Голубая стрела - Черносвитов Владимир Михайлович - Страница 16

Под насмешливым и осуждающим взглядом Кузнецова Дудник съежился и замолчал.

— Ладно, — согласился подполковник, — я обещаю, что вмешаюсь в вашу семейную жизнь только в том случае, если жена надает вам пощечин и потребуется подтвердить ее правоту.

Сейчас же гораздо важнее выяснить вашу роль в значительно большем преступлении. Расскажите мне все о своем знакомстве и отношениях с Ковальской…

Неожиданный поворот в разговоре не принес успокоения Дуднику. Наоборот, он привел его в сильнейшее замешательство. По мере того как Кузнецов комментировал искренние ответы офицера на свои вопросы, Дудник все яснее видел себя соучастником страшного преступления. Видел, ужасался и бледнел. Широко раскрытыми застывшими глазами он смотрел на подполковника.

— Я верю, что вы по глупой беспечности, а не по злому умыслу обронили фразу, которую только и выуживала из вас Ковальская, — сказал в заключение Кузнецов. — Но ваша болтовня очень дорого обошлась государству и людям. Придется понести за это суровое наказание. Мне вы больше не нужны. Можете идти.

…Дикая тропинка, змеящаяся по склону меж каменных осыпей, цепких кустарников и деревьев, незаметно привела Дудника на крутой мыс к морю. Инженер-лейтенант бессильно опустился на обломок скалы у самого обрыва.

Знойный воздух был напоен солнцем, стрекотанием кузнечиков и пением птиц. Из ближнего распадка тянуло смолистым запахом хвои. Внизу у подножия стовосьмидесятиметрового обрыва начиналась бесконечная синева моря. Над водой нависла скала, и, только посмотрев вправо или влево, можно было увидеть узкую полоску берега — серый пляж, заполненный курортниками. А дальше вздымались к облакам задумчивые, молчаливые вершины.

Но инженер-лейтенант не замечал красоты природы. Отчаянье подавило его. До сего дня он жил легко и радостно, спокойный за свое прошлое и уверенный в будущем. Ну, были у него свои маленькие грешки. Любил он пофлиртовать с красивыми женщинами. Но ведь это же все так, между прочим. А главным и единственным всегда оставались для него любимое инженерное дело, авиация, армия. Дудник жил этим, видел себя в будущем большим самолетостроителем, считал себя настоящим офицером. Считал и не замечал, как страсть к флирту превращала его в мелкого, тщеславного дон-жуана, толкала на необдуманные знакомства. И вот случайно брошенная им случайной женщине фраза о предстоящем испытании самолета привела к тяжелым последствиям.

Дудник вспомнил, как врал и выкручивался у Кузнецова, стыдясь свой связи с Ковальской, и ему стало душно. Но это что! Ведь он — причина аварии самолета, гибели летчика, пропажи военного секрета. «Что же делать?» — Дудник заскрипел зубами, поднялся с камня и уставился вниз. «Один шаг вперед, только один — и…» Но тут же нервно шагнул от обрыва. «Нет! Каким бы тяжелым оно ни было, я должен пойти и понести наказание. Должен!»

И Дудник вдруг увидел горы, море, сверкающее в знойных лучах, и корабли, бороздящие его поверхность. Неожиданно для себя он закричал:

— Я еще вернусь! — и зашагал прочь от обрыва.

Если бы Дуднику рассказали, что он, переживая на вершине мыса Хорас свою житейскую драму, находился почти рядом с жертвой своей болтливости, он бы крайне изумился.

Однако это было именно так. Бурая громада Хораса круто обрывалась в море. И вот тут, у самого берега, в кромешном мраке пятидесятиметровой глубины, прильнув к холодной скале, лежала на дне вражеская подводная лодка.

С невероятным трудом вырвавшись из-под смертоносных ударов глубинных бомб, Османов не рискнул больше сунуться к границе. Испытывать судьбу при сложившейся обстановке — безумие! Пират отлично представлял себе, что сейчас делается на море. Он упустил момент, граница уже заперта на крепкий замок, и никакой изворотливостью тут не возьмешь. Его может спасти только выигрыш времени. И Османов пошел на отчаянный трюк: лодка метнулась к самому берегу и с нахальством и смелостью обреченного залегла буквально под носом у сотен советских людей.

Затаиться под скалой Хораса и не обнаруживать себя до поры, пока погранохрана не ослабит поиски, а затем внезапно рвануться за границу — таков был расчет Османова.

…Вскоре после того как Петров очнулся, он понял, что лодка вывернулась из-под удара. Летчик упал духом, у него мелькнула даже мысль о самоубийстве. Но он взял себя в руки и подумал: «Это не уйдет».

Придя в сознание, Петров обнаружил себя уже не в каюте Османова, а на рундуке в каком-то закутке одного из отсеков. Где-то поблизости жужжали электромоторы, попахивало горячей, изоляцией и тем специфическим кисловатым запахом, какой стоит всюду, где работают электромашины.

Куда двигалась подводная лодка, что за время суток сейчас, сколько прошло с момента его беспамятства, — этого летчик не мог определить. Тупой болью ныли голова и челюсть. «Здорово ударил, сволочь», — поморщился Петров и спустил ноги с рундука, намереваясь встать и осмотреться.

Предостерегающий возглас остановил его. Рослый немолодой матрос, вытирая руки ветошью, стоял против закутка и воспаленными глазами смотрел на летчика.

Привлеченный этим возгласом, подошел другой мужчина, видимо, какой-то начальник. Приказав матросу продолжать заниматься своим делом, он повернул к Петрову бледное лицо с потухшими глазами и беззлобно сказал по-русски:

— Выходить вам отсюда не разрешено. Если что-нибудь нужно, скажите.

Петрова охватила ярость: летчик понял, что перед ним — русский, вернее, в прошлом русский человек. Метнув на предателя ненавидящий взгляд, летчик демонстративно отвернулся от него и молча сел на рундук. Не имевший двери металлический закуток был, вероятно, единственным местом в лодке, где не было ничего такого, что пленник мог бы сломать или испортить. «Теперь ясно, почему они меня именно сюда сунули. Все же боятся, гады», — с некоторым удовольствием подумал офицер.

Вспышка ярости еще клокотала в нем. Летчик не испытывал такой жгучей ненависти к подлецам иностранного происхождения, какую вызвал у него русский предатель.

Не оборачиваясь, Петров чувствовал, что этот человек не отходит от его карцера. И, в самом деле, через минуту-другую до летчика донесся неуверенный вопрос:

— Так вам ничего не нужно?

Пленник резко повернулся и отрубил:

— Нужно, чтобы вы убрались отсюда — и чем быстрее, тем лучше.

Человек пристально посмотрел в глаза Петрову и медленно отошел. Было в этом взгляде что-то непонятное, затаенное.

Проходили часы. Подводная лодка продолжала куда-то двигаться.

Неизвестный подводник несколько раз приостанавливался у металлической конуры, поглядывал на узника и уходил. Наконец он встал в дверях и тихо сказал:

— Я понимаю, что вы не можете не презирать меня. И тем не менее хочу дать вам совет: если наш рейс завершится благополучно, не оставайтесь в живых. Потом будет тяжело, и станете горько жалеть, что не покончили с собой в критическую минуту.

Эта речь поразила Петрова своей искренностью. В первый момент он даже растерялся. «Конечно, это крючок, уловка. Но каким же надо быть актером, чтобы так произнести эти слова!..»

Летчик не успел ничего ответить — в отсеке прозвучал сигнал, и подводник быстро ушел на зов.

Электромоторы сбавили обороты, умолкли, снова завертелись и снова выключились. Лодку легонько ударило, она вздрогнула, чуть накренилась и успокоилась. «Легли на грунт», — догадался Петров.

В узкой с закругленными углами двери отсека появился Османов. Подойдя к своему пленнику, он усмехнулся:

— Я, кажется, не совсем деликатно обошелся с вами. Предлагаю забыть это, хотя вы сами виноваты. Но я не извиняться пришел, у меня есть к вам деловой разговор…

— Мое обмундирование высохло? — перебил его Петров. — Где оно?

— Пожалуйста, — как бы снисходя к капризу, согласился Османов и отдал приказание одному из матросов. Тот вышел и принес обмундирование. Летчик молча протянул Османову свои связанные руки — пират развязал их.