно обрести высшую мудрость.
– Ты что же, считаешь, что мы – два миленьких шарфика, которые ты можешь трепать своими склизкими пальцами? – прорычал Фафхрд. – Ты хочешь надвязать ими конец этой своей веревки и спуститься в Нифльхейм? [в скандинавской мифологии – царство мертвых]
– Прежде чем трепать других, всякому адепту приходится истрепать самого себя, – серьезно ответил незнакомец. – Вы сами не знаете, какое нетронутое сокровище храните в себе или расточаете в бессмысленном смехе. А ведь в нем заключено столько богатства, столько сложностей, столько путеводных нитей, тянущихся сквозь небеса к немыслимым мирам! – Быстрые слова незнакомца зазвучали страстным призывом. – Неужто вас не подмывает понять хоть что-нибудь, неужто вы не стремитесь бросить свои детские забавы и испытать истинные приключения? Я сделаю так, что вашими врагами станут сами боги, вашими сокровищами будут звезды – только слушайтесь меня. Все люди сделаются для вас зверями, а лучшие из них – охотничьей сворой. Целоваться с улитками и свиньями? Это всего лишь прелюдия. Более великие, чем Пан, вы будете ужасом народов, бичом мира. Вселенная будет трепетать от ваших страстей, и вы обуздаете их. Этот древний смех даст вам могущество….
– Да подавись ты своей мерзкой блевотиной, подонок! Заткни свое паршивое хлебало! – загремел Фафхрд.
– Только покоритесь мне, моей воле! – восторженно продолжал адепт так быстро, что его борода ритмично подрагивала. – Мы поймем причину всех вещей и перекрутим их по-своему. Божественный разврат будет устилать дорогу, которой мы пойдем сквозь ненастную тьму и отыщем того, кто, таясь в бесчувственном черепе Одина, дергает за ниточки и управляет нашими жизнями. Все знание будет принадлежать нам троим. Только отдайте мне свою волю, станьте орудием моим!
На мгновение Мышелова ослепил блеск столь ужасных чудес. Но он тут же стряхнул с себя морок и, пощупав бицепсы Фафхрда – они было ослабли, словно Северянин тоже начал поддаваться, но тут же вновь напружинились, – услышал собственный голос, холодно прозвучавший в гулком молчании:
– Ты думаешь, тебе хватит плюгавенькой рифмы, чтобы поймать нас на свои тошнотворные посулы? Думаешь, нам интересно твое высоколобое копание в дерьме? Фафхрд, этот слизняк меня оскорбил, не говоря уж о вреде, который он нам причинил. Остается только решить, кто из нас им займется. Мне не терпится распотрошить его, начиная с ребрышек.
– Да неужто вы не понимаете, какие колоссальные возможности я готов для вас открыть? Неужели у нас нет точек соприкосновения?
– Только на поле боя. Зови своих демонов, колдун, или хватай оружие.
Невероятное возбуждение покинуло адепта, и в глазах у него осталась лишь смерть. Чтобы решить, кому сражаться, Фафхрд подкинул в воздух чашу Сократа и выругался, когда она подкатилась к Мышелову, который с кошачьим проворством схватил свой меч по имени Скальпель. Адепт, нагнувшись, стал шарить у себя за спиной, пока не наткнулся рукой на поле с ножнами, из которых вытащил клинок, тонкий и упругий, как игла. Адепт стоял, высокий и холодно-безразличный, в лучах восходящего солнца, а черный, напоминающий человека монолит, словно напарник, склонился за его спиной.
Мышелов беззвучно вытащил Скальпель из ножен и, ласково проведя пальцами по клинку, заметил на нем сделанную черным мелком надпись: «Шаг, который ты собираешься предпринять, я не одобряю. Нингобль». Раздраженно зашипев, Мышелов стер надпись о бедро и стал внимательно следить за адептом – настолько внимательно, что не заметил, что глаза лежавшей на земле Ахуры чуть дрогнули и раскрылись.
– И знай, мертвый колдун, – небрежно заметил человечек в сером, – что меня зовут Серый Мышелов.
– А меня – Анра Девадорис.
Мышелов незамедлительно начал приводить в действие тщательно обдуманный план: сделать два быстрых прыжка вперед и в молниеносном выпаде, отбив оружие адепта, пронзить ему Скальпелем горло. Он уже увидел было, как из горла побежденного врага хлынула кровь, но на втором прыжке заметил у самых глаз жужжащий, как стрела, клинок противника. Изогнувшись так, что свело живот, он наугад отбил меч адепта. Иглообразный клинок жадным вращением захватил Скальпель, но лишь расцарапал шею Мышелова. Низко присев, Мышелов удержался на ногах, но раскрылся, и, лишь отскочив назад, ушел от второго удара Анры Девадориса, нанесенного с молниеносностью атакующей змеи. Приходя в себя для отражения очередной атаки, Мышелов удивленно таращил глаза: никогда в жизни ему не доводилось встречаться со столь быстрым противником. Лицо Фафхрда побелело. Однако Ахура, приподняв с плаща голову, улыбалась со слабой, недоверчивой, но злобной радостью – откровенно порочной радостью, совершенно непохожей на ее прежнюю, чуть заметную и насмешливую жестокость.
Но Анра Девадорис, прежде чем опять пуститься в бой, с высокомерной благодарностью улыбнулся Мышелову. И вот уже иглообразный клинок устремился с виду в неторопливую, но на самом деле молниеносную атаку, а Скальпель зажужжал, неистово обороняясь. Мышелов, судорожно кружа, отступал, по лицу его струился пот, в горле пересохло, но в сердце гремело ликование: никогда еще он не дрался так хорошо, даже в то душное утро, когда с мешком на голове ему пришлось расправиться с жестоким и непредсказуемым похитителем из Египта.
Внезапно к Мышелову пришла уверенность, что не напрасно он целыми днями следил за Ахурой.
Мелькнуло тончайшее лезвие, и Мышелов, даже не сумев сообразить, с какой стороны Скальпеля оно чиркнуло, отскочил назад, однако недостаточно быстро, и получил укол в бок. Он жестоко резанул по рванувшейся назад руке адепта и сам едва успел отдернуть свою от ответного выпада.
Противным голосом и так тихо, что Фафхрд едва услышал ее, а Мышелов не услышал вовсе, Ахура воскликнула:
– Вот пробежали паучки, Анра, и пощекотали тебя своими ножками.
Быть может, адепт замешкался всего на миг, а может, просто глаза его стали чуть более пустыми. Как бы там ни было, но Мышелов так и не получил долгожданной возможности начать контратаку и выйти из смертоносного круговорота своего отступления. Как он ни всматривался, ему не удалось найти брешь в стальной сети, которую без устали ткал клинок его соперника, не удавалось заметить на лице, спрятанном за этой сетью, ни единой предательской гримасы, ни малейшего намека на то, куда будет направлена следующая атака, ни раздувающихся ноздрей или приоткрытого рта, указывающих на утомление противника. Лицо это было неживым, нечеловеческим, мертвой маской машины, созданной каким-нибудь Дедалом, серебристо-лепрозной личиной монстра, вышедшего из страшной сказки. И, как и подобает машине, Девадорис черпал мощь и скорость из самого ритма боя, который подтачивал силы Мышелова.
- Предыдущая
- 34/47
- Следующая
